Вообще, идея связи русского крестьянина с землей продолжала оставаться не только предметом публицистики, обсуждений философов разных направлений русской общественной мысли, но и художественной литературы. К примеру, во «Власти земли» Г.И. Успенского сопоставляются былинная «тяга земная» Микулы Селяниновича с приверженностью современного крестьянина к земле. Близкие идеи развивались и в русской романтической живописи, хотя выражались они здесь более опосредованно. Репин, изображая пашущего Льва Толстого, не случайно говорил, что видит в нем Микулу Селяниновича.
Склонный к метафоричности художественного языка, Врубель наполнил тему большим философским содержанием. Увлеченный национальным эпосом, найдя в нем могучий образ, художник передал общечеловеческое содержание русской былины в национально-своеобразной форме. Мастер оказался способным создать образ, адекватный эпосу, так как сумел метафорически воплотить и былинный сюжет, и дух современной эпохи. По содержанию и по художественному языку оригинальная врубелевская трактовка национального фольклора превосходит силой таланта все, что прежде было сделано в этой области в русском искусстве. Врубель пошел в своем истолковании былин значительно дальше Васнецова: главная тема, объединяющая полотна Васнецова на эпические сюжеты, - изображение защитников родины, богатырей-воинов, его витязи историчны, хотя и живут в эпическом времени. У Врубеля же этой воинственности крестьян-богатырей нет не только в панно «Микула Селянинович», но, и в других произведениях.
Панно Врубеля давало известный простор для его толкования, но, в обстановке Всероссийской промышленной выставки, где возникала конкуренция русской буржуазии с иностранным капиталом, националистически настроенная, консервативная критика, объясняя смысл «Микулы Селяниновича», видела в них «противопоставление Европы и России: будто бы былинный оратай - это Илья Муромец, защищающий русскую национальность»[68].
Появившееся в отдельном павильоне панно Врубеля продолжало волновать пожалуй, больше даже самих художников, чем художественную критику, поскольку на споры не откликнулся даже В.В. Стасов. Примечательно, что не было ни одного русского художника, ставшего публично на сторону Врубеля. Большинство их вообще настороженно отнеслись к его творчеству. Нестеров по этому поводу говорил: «Врубель – талант чисто творческий. Но от него много неожиданного и неприятного для нашего покоя»[69].
Между тем, после васнецовских росписей исторического музея в Москве это были первые монументально-декоративные произведения, предназначенные для украшения светского общественного сооружения. Русское искусство на Всероссийской промышленной выставке, собственно, ставило вопрос о принципах такого вида изобразительного творчества впервые. Возможно, это сыграло известную роль в непонимании специфики образно-пластического языка.
Прозорливее многих художников оказался Н.К. Рерих, при всей критичности его замечаний. В записных книжках художника сохранился такой отзыв: «Много ожесточенных споров возбудил в этом году киевский художник Врубель своими панно для Нижегородской выставки…действительно они были неразработаны, слишком дерзки по исполнению, с трудом понятны, но, во всяком случае талантливы, вещи сильные, безусловно свидетельствующие о большом таланте г. Врубеля. Одно надо ему понять, что на таком способе исполнения останавливаться нельзя, что субъективность хотя и хорошее, и непременное качество, но доведенное до крайностей, должно быть поставлено ему в упрек»[70]. Рерих не сомневался в талантливости Врубеля и в его стремлении найти художественный язык для воплощения фольклора.
Помимо Н. Рериха мастера поддержал и Гарин-Михайловский, говоря о том, что «… это панно - наше классическое произведение… До сих пор я охвачен этой страшной мощью, этой силой, этой экспрессией фигуры Микулы и Вольги, его коня. Наблюдения из народной жизни - сфера, особенно интересующая меня, и я подумал: какой непонятной силой Врубель выхватил все существо землепашца-крестьянина и передал его в этой страшно мощной и в то же время инертной фигуре Микулы, в его детски голубых глазах, меньше всего сознающих эту свою силу и так поразительно выражающих ее. А этот образ Вольги - другого типа, варяга, колдуна и чародея, его ужас, дикая жажда проникнуть, понять этого гиганта-ребенка, который победил его и победе которого он не может поверить. Картина ошеломляющая по силе, движению - она вся красота»[71].
Однако, большинство критических отзывов возможно объединить высказыванием А. Бенуа, отметившего, что «Микула Селянинович Врубеля неприятен своим вовсе не русским ухарством, своим отсутствием всякой сказочности»[72].
Тем не менее, помимо грандиозных панно, мастером было создано огромное множество камерных, лирических произведений, одним из которых является «Пан». Первоначальный замысел этой одной из самых значительных работ родился после чтения художником рассказа Анатоля Франса «Святой сатир». Под сильным впечатлением этого рассказа Врубель даже счистил с холста почти законченный портрет жены и на нем написал произведение, которое вначале называл «Сатир». Художник настолько тонко понимал природу, что фигура античного лесного божества вписалась в оставленный на холсте реальный пейзаж, служивший фоном уничтоженному портрету.
По другой версии пейзаж к «Пану» создавался Врубелем о натуры в Орловской губерния, в одном из имений княгини Тенишевой. Как-то вечером художник залюбовался открывшимся с террасы усадьбы видом на окружающие дали: поляна, залитая лунным светом, темнеющая полоска леса вдали, смутные очертания кустарника, слабо белеющие в сумерках стволы берез - близкая сердцу картина русской летней ночи. И уже не козлоногий эллинский бог, а хозяин леса - старый леший из русской сказки притаился на поляне, прислушиваясь к тишине.
Однако и в этом случае Врубель далек от иллюстрации: он воспринял общую идею и некоторые конкретные детали, созвучные его художественному мышлению. Вот как видится во сне францисканскому монаху в рассказе Франса старый сатир: «Прислонившись к дуплистому стволу дряхлого ясеня, какой-то старец глядел через листву на небо и улыбался. На седеющем темени торчали притупившиеся рожки. Курносое лицо обрамляла белая борода, сквозь которую виднелись наросты на шее. Жесткие волосы покрывали грудь. Ноги с раздвоенными копытами от ляжки до ступней поросли густой шерстью. Он приложил к губам тростниковую свирель и принялся извлекать из нее слабые звуки». И далее: «Старец…обратил на монаха простодушный взор. Его голубые и ясные глаза блестели на изборожденном морщинами лице, как вода ручейка меж корявых дубов»[73].
В «Пане» все построено на сравнениях, на живописно-пластических подобиях или контрастах, раскрывающих содержание образа. Голубые глаза лешего и мерцание синих цветов у его лохматых ног, подобных старому замшелому пню, пластика жилистых рук и изгибы берез, к одной из которых прислонился Пан. Крепкие, сильные плечи лесного божества, и его старые костлявые корявые пальцы похожие на сучья сухого дерева, а сам он с чуть лукавыми, выцветшими от времени глазами ребенка и мудреца напоминает старика-крестьянина, каким, наверно, рисовался леший в народной фантазии.
В картине воссоздан типично русский пейзаж с березами (а не ясенем из рассказа Франса) и петляющей в сырых вечерних лугах речкой. По обнаженному телу лешего скользят холодные отсветы сумеречного свинцово-серого неба и мягкие отблески желто-красного месяца.
Для воплощения замысла Врубелю было необходимо вечернее состояние природы, и он в такой гамме перерабатывает пейзаж, что вовсе «забывает» радостное утро, описанное в рассказе. В приглушенной гамме серо-зеленых и коричневато-лиловых оттенков тревожна и беспокойна лишь одна нота - контраст голубых глаз и зарева восходящего месяца. Как и во всех работах Врубеля, в «Пане» психологически много значит пристальный взгляд героя картины. Прозрачные глаза лешего будят воспоминания, и зрителя не покидает впечатление чего-то виденного, существующего, достоверного. Недаром В.Э. Борисов-Мусатов говорил: «Это наши, русские глаза старика-крестьянина, много видевшие в жизни»[74]. Действительно, при всей фантастичности образа «Пан» - это драматическое повествование о жизни.
Как истинный художник, Врубель постоянно стремился к воплощению красоты. Он возвышал повседневность – в обыденности привычного он не находил мотив для своего творчества. В его представлении «искусство изо всех сил старается иллюзионировать душу, будить ее от мелочей величавыми образами»[75].
«У Васнецова сказочность еще внешняя, иллюстративная, а у Врубеля подлинная, внутренняя, основанная на единстве состояния персонажа и «пейзажа настроения»,- пишет А. А. Федоров-Давыдов, сравнивая «Аленушку» и «Пана»[76]. С этим можно согласиться, противопоставляя лишь общие принципы творчества двух художников. Пожалуй, вернее было бы сказать, что у Васнецова реально-поэтический мотив преобладает над фантастическим, таинственным настроением, у Врубеля же в «Пане» не только изображение человека и природы в их единстве, но и метафорическое олицетворение времени, его длительности. Не случайно «Пан» - лишь одно полотно из задуманного, как оказывается, станкового триптиха. Композитор С.Н. Василенко, хорошо знавший Врубеля, передает разговор с художником: «Я задумал,- сказал мне Михаил Александрович,- по поводу этой картины,- триптих «Сказание об умершей радости». Первое панно - это Пан, символ радости древних богов. Второе - пляска девушек и юношей на лугу в доисторические времена. И третье - современная страшная война, уничтожающая всякую радость»[77].