План
1. Осветите проблему: «Даосизм о взаимоотношениях человека с окружающим миром»
2. Кратко ответьте на вопросы
2.1 Какую роль в китайском обществе играл культ предков?
2.2 Что представляет собой учение о «сыновней почтительности» («сяо»)?
2.3 Что представляет собой образ «благородного мужа» («цзюнь цзы»)?
3. Объясните термины: «ритуал», «этикет», «ван» и «мин», «жень»
4. Выполните тесты
1. Осветите проблему: «Даосизм о взаимоотношениях человека с окружающим миром»
Конфуцианцы надеялись исчерпать человеческое сердце и гармонизировать жизнь с помощью ритуализированного этикета. Однако человеческое сердце неисчерпаемо, и путь его нельзя вычислить. Поэтому не случайно, что одновременно с конфуцианством появилась совершенно иная ветвь китайской культуры, совершенно новое учение о жизни (и вместе с тем - способ жизни). Оно отвергало попытку запрограммировать человека, опутав его ритуалом, и исходило из бесконечность глубины человека. Но древность не знала человеческой личности. Поэтому, когда мудрецы обнаруживали внутреннюю бесконечность и универсальность человека, они, как правило, связывали их с природой. Создатель нового учения - Лао-цзы - считал, что человек открывает истоки своей бесконечности через следование естественности и слияние с бесконечным путем великой жизни природы. Отсюда и название учения - даосизм (иероглиф дао буквально переводится как «путь»).
Если конфуцианство занято судьбами семьи, общества и государства, даосизм обращен прежде всего к судьбе человека, к человеческой жизни как таковой. Творцы даосизма Лао-цзы (VI в. до н. э.) и Чжуан-цзы (369-286 гг. до н. э.), каждый по-своему, выражают ощущение мимолетности бытия, драматизма индивидуального существования, на миг восставшего из тьмы небытия и устремленного к неизбежному концу.
«Жизнь человека между небом и землей похожа на (стремительный) прыжок белого коня через скальную расщелину: мгновение - и она уже про мелькнула и исчезла.
Одно изменение – и начинается жизнь, еще одно изменение - и начинается смерть»[1]
«Слава и богатство, сладкие мгновения торжества и успеха не имеют подлинной ценности, ибо «(перед лицом жизни и смерти) все вещи одинаковы»[2]
Задача мудреца освободиться от сковывающей его привязанности к единичному и обрести ту подлинную гармонию бытия, которая не нуждается в искусственных ритуалах. Эта гармония уже содержится в дао. Дао - это путь единой жизни, которая пронизывает все сущее, принимает различные формы и воплощаясь в бесконечной череде преходящих вещей и состояний. Ради слияния с дао мудрец отказывается от всего, что привязывает его к конечным формам, и в том числе к собственной индивидуальности.
Нет ничего проще зафиксировать такую противоположность даосизма и идеалов европейской культуры. Труднее разглядеть в глубине этого различия фундаментальное сходство: и в том, и в другом случае у истоков стоит общечеловеческая по сути жажда свободы. Человек христианского Запада ищет свободу через духовное воспарение над миром природы и общества. Свобода здесь равнозначна утверждению своего надмирного внутреннего «Я». Человек Востока видел себя всецело интегрированным в социально-природный космос. Для него «быть самим собой» значило либо утверждать свою социальную роль, либо отдаться безумию страстей, либо просто любой ценой охранять собственную жизнь. Но не все ли равно - быть слугой ритуала, рабом страсти или пленником страха? В любом случае привязанности оборачиваются внутренней несвободой. Поэтому даосский мудрец стремится отказаться от индивидуального «Я», скованного привязанностью к семье, обществу, наконец, к самому себе.
« ... Если ... жить, следуя этому, то печаль и радость не смогут проникнуть в сердце. Это и есть то, что древние назвали освобождение от пут. А кто неспособен освободить себя, того опутывают внешние вещи».[3]
«Естественность» и слияние с великим дао осуществляются через уединения. Это слово вызывает у европейца вполне определенны, но обманчивые ассоциации, ибо даосское недеяние отнюдь не тождественно пассивной созерцательности. Недеяние - это столь поли слияние с естественным ходом вещей, что отпадает необходимость специальной, нарочитой активности. Мудрец не противопоставил себя ситуации, а спокойно влияет на нее изнутри, через использование естественных возможностей, которые скрыты от непосвященных:
«Совершенномудрый, совершая дела, предпочитает недея, ни ... вызывая изменения вещей, [он] не осуществляет их сам; приводя: движение, не прилагает к этому усилий»[4]
Когда недеяние достигает совершенства, исчезает сковывающий душу страх смерти. Ведь истина человека - в единой жизни космоса. Тот, кто познал, это, неуязвим для любой опасности, ибо она прежде всего поражает изнутри, ломая психику человека. Но тот, «кто умеет овладеть жизнью, идя по земле, не боится носорога и тигра, вступая в битву, не боится вооруженных - солдат. Носорогу некуда вонзить в него свой рог, тигру негде наложить на него свои лапы, а солдатам некуда поразить его мечом. В чем причина? Это происходит оттого, что для него не существует смерти».
Казалось бы, даосизм и искусство должны быть бесконечно далеки друг от друга, ибо что общего между бесстрастием даосского отшельника или мастера-бойца (а это часто совмещается в одном человеке) и вдохновением художника, улавливающего тончайшие оттенки чувства? Однако на самом деле все обстоит гораздо сложнее и интереснее. Ведь бесстрастие даосского мудреца вовсе не равнозначно эмоциональной туповатости, а даосткий идеал «пустоты сердца» не имеет ничего общего с душевной опустошенностью, например, лермонтовского Печорина и схожих с ним «лишних людей», описанных русской литературой XIX века. Наоборот, мудрец постоянно сохраняет детскую свежесть и остроту эмоционального восприятия. Ведь «пустота сердца» здесь означает, что сердце становится подобным чистому зеркалу, незамутненному безумием страстей и отражающему текучую гармонию дао.
Такое мироощущение легло в основу искусства древнего Китая и всей Юго-Восточной Азии. Обращаясь к природе, человек хотя бы на время вырывался из тисков ритуализированной социальной и семейной жизни. Искусство выражало это чувство в символических формах и делало его фактом культуры.
Во II-III веках н. э. даосизм расщепляется на так называемый неодаосизм (это современный европейский термин) и религиозный даосизм со специфической мистикой и культом.
В отличие от первоначального учения Лао-цзы и Чжуан-цзы, неодаосизм был адаптирован к условиям социально-государственной жизни и не требовал отказа от участия в государственных делах. Напротив в обновленном даосизме Конфуций стал почитаться в качестве одного из величайших мудрецов и учителей жизни. Однако в новой форме сохранился дух даосизма и именно здесь родился знаменитый художественный стиль «ветра и потока» (фэнлю).Что касается религиозного даосизма, то здесь тождество свечным дао все чаще стали интерпретировать как магическое телесное бессмертие; ходили легенды о достигших бессмертия даосских святых и их таинственном, дарующем вечную жизнь эликсире. Эта сторона даосизма по своему содержанию напоминает европейскую средневековую алхимию с ее мистикой и стремлением достичь высшего уровня во всем, будь то духовно-телесное преображение человека или трансмутация неблагородных металлов в золото. Религиозный даосизм сохранился и до наших дней, в то время как неодаосизм в конце концов перестал существовать как самостоятельное учение. Однако родившийся здесь художественный стиль «ветра и потока» стал неотъемлемым измерением китайской души и китайской культуры.
Хотя даосизм насыщен мифологическими мотивами, в целом он отнюдь не является возвращением к мифу. Если не вдаваться в сложные подробности, то принципиальное различие состоит в том, что миф есть выражение несвободы, в то время как идеал даосской жизни основан на стремлении человека к внутреннему освобождению.
Даосизм распространился по странам Юго-Восточной Азии и заложил смысловые основы нового отношения к жизни и нового искусства. Даосское учение давало человеку чувство свободы от деспотизма, однако прорыв в свободу здесь заканчивается растворением в другой необходимости - в вечном пути мировой жизни. Но краткий миг полета, подобный (вспомним сравнение Чжуан-цзы) прыжку белого коня через пропасть, дарит мысли и сердцу то ощущение открывшейся в них самих бездны, которое так волнует нас в даосском искусстве и в даосской жизни.
2. Кратко ответьте на вопросы
2.1 Какую роль в китайском обществе играл культ предков?
В Китае никто не обращает внимания, если открыто проявляют неверие в богов, но не уважение, небрежность к предкам там порицается. Один из наибольших упреков китайцев своим соотечественникам, принявшим христианство, заключается в том, что они в своей новой вере пренебрегают предками.
Шанди – «верховное божество» и первопредок правителей был первым и высшим божеством, осуществляющий абсолютную власть в мире богов и духов. Победившие Шан-Инь чжоусцы передали функции всеобщего универсального верховного божества от Шанди к некоей надмировой абстрактной силе — Небу, лишенному родственных связей и предпочтений. Если прежние правители считались потомками Шанди, то чжоуские государи носили священный титул Сына Неба, обязывающий их отправлять все обряды, предписанные культом Неба.
Таким образом, с легкой руки Конфуция, Культ Шанди трансформировался в универсальный культ предков, ставший основой религиозной жизни всех слоев китайского общества. Конфуций и его последователи повсеместно внедрили и строжайше регламентировали культ предков, в продолжение многих веков после этого существовавший в почти неизменном виде.