Недалеко от Рима находился средневековый замок Гротта-Феррата. Родители Гагарина предложили Брюллову съездить туда на некоторое время вместе с ними. Брюллов согласился. Замок окружали живописнейшие места. Впоследствии Гагарин вспоминал – «Сколько раз таща наши краски и складные стулья, ходили мы с Брюлловым вдоль этого освежающего, быстрого и прозрачного потока, останавливаясь и изучая: он – как маэстро, я – как ученик… В этих прогулках он посвящал меня в тайны колорита, объяснял мне то, что я видел, не понимая, что я чувствовал, не отдавая себе отчета. Однажды, рисуя нарядные листья, свесившиеся на воду на берегу ручья, он начал словами анализировать их красоту, а кистью передавать цвета и оттенки, прозрачность вод и все бесконечно мелкие вариации световой игры природы. Все это он передавал с таким глубоким пониманием, таким увлечением и правдой, что казалось, словно вы слушаете физиолога, живописца и поэта вместе; урок Брюллова был для меня как бы откровением, - с тех пор я понял, что в прелестях природы скрывается не только интерес невольного наслаждения, но и интерес разума».
«И каждый вечер на круглом столе появлялось или одно из сравнительно больших его произведений или же несколько маленьких шедевров. То были или впечатление, принесенное с прогулки, или фантазия романтического, порой классического характера, или иллюстрация последнего чтения».[27]
После прогулок Брюллов и Гагарин занимались «серьезным искусством» - написанием портретов, они были для Брюллова «главным успехом какой когда либо выпадал на долю самых великих художников».[28] «Выдающиеся познания, - писал в «Воспоминаниях» Гагарин – приобретенные им (Брюлловым) в Петербургской Академии, сделали его превосходным рисовальщиком, основательно знающим остеологию и мускульную анатомию; его карандаш с редкой смелостью владел человеческим телом; особенно забавляли Брюллова изгибы человеческого тела. Самые большие трудности в этом направлении давали фантазиям его замечательную верность, и, казалось, словно рисунок выходил не из его головы, а представлял собою точный этюд с натуры».[29]
По своему природному складу, по мнению Гагарина, Брюллов был колористом. Его любимыми мастерами были: Тициан, Поль Веронез, Веласкес, Мурильо, Рембрандт и Рубенс. Гагарин также писал, что Торвальдсен считал Брюллова величайшим после Рубенса колористом.
Если Брюллову нравилось какое-либо лицо, он обязательно стремился его написать. В пору знакомства с Гагариным он написал много прекрасных портретов – портрет матери Г. Гагарина с тремя меньшими братьями, портрет графа М.Ю. Виельгорского и другие.
По поводу главной картины Брюллова «Последний день Помпеи» Гагарин писал, что Брюллову нужна была только великая идея и большой холст, остальное же приложилось само собой, и он взялся за нее хотя бы только для того, чтобы представить ее совершенно иначе, чем это делали до него.
Художники того времени осмеливались выполнять в больших размерах только сюжеты из Библии или древней истории. «Задуманная Брюлловым тема – писал Гагарин – не совсем, следовательно, противоречила предвзятым идеям, но, вместе с тем, она давала больше реальности в изображении действительных стен города, который, казалось, и теперь еще поражен неожиданностью катастрофы. Сюжет соединял пылкость новой школы со строгим знанием уважаемого классицизма. Художник мог высказаться здесь сразу – и рисовальщиком и колористом. В его воображении зеленоватый свет молнии должен был произвести удачный контраст с освещением пылающего вулкана и вместе с тем выдвинуть античные фигуры тонкого рисунка и сильных мышц».[30]
Гагарин восхищался правдивостью образов «Помпеи», трогательностью эпизодов, понятных с первого взгляда, их выразительностью, вниманием художника к чувству материнского самоотвержения, смелостью рисунка и силою колорита.
Успех картины «Гибель Помпеи» был, по мнению Гагарина, можно сказать единственный, какой когда-либо встречается в жизни художников. Впоследствии Гагарин писал, что это великое произведение вызвало в Италии безграничный энтузиазм. Города, где картина была выставлена, устраивали художнику торжественные приемы; ему посвящали стихотворения, его носили по улицам с музыкой, цветами и факелами. В театре Ла Скала в Милане его встречали единодушными радостными восклицаниями. Везде его принимали с почетом как общеизвестного, торжествующего гения, всеми понятого и оцененного.
Выставленный в залах Лувра «Последний день Помпеи» был глубоко оценен истинными знатоками.
3.2 Железнов М.И. о «Помпее» Карла Брюллова
Железнов Михаил Иванович, ученик Брюллова, сопровождавший его в 1849 году в Италию, написал о значении Брюллова в искусстве в своих «Отечественных записках». Впоследствии он стал автором воспоминаний о Брюллове и издал письма художника.
Железнов отличал одну из первых картин Брюллова, написанную в Риме и получившую название «Итальянское утро». «Эта картина, - писал он – заслужившая в свое время одобрение иностранных художников, живших в Риме, составляла украшение Петербургской художественной выставки 1825 года».[31]
В своих воспоминаниях Железнов указывает и некоторые подробности написания картины «Последний день Помпеи». Он пишет, что Анатолий Николаевич Демидов, владелец горнорудных заводов на Урале, отправился вместе с Брюлловым в Помпею. Во время осмотра этого города в голове художника блеснула мысль написать большую картину и представить на ней гибель Помпеи, о чем он сообщил Демидову. Тот, выслушав его, предложил купить задуманную им картину и заключил с Брюлловым контракт, который обязывал художника закончить заказ к концу 1830 года. «Надо сказать, что Брюллову давно хотелось написать большую картину, но это желание усилилось в нем с тех пор, как он скопировал «Афинскую школу» и что он, только потому, что скопировал эту «школу», осмелился написать Помпею на огромном холсте».[32]
Железнов писал, что к концу 1830 года в брюлловской Помпее все фигуры были только поставлены на места и пропачканы в два тона. Работа вымотала художника и вскоре он заболел. Какой-то крупный купец увез Брюллова в Милан и долгое время там лечил.
Известность Брюллова быстро росла, это не давало покоя некоторым русским художникам, тем более что Брюллов, при блестящем таланте, обладал тем завидным даром быстро работать, который отнимал у его соперников возможность бороться с ним – об этом писал Железнов в «Живописном обозрении». До Академии дошли слухи, что русские решились прервать с Брюлловым всяческие отношения. По неизвестным причинам прекратились отношения Брюллова и с Обществом поощрения художников. Общество не высылало художнику назначенного пенсиона. Брюллов вынужден был зарабатывать исполнением акварельных портретов. После тяжелых двух лет он написал письмо Обществу поощрения художников и прервал с ним всяческие связи.
«Дописав «Помпею» - вспоминает Железнов – Брюллов остался недоволен. По его расчету фигуры должны были выходить из холста, а в картине они не имели того рельефа, который он хотел им придать… Наконец, ему показалось, что свет от молнии на мостовой был слишком слаб. Он осветил камни около ног воина, и воин выскочил из картины. Тогда он осветил всю мостовую и увидел, что картина была окончена». [33]
По окончании работы в мастерскую Брюллова в Рим приезжал Вальтер Скот, который пробыл около часа и высоко оценил работу художника. После этой встречи, пишет Железнов, Брюллов выехал в Милан и на некоторое время остановился во Флоренции, где Флоренская академия художеств признала его своим профессором первой степени. Во Флоренции Брюллов часто бывал у скульптора Бартолини. На одной из встреч со скульптором присутствовал и профессор живописи Джузеппе Бедзоулни, который разбранил картину Брюллова, после чего Бартолини обратился к сидевшим гостям и сказал: «Вы слышали, что он говорил о Брюллове? А ведь он его подметки не стоит!»[34]
В 1833 году на Миланской выставке была представлена «Помпея» Брюллова. С этого времени до самого закрытия выставки, писал Железнов в «Живописном обозрении», в Ломбардском зале Брерского дворца, где стояла «Помпея», с утра до вечера была густая масса зрителей. «Не только публика, но даже лучшие миланские художники бегали за Брюлловым, как иногда маленькие собачки бегают за огромным псом, и хором говорили: «Мы все должны у него учиться».[35]
Железнов писал, что выставкой «Последнего дня Помпеи» Брюллов пробудил в миланских художниках чувство соревнования и охоту большим предприятиям, но так как человек с правами на уважение всегда приобретает недоброжелателей и завистников, то и Брюллов, вместе с восторженными поклонниками, приобрел много врагов.
3.3 Гоголь Н.В. и его статья по поводу картины «Последний день Помпеи»
В Петербурге появление «Последнего дня Помпеи» вызвало горячий отклик у всех передовых людей России.
Н.В. Гоголь в августе 1834 года в «Арабесках» напечатал глубокую по мысли статью, трактующую картину Брюллова как великое явление в развитии мирового искусства, связывая ее с самыми насущными вопросами живописи, в частности исторической. Интересно, что великий писатель указывал на то, что в картине Брюллова разрешаются некоторые главные проблемы, которые возникали в искусстве: взаимосвязь человека и природы, освещение как специфическая проблема живописи и, наконец, композиция сложной исторической картины.
«Картина Брюллова – одно из ярких явлений XIX века – пишет Гоголь. – Картина может назваться полным, всемирным созданием. В ней все заключилось. По крайней мере, она захватила в область свою столько разнородного, сколько до него никто не захватывал. Мысль ее принадлежит совершенно вкусу нашего века, который вообще, как бы сам, чувствуя свое страшное раздробление, стремится совокуплять все явление в общие группы и выбирает сильные кризисы, чувствуемые целой массой».[36]