В 1870-е годы широкая пресса начинает ставить рядом, как равноценные, поэтический, музыкальный и изобразительно-декоративный фольклор. Открывают, что «простонародная русская жизнь… обладает сокровищницей столь же богатого материала относительно форм и красок, сколько относительно выражения и звуков»[14]. Кроме того, семидесятые годы характеризуются в русской живописи не только воссозданием среды, где бытовал фольклор, не только портретной серией исполнителей былин и сказок. Теперь появляются и собственно сказочно-былинные образы, хотя этот процесс не был простым.
Исторические условия жизни России 70-80-х годов XIX века характеризуются подъемом освободительного движения, деятельностью народовольцев; жестокой реакцией правительства, подавляющего революционное движение, и расширяющейся борьбой на родных масс за свое будущее. Все это не могло не отразиться на развитии русского реалистического искусства, в частности на исторической живописи.
Начиная с 60-70-х годов русская живопись шла ко все более глубокому и всестороннему отражению действительности, ко все более широкому охвату и объяснению явлений, как в современной художнику жизни, так и в далеком прошлом. С революционным подъемом в России связаны появившиеся в исторической живописи 70-80-х годов темы революционной борьбы, новая их трактовка. Глубокий интерес к национальной истории, понимание роли народа как основной движущей силы, обращение к важнейшим переломным событиям русской истории, умение раскрыть их во всей сложности, стремление к психологическому решению образов - вот что отличает историческую живопись этого периода. Нелегок и непрост был путь развития этого жанра во второй половине XIX века. Начало ему было положено творчеством В. Г. Шварца.
В созданной им картине «Иван Грозный у тела убитого им сына в Александровой слободе» зрители впервые встретились с изображением Ивана Грозного в момент тягчайших переживаний, глубокого потрясения, вызванных смертью сына. Не случайно Стасов позднее писал: «Как от «Свежего кавалера» Федотова пошла наша бытовая живопись, так и от «Ивана Грозного» Шварца пошла наша настоящая историческая живопись»[15]. И действительно, от картины Шварца открывался прямой путь к тем произведениям исторической живописи, в которых история будет раскрыта через психологическую драму отдельной выдающейся личности. Это картины Н. Н. Ге, И, Е. Репина, а впоследствии В. И. Сурикова.
То есть, можно сказать, в исторической картине второй половины XIX века появился новый герой, совсем непохожий на героев классицистических и романтических картин прошлых лет. Отошел в прошлое идеальный классический герой, бывший воплощением нравственных, этических идей времени, являющийся примером для подражания. Излюбленные в академической картине полуобнаженные фигуры, патетические позы и жесты, красивые драпировки оказывались уже непригодными для передачи психологической выразительности образов, для раскрытия духа времени, характера эпохи. Появляются иные художественные приемы, живописные решения.
В шестидесятые годы рождается новый вид исторической картины - историко-бытовая, родоначальником которой явился также Шварц. Быт прошлого во всем его своеобразии, конкретности - вот главный сюжет его полотен. «Характерность и изучение русской старины, два качества, за которыми я более всего гоняюсь», - писал В. Г. Шварц[16]. Он досконально изучал историю, археологию, этнографию, знал уклад жизни, обычаи, национальные одежды, утварь Руси XVI-XVII веков.
Его полотна «Сцены из домашней жизни русских царей», «Русский посол при дворе римского императора», «Вешний царский поезд на богомолье во времена Алексея Михайловича» - воссоздают национальное своеобразие, неповторимый колорит русской жизни далекой эпохи.
В эти же годы появилась еще одна линия развития исторической живописи, восходящая к традициям искусства А. А. Иванова. Эта линия нашла свое наиболее полное воплощение в творчестве Н. Н. Ге, создавшего в 1863 году картину «Тайная вечеря» на сюжет евангельской легенды, и продолжалась в творчестве И. Н. Крамского, автора картины «Христос в пустыне». В этих картинах, как и в ряде других (Н. Н. Ге «Что есть истина?», «Распятие»), евангельская легенда использовалась обычно в качестве сюжетной основы, тогда как по содержанию картины были значительно шире, глубже, они заключали в себе целый пласт сложных этических, нравственных проблем, связанных с мировоззрением, мыслями, думами и чаяниями русской интеллигенции второй половины XIX века. Евангельская тема в подобной трактовке обретала глубоко человеческое содержание, наполнялась злободневным современным звучанием.
В семидесятые годы в русской исторической картине важное место заняли также сюжеты, связанные с жизнью, судьбой выдающихся исторических личностей. Важнейшей вехой в этом направлении стала картина Н. Н. Ге «Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе». На наших глазах совершается глубокая драма, происходит безмолвная и упорная борьба двух несовместимых мировоззрений двух противоположных жизненных начал, ибо столкновение Петра и Алексея как бы олицетворяет столкновение старого и нового старой допетровской Руси и новой молодой России. Впервые в творчестве Н. Н. Ге мы встречаемся с новым, глубоко реалистическим подходом художника к историческому событию. Отказ от его однозначной оценки, понимание неизбежности трагической в истории - подход чрезвычайно показательный для усложнившегося общественного сознания семидесятых годов.
Особое место в исторической живописи второй половины XIX века занимают произведения Виктора Михайловича Васнецова - художника тонкой поэтической души, мастера сказочной, былинной темы. Его творчество вводит нас в мир народных образов древних легенд и подлинно русского фольклора.«Мы только тогда внесем свою лепту в сокровищницу всемирного искусства, когда все силы устремим к развитию своего родного русского искусства, то есть когда с возможным для нас совершенством и полнотой изобразим и выразим красоту, мощь и смысл наших народных образов - нашей русской природы и человека, нашей настоящей жизни, нашего прошлого, наши грезы, мечту, нашу веру и сумеем в своем истинно национальном отразить вечное, непреходящее», - писал В. М. Васнецов[17].
Вообще, к началу второй половины XIX века русский фольклор - не только широко распространенное в народном обиходе явление, но уже и значительный факт литературной жизни страны, а также объект пристального научного изучения. Прогрессивная линия в русском сказковедении, начатая Пушкиным и Белинским, находит свое продолжение в высказываниях о сказке Н. Г. Чернышевского и Н. А. Добролюбова. Добролюбов выступает с точно и резко сформулированным требованием о необходимости изучать через фольклор мировоззрение парода: «Нам сказки важны всего более как материалы для характеристики народа… Всякий из людей, записывающих и собирающих произведения народной поэзии сделал бы вещь очень полезную, если бы нс стал ограничиваться простым записыванием текста сказки или песни, а передал бы всю обстановку как чисто внешнюю, так и более внутреннюю, нравственную, при которой удалось ему услышать эту песню или сказку»[18].
В статье «О сказках» Максим Горький вспоминал, что поэтический вымысел вмел в детстве над ним большую власть, что устное народное творчество помогло ему лучше в глубже осознать окружающий его мир. «Я думаю, что уже тогда,- писал он,- сказки няньки и песни бабушки внушили мне смутную уверенность, что есть кто-то, кто хорошо видел и видит все глупое, злое, смешное, - кто-то чужой богам, чертям, царям, попам, кто-то очень умный в смелый... и чем взрослее становился я, тем более резко и ярко видел я различие между сказкой и нудной, жалостно охающей, будничной жизнью ненасытно жадных, завистливых людей. В сказках люди летали по воздуху на «ковре-самолете», ходили в «сапогах-скороходах», воскрешали убитых, спрыскивая их мертвой и живой водой, в одну ночь строили дворцы, и вообще сказки открывали передо мною просвет в другую жизнь, где существовала и, мечтая о лучшей жизни, действовала какая-то свободная, бесстрашная сила...».
В пореформенные годы, судя по имеющимся записям и наблюдениям собирателей, сказка была широко распространена. Подсчеты, сделанные на основании опубликованного материала, говорят о том, что в эти годы в русском репертуаре еще преобладают волшебные сказки (50%), но что они начинают уступать место бытовым сказкам. Мы видим, что волшебные сказки в эти годы активно впитывают в себя бытовые эпизоды и детали.