всяк разврату предаётся.
Стать святым желает вор?
Сунь! – и кончен разговор!
Ошалевши от богатства
Симон хапает аббатства
и дружкам своим – смотри!-
Раздаёт монастыри»[26].
Церковь перестала воплощать власть бога на земле, теперь это власть денег. Как и в случае с рыцарями судьёй назначается бог. Ваганты берут на себя роль обвинителей, которые неусыпно следят за преступлением духовенства и пишут жалобу «На своекорыстие и преступление духовенства». Согласно которой, весь мир будет отвечать за грехи духовенства:
«Знайте, земли недостойные жители!
Вас погубили священнослужители»![27]
Лев Гинзбург говорил по этому поводу: «В системе отношений вагантов с внешним миром церковь занимала главное положение, ибо она была их главным врагом, хотя они в то же время являлись её частью. Это можно представить как бунт руки против всего остального тела: борьба бессмысленна с самого начала и неминуемо окончится поражением»[28]. Как показывает история, любое бродяжничество заранее обречено на провал, ибо только собранные в плотный костяк люди, могут выжить и нормально сосуществовать, а одиночные, ничем не поддерживаемые сверху группы, всегда останутся в одиночестве.
2.2 Общая характеристика творчества вагантов
В XX веке литературовед М. Гаспаров благодаря переводам сумел выделить стихи трёх представителей вагантов: Примаса Орлеанского, -стихи Архипииты Кёльнского, немного, а позже стихи Вальтера Шатильонского.
Исследуя мир вагантов и их творчество, литературоведы смогли выявить самое раннее и самое славное из вагантских имен - это Гугон по прозвищу «Примас Орлеанский». Это имя было окружено славой, за которой не было видно даже человека. Поэт Матвей Вандомский с гордостью пишет в автобиографических стихах «в Орлеане я учился в дни Примаса»[29]; Генрих Анделийский в «баталии семи искусств», ставит во главе арьергарда Орлеанских «классиков» рядом Овидия и Примаса Орлеанского; и ещё Боккаччо в «Декамероне» помнит бродячего певца «Примассо». Даже современная летопись снизошла до упоминания о нем: в хронике продолжателя Ришара из Пуатье под 1142 г. Стоит такая запись, что в это же время в Париже процветал некий школяр, по имени Гугон, от товарищей своих по учению прозванный Примасом; человек он был маленький, видом безобразный, в мирских науках смолоду начитанный и остроум своими познаниями в словесности стяжавший своему имени блистательную славу по многим и многим провинциям. Среди других школяров Примас был так искусен и быстр в сочинении стихов, что вызвал всеобщий смех, у коллег-школяров. Известно, что Примас пел в церковном хоре. Во всём репертуаре вагантской поэзии стихи Примаса обладают особой индивидуальностью, персонажи производят непреодолимое впечатление автобиографичности. Они самые «земные», он нарочно подчёркивает их низменность темой подарков, которые он выпрашивает, или поношений, которые он испытывает. Он единственный из вагантов, который изображает свою любовницу не условной красавицей, а прозаической городской блудницей:
«Ежели в гости блудница
к тебе соберётся явиться,-
прежде помешкает знатно,
хоть ты звал её многократно,
краску кладёт и белила,
брови себе насурьмила
всю красоту наводит,
и к тебе важной выходит»[30]
Но по его стихам можно проследить с приблизительной достоверностью историю его бродячей жизни. Он побывал в Орлеане, и в Париже, и в Реймсе, которому посвятил панегирическое стихотворение, и в Амьене, где проигрался до нитки, и в Бовэ, где остался недоволен новоизбранными епископом. В старости ему жилось плохо. В одном своём стихотворении он рассказывает, как его спустил с лестницы некий богач, к которому он пришёл будто бы за своими собственными деньгами, в другом - как злодей капеллан со своим приспешником выжил его в больницу в богадельню при капитуле. По этому стихотворению легко представить стремительные тирады, с замечательной лёгкостью нанизываемые друг за другом, яростнейшие оскорбления, каждое из них порознь, иной раз даже не понятно бытовой конкретности, но все вместе они производят на редкость сильное впечатление. Эта порывистость у него во всём: во славу Реймса, где этот учёный город превозносился до небес, он начинает (для контраста) поношение соседнему Амьену, а кончает совсем уж неожиданно, отчаянной бранью по адресу какого-то учёного, соперника, не по заслугам внимательного, принятого в Реймсе. Благодаря этой бытовой насыщенности стихов Примаса, мы без труда можем датировать его деятельность: он родился около 1093 г. Большинство сохранившихся стихов написаны им в 30-40 – х годах, а умер он около 1160 года».[31]
Второй великий вагантский поэт, известен не по имени, а по прозвищу: это Архипиита, «поэт поэтов» как он себя называет. Архипиита - образ совсем иного рода, чем Примас. Он тоже скиталец, он тоже бедняк, но у него нет той едкой мрачности, которая присутствует в стихах Примаса: вместо этого он бравирует лёгкостью, ироничностью, блеском. Там, где Примас разит своего противника, он бьёт его в лоб именами худших библейских злодеев. Архипиита вместо этого колет его самыми тонкими и ядовитыми намеками - реминисценциями из Ветхого завета, незаметно и неожиданно вплетая их в ткань стихов. Примас весь в настоящем, он всегда поглощён той хвалой или просьбой, которая для него важнее; Архипиита, напротив, охотно отвлекается от всего частного, вместо рассказа о каком-то своём заключении он предлагает свой всегдашний автопортрет (« во- первых, я люблю девушек, во- вторых, игру, в – третьих, хорошее вино…»), но любую исповедь, проповедь или панегирик он умеет неожиданно закруглить самой конкретной попрошайней. Попрошайничает он почти в каждом стихотворении, но не с издевательским самоунижением, как Примас, а с гордым вызовом, принимая подаяние как нечто заслуженное. Стих его легче и звонче, в изысканной игре библейскими и античными реминисценциями он не знает равных. Хоть он упоминает о том, что страдает чахоткой, но стихи его светлее и оптимистичнее, чем стихи Примаса. По собственному признанию. Он был из рыцарского рода и пошёл в клирики, только из любви к наукам и искусствам (… «Я люблю Вергилия, больше, чем Энея!»); светский лоск лежит на его стихах больше, чем у кого- либо из его латинских современников».[32]
Таково и его общественное положение: это почти « придворный поэт» императора Фридриха Барбароссы, его официальный покровитель – архиканцлер Рейнальд Дассельский, архиепископ Кёльнский, правая рука императора. Собственно, только поэтому мы называет его «Архипиитой Кёльнским». Жизнь его выступает для нас из неизвестности всего на какие-нибудь пять-шесть лет 1161-1165 гг.: в эти годы были написаны все десять сохранившихся от него стихотворений. Рейнальд со свитой неотлучно находился при нём и настоятельно побуждал Архипииту сочинить эпос, в честь деяний Фридриха. Поэт изысканейшим образом уклонялся, но потом всё-таки был вынужден написать, если не эпос, то оду в честь Фридриха, эффектную и блестящую.
Уже в1165 году Архипиита обращается к покровителю с целой поэмой о видении, в котором, ему во сне раскрылись все силы и тайны небесные, и всё лишь затем, чтобы Рейнальд заступился за соседний монастырь, у которого местный граф оттягивал несколько десятин виноградника. Далее следы Архипииты теряются, так как изображает он себя человеком молодым, страдающим чахоткой, то можно думать, что родился он между 1130 и 1140 гг., а умер вскоре после 1165 г[33].
Стихи Архипииты широкого распространения не получили: это был слишком локальный и индивидуальный мастер, чтобы ему подражать. Однако одно из его десяти стихотворений представляет исключение- это знаменитая исповедь с её строками:
«В кабаке возьми меня, смерть, а не на ложе!
Быть к вину поблизости мне всего дороже.
Будет петь и ангелам веселее тоже:
«Над великим пьяницей смилостливись, боже»![34]
Третий классик вагантской поэзии, Вальтер Шатильонкий, сверстник Архипииты, но на много пережил его, и был тоже тесно связан с придворной культурой, но только в Лице Генриха II Плантагенета короля Англии и половины Франции. Вальтер был родом из Лилля, учился в Париже, несколько лет служил в канцелярии Генриха II, где входил в один из самых чтимых в Европе гуманистических кружков во главе с архиепископом Томасом Беккетом. Позже, Вальтер бежал и стал преподавателем в Шатильоне, на границе Шампани в Бургундии; кроме того, он изучал право в Болонье и бывал в Риме, о котором сохранил в своих стихах самые мрачные воспоминания. В Шатильоне он написал своё крупнейшее произведение - учёную поэму «Александреида» в десяти книгах: гуманистическая разработка художественного произведения об Александре македонском. В награду Вальтер получил от реймского архиепископа, которому он посвятил свою поэму, место каноника в Амьене, где и провёл последние лет двадцать своей жизни. Умер он в первые годы XII в.; имеются недостоверные сведения, что он болел проказой и скончался от последствий усиленных бдений и самобичеваний. «Галлия вся звучит песен напевом моих»,[35]- гордо писал Вольтер в своей эпитафии. Под этими «песнями» он имел в виду, конечно, не «Александреиду», а лирические стихотворения, писавшиеся «для отвода души»,- успех они имели громадный и вызывали такое множество подражаний, что выделить из их числа подлинные произведения Вольтера – задача труднейшая и до сих пор окончательно не решенная. Поэт ученой « Александреиды» остался «ученым поэтом» и среди вагантов. Собственно, самого его « бродячим клириком считать нельзя»: бедняком он не был и всегда располагал каким-нибудь местом в каноникате, соборной школе или при дворе. Падение учёности, отсутствие уважения к знаниям и знающим - вот главная тема жалоб и перегодования Вальтера в большинстве его стихотворений: он ратует стихами не за себя, а за все ученое сословие. Поэтому для него особенно характерны сатирические и морально обличительные стихотворения. Главный предмет его обличия- богатые прелаты, симония и непотизм; непосредственно папский престол он затрагивает лишь в оном стихотворении «Обличать, намерен я …»[36], которое также стало одним из самых популярных во всей вагантской поэзии. Стиль Вальтера также несёт отпечаток его «учености»: он любит эффектно развертывание аллегории (так построено стихотворение «Для Сиона не смолчу я …»,[37] где образы Сциллы, Харибды, скал, сирен и пр., нагроможденные вначале стихотворения, потом получают каждый своё отдельное толкование; так же построен и «Стих о светопреставлении»), любит патетические антитезы, созвучия, игру слов. Примаса легче всего представить себе читающим стихи в таверне, Архипииту - при дворе, а Вальтера - на проповеднической кафедре. Из трёх поэтов он – самый « литературный»: Архипиита берет ходовые общедоступные мотивы и с помощью своего арсенала риторических средств, которыми он владеет в совершенстве, превращает их в образцово построенные стихотворения. Это относится не только к сатирическим, но и к традиционным лирическим темам - к стихам о любви, весне и свидании. Особенно близок ему жанр пасторали, как раз, в это время достигающий особенной популярности в европейской поэзии, как латинской, так и новоязычной: самые лучшие, чёткие, звучные, антично украшенные образы латинских пасторалей этого времени принадлежат Вальтеру Шатильонскому.