Другая ветвь философских взглядов на человечество и его судьбы была более пессимистической. Экзистенциализм не видел возможности для человека быть понятым в обществе, в его повседневной деятельности. Только в экстремальной ситуации или в смерти, считали сторонники таких взглядов М. Хайдеггвр (1889—1976), К. Ясперс, Ж.-П. Сартр (1905—1980), А. Камю, человек может наиболее полно выразить себя, хотя и быть не понятым. Альбер Камю (1913—1960) в книге «Человек бунтующий» сравнивает жизнь человека с трудом Сизифа, бессмысленно вкатывающего свой камень на вершину; так же, как и труд Сизифа, жизнь не имеет смысла, и если хоть что-нибудь может быть значимо, то это бунт против бессмыслицы и одиночества, бунт как процесс, ибо все, кроме бунта, абсурдно. Для экзистенциалистов человек становится во многом страдательной величиной, испытывающей на себе жестокие рамки действительного мира. Карл Ясперс (1883— 1969) рассматривает человека как неповторимую уникальную единицу, как ценность не со стороны его деятельности, а как раз в индивидуальной значимости его внутреннего мира. Для Ясперса важным является философская вера — такой способ отношения человека к миру, который может быть единственным «противоядием против рационалистических утопий, претендующих на создание рая на земле, но в действительности разрушающих нравственные и культурные традиции и ввергающих в ад братоубийственных войн и взаимного недоверия тех, кто эти утопии пытается реализовать».
Этот же пессимистический мотив звучит и в культурологических теориях, например, в книге О. Шпенглера «Закат Европы» Шпенглер делает вполне понятную в XX веке попытку проанализировать пути дальнейшего развития Запада. Он не смог принять привычные для эпохи понятия, такие, как разумность, гуманность, просвещение, свобода народов и прочее. Для него очевидно, что эти ценности не являются реалиями времени и нет надежды, что станут таковыми. Шпенглер полагал, что развитие техники чревато деградацией духовных ценностей, и рассматривал дальнейшее развитие Европы только как закат культуры, которая уже миновала пору своего становления и расцвета. Он считал, что культура — это организм, живущий примерно тысячу лет. Поэтому, выделив в мировой культуре восемь культур (египетскую, индийскую, вавилонскую, китайскую, грекоримскую, византийско-арабскую, западноевропейскую, культуру майя), Шпенглер считал, что европейская культура подошла к своему пределу, за которым должны последовать распад и умирание.
Другие культурологи века (Швейцер, Вебер) не делали таких пессимистических выводов, полагая, что упадок культуры не является фатальным для любого общества (Швейцер), что европейскую культуру нельзя мерить рамками прежних времен, поскольку появились новые ценности культуры и новые критерии ее рассмотрения, поэтому о ее гибели не может идти речь
Человек XX века во многом является homopoliticus — политизированным человеком, ибо от его политической позиции на протяжении века во многом зависят и формы его деятельности, и его умонастроение, а иногда и черты его личности. Политическая борьба в той или иной форме, как в воронку, втягивает целые народы европейского континента и выливается время от времени не только в различные политические противостояния, но и в войны. Две мировые войны во многом были не просто (как в прежние времена) способами передела мира, но и в достаточной мере результатом политических разногласий между государствами и их политическими претензиями друг к другу. Европа XX века буквально наполнена встречными потоками беженцев, уходящих от враждебных им политических режимов. Древний тоталитаризм восточных деспотий в Европе XX века принял наиболее страшную форму — форму фашизма, тем более страшную, что он стоял на плечах технического прогресса и многовекового развития научного знания. Фашизм опошлил многие научные достижения, выхватив из них только то, что подходило для оправдания своих политических амбиций. Используя сведения по психологии, фашизм смог манипулировать сознанием масс; спекулируя на романтической устремленности к национальному своеобразию культуры, он создал националистическую идеологию, утверждавшую приоритет одних народов над другими. Только в последние годы XX века в Европе начала складываться мысль о преодолении национального эгоизма и всеевропейском сотрудничестве.
Эти и другие проблемы европейского человека XX века более ярко, чем в философских и других научных системах, отразились в искусстве.
Ни в одну эпоху искусство не было зеркалом, бесстрастно фиксирующим действительность или мысли художника; оно всегда впитывало в себя основные тенденции времени и предлагало миру картину, которая могла совпадать с миром только в конечном счете. Главным в искусстве всегда была не столько сама изображаемая действительность, сколько то, как она изображена, как относится к ней художник, к каким выводам он приходит сам и хочет привести других. И если искусство классики выработало некоторые каноны в изображении мира, которыми талантливый художник пользовался талантливо, а бездарный — бездарно, то XX век стал веком новаторства, обновления форм, методов, самих способов отражения мира. Это новаторство во многом связано с главными проблемами времени, часто вырастает из них, из понимания места человека в бушующем мире.
Реалистическое искусство по-прежнему размышляет над всеми болезнями времени, стремясь к тому, чтобы вскрыть его противоречия, и если не поставить диагноз, то хотя бы обратить внимание на его симптомы. Взгляды одних оптимистичны, они видят светлые перспективы в труде, любви, разуме, справедливости. Ромен Роллам (1866—1944) в романах «Очарованная душа» и «Кола Брюньон» проводит своих героев через многие страдания мира, но ни Марк в «Очарованной душе», ни Кола — человек из народа — не теряют мужества, порядочности, чувства юмора и трудолюбия. Скрупулезно анализируют путь немецкого обывателя к фашизму и сам фашизм как жестокую болезнь общества Лион Фейхтвангер (1884—1958) («Братья Лаутензак») и Ричард Хьюз («Деревянная пастушка» и «Лисица на чердаке»). Другие авторы не обнадеживают, не анализируют,— они высмеивают, ибо смех становится самым доступным оружием реалиста, когда у него нет другого способа открыть людям истину. А. Франс (1844 — 1924) в романе «Остров пингвинов» показывает современное ему общество как напыщенных болтунов, надутых и самодовольных пингвинов, управляющих республикой так, чтобы урвать для себя побольше благ. Появляются антиутопии, удивительные по своим предсказаниям самых мрачных сторон будущего. Авторы антиутопий Олдос Хаксли («О дивный новый мир») и Джордж Оруэлл («1984», «Скотный двор») показали, как рушатся лучшие идеалы человечества, будучи задавлены экспериментами над сознанием людей или скотоподобными вождями, признающими только террор. В статье о творчестве Дж. Оруэлла российский эстетик В. Недошивин сопоставляет надежды прогрессивных писателей прошлого и настоящего. Он делает сравнение между взглядами В. Гюго и Оруэлла. В. Гюго писал в прошлом веке: «Двадцатый век будет счастливым... Не придется опасаться, как теперь, завоеваний, захватов, вторжений, соперничества вооруженных наций... Не будет больше голода, угнетения, проституции от нужды, нищеты от безработицы, ни эшафота, ни кинжала, ни сражений, ни случайного разбоя в чаще происшествий... Настанет всеобщее счастье. Человечество выполнит все назначение, как земной шар выполняет свое». Оруэлл же показал, как вожди нового века извращали «в свою пользу, к личной выгоде и преуспеянию... тысячелетние мечтания человечества, потому что из «вождистского» толкования их прямо вытекали реальный террор, массовое насилие, кровь, убийство отца сыном, тысячи, миллионы жертв».
Великие романисты Европы, и среди них Эрих Мария Ремарк (1898—1970) («На Западном фронте без перемен», «Три товарища”»и др.), страдают и смеются вместе с героями «потерянного» поколения — поколения первой мировой войны. Романтики мечтают о том, чтобы люди объединились, взяв за главные ценности простую жизнь, а у Мориса Метерлинка дети и его герои — Хлеб, Вода, Молоко, Сахар, Душа Света, Души Часов, Материнская Любовь, Великие радости ищут Синюю птицу счастья. Метерлинк показал, что «надежда для человечества и для человека заключена в безграничности и бесконечности познания, в том, что не существует, как синей птицы в клетке, «истины в последней инстанции», и каждое новое поколение будет вновь и вновь мучительно искать и открывать для себя что-то новое, еще не познанное»
XX век, давший миру не меньше, чем прошлый, великих произведений реализма и романтизма, создал совершенно новое явление, охватившее не только искусство, но и другие стороны жизни, — модернизм. Он собрал под своим именем множество способов понимания мира и человека в мире, главное во всех направлениях модернизма — бунт человека против всякого рода «мерзостей жизни». Абсурд человеческого бытия в изломанном мире обманутых надежд особенно наглядно выступил в изобразительных искусствах. Деформированная идея человеческого счастья, провозглашенного Гюго, предстала перед глазами зрителя в деформированном облике человека и всего, что его окружало. Объединяло модернистов то, что они не стремились к изображению действительности, считая ее враждебной и художнику, и вообще человеку. Для модернистов художник — творец иной, новой действительности, той, которая живет в их внутреннем мире и сознании. В Париже в 1908 году была первая выставка кубистов, изображающих все явления действительности и человека как систему геометрических фигур.