Но так или иначе для всех деятелей русской культуры, размышляющих о путях развития национального искусства, Васнецов, безусловно, был одной из ключевых фигур»[115] Такой же ключевой, центральной фигурой Васнецов стал и в деле создания росписей Владимирского собора. Именно работы Васнецова, и прежде всего, Богоматерь в апсиде главного нефа, связали, свели воедино разностилевые и различающиеся по художественному уровню росписи разных художников. Росписи, выполненные Васнецовым, оказались наиболее совершенными, наиболее церковными наиболее духовными. Это мнение не только прессы тех времён, но церковного народа. Изображение Богоматери и другие росписи Виктора Михайловича Васнецова в копиях и подражаниях разошлись по многим десяткам соборов и храмов России и были восприняты церковным сознанием и оценены по достоинству.
Михаил Васильевич Нестеров происходил из крепкой, православной русской купеческой семьи. В детстве художник любил исполнять с товарищем песнопения всенощных и обеден.[116]
1. Христианские мотивы в творчестве М.В. Нестерова. Образы православных в творчестве Нестерова
М.В. Нестеров до конца дней сохранил тёплое чувство к жившему в Уфе священнику Федору Михайловичу Троицкому, бывшему добрым другом семьи Нестеровых. Художник вспоминал: «У нас он был давно-давно желанным гостем и почему-то любил меня, быть может, потому, что, будучи с душой артистической, видел во мне какие-то созвучия своим художественным порывам и мечтам». И далее Нестеров приводит словесный портрет «нашего дорого батюшки». «Его доброта, весёлость, его внешний приятный облик, столь гармонический с его душевным, духовным обликом, влекли к себе всех. Отец Федор был высок ростом, хотя годы и сделали его несколько сутулым (ему тогда было лет пятьдесят шесть – пятьдесят семь). Чаще всего он в памяти моей рисуется в белом подряснике и вышитом цветами поясе. Голова его была красивая, благородного облика, волосы густые розовато-бледного оттенка, такова же и окладистая приятная борода. Но что в нём было пленительно-прекрасным – это улыбка, такая доверчивая, полная необыкновенной доброты. Она была покоряющая, и пленение ею было радостное. Было сознание, что человек одарённый такой улыбкой, верный ваш друг. Это чувствовали и старые, и малые, и простые люди, и люди «умственные».
Отец Федор был натура богатая и в те времена среди духовенства редкая. Он всем интересовался, но больше всего любил, после маленькой деревянной Сергиевской церкви, искусство во всех его проявлениях. И он со всей простотой своей ясной неомрачённой души умел служить ему. Он был и живописец, и поэт, он прекрасно, задушевно пел мягким музыкальным тенором. Он играл на скрипке, и скрипка его пела, звуки её обволакивали душу каким-то глубоким, сладостным очарованием.
Все образа иконостаса Сергиевской кладбищенской церкви были написаны самим отцом Федором. Они были очень примитивны, но почему-то ваш взгляд это не оскорбляло.
Отец Фёдор был первый заводчик домашних спектаклей, причём он не только был со своей скрипкой в оркестре, но подчас давал дельные советы, как режиссёр. У него было чутье какое-то. Всё, до чего он прикасался, оживало.
Он и на пикниках был моложе всех. Кто первый костры начнёт жечь? Отец Федор. Кто хор наладит? Он же, всё он, всё отец Фёдор, всё наш Сергиевский батюшка.
Вот на стене, на деревянной стене Сергиевского кладбища, написано стихотворение – грустное, трогательное, о тщете жизни, о мытарствах души человеческой. Чьё это стихотворение, кто так разволновал вас? Да всё тот же отец Фёдор, так часто провожающий по этим тенистым берёзовым дорожкам своих прихожан туда, куда и сам через несколько лет он ушёл.
В своей жизни я знал лишь одного ему подобного – о. Сергия Щукина, жившего в Ялте. Та же одарённость, богатство натуры, та же способность одухотворять, оживлять всё и вся своей верой, своим словом и действием. Не было только в отце Щукине того внешнего благообразия, коим был одарён отец Фёдор»[117].Как разительно отличается этот словесный портрет от тех образов священства, которые передвижники выдавали за единственно правильные. Нестеровский взгляд на церковь был далёк от идеализации, но и в крайности очернительства художник тоже не впадал. На его полотнах мы видим святых прославленных и безвестных подвижников. Это обитатели мира здешнего, но и, одновременно, горнего. В его полотнах нет драматизма, остроты. Здесь всё тихо и благостно. При этом Нестерову был свойственен интерес к общественной и политической жизни. Он размышлял над судьбами мира и месте России в этом мире. Читал и высоко ценил книгу Данилевского «Россия и Европа»[118] Но ответы на вечные вопросы русской интеллигенции он видел вовсе не в популярных в то время идеях социального равенства. Отсюда и отношение к Нестерову было разным в разных кругах. Его ценили славянофилы. М.В. Нестеров сообщает родным из Абрамцево 01.05.1890 года: «Я узнал, что в числе моих сильных приверженцев стоит семья Самариных (славянофилы, один из них недавно вёл полемику с В.Соловьёвым в «Новом времени») и Хомяковы (тоже славянофилы). Это, конечно, утешительно уж по одному тому, что это, как известно, люди очень умные и образованные и стоят во главе целого направления, которое мне симпатично»[119]
Нестеров в письмах и воспоминаниях пишет о знакомстве в Риме с профессором Казанского университета Айналовым, «Айналов, узнавши, что я тот самый, который написал «Отрочество Сергия», оказался большим моим почитателем, и мы теперь всё свободное время проводим в разговорах, он мне многое поясняет, и, словом, это знакомство в Риме для меня клад. Он ещё молодой человек лет 35-36, в направлении и даже в симпатиях наших много общего»[120] Дружба эта продолжалась много лет. Думается, что знаток христианского искусства Дмитрий Власьевич Айналов серьёзный авторитет и его признание стоит многого. Айналов консультировал Нестерова.
Дунаев отмечает: «И при начале нестеровского творчества его обращение к религиозной теме было в штыки принято «передовою» публикой и критиками. Да и художниками тоже многими, прежде всего из числа передвижников, в сообщество которых Нестеров был не без противодействия, но всё же принят. То и понятно: «прогрессивно» настроенная часть интеллигенции (а таковою она была едва ли не вся) видела, во-первых, в Церкви, религии - начала «реакционные», подлежащие отрицанию, а во-вторых, смысл жизни и искусства, как мы помним, усматривала в активной борьбе на арене общественной жизни, во вмешательстве в социальные конфликты. И вдруг появляются картины, привлекая к себе внимание, где изображаются люди, не только от общественной, но и вообще от жизни как бы «ушедшие» - «Христова невеста», «Пустынник». Христова невеста - значит монахиня. Пустынник – монах, обитатель «пустыни», то есть монастыря, либо отшельник. Передвижники не чурались вообще-то изображения лиц духовных, но старались показать их с дурной стороны. И вдруг – не просто сочувствие к такому человеку возвещает полотно, но и зовёт задуматься над его правдой, проникнуться тою тишиной духовною, покоем, сосредоточиться в себе – что так явственно ощутимо в этих «не от мира сего» людях, в юной монахине, в старце с кроткой ласковой улыбкою. «Прогрессисты» насторожились».[121]
2. Работа во Владимирском соборе
Михаил Васильевич принял предложение Прахова и Васнецова и прибыл в Киев. Здесь он встретился в Васнецовым, которого знал и ценил и ранее, но общее дело сблизило их, и на долгие годы они стали добрыми друзьями. Последней живописной работой Виктора Михайловича стал портрет Нестерова.
Труд им предстоял нелёгкий. Часто Нестеров изнемогал, порой терял веру в себя, начинал сомневаться в правильности выбранного пути. Поддержкой ему была христианская вера, Церковь и богослужение. Спустя годы Михаил Васильевич вспоминал: «В каждый праздник Виктор Михайлович заходил за мной, и мы шли к обедне в Софийский собор»[122] В письме Ап. Васнецову из Киева 8 ноября 1892 года, в день своих именин, Михаил Нестеров сообщает: «Будни работаю, праздники отдыхаю, хожу в Софийский, слушаю чудное пение, впечатление иногда выношу, думаю, не меньше, чем от лучшей речи Ключевского. И сегодня меня там угостили концертом, слушая который словно на небе побывал»[123]
3. История создания образа св. вмч. Варвары
Михаил Васильевич по приезде в Киев был принят в доме Праховых. Подружился с дочерью Праховых Еленой Адриановной, в семье называемой Лелей. Позднее эта дружба перешла в сердечную привязанность, Михаил Васильевич и Леля даже были помолвлены. Е.А. Прахова послужила моделью для образа св. вмч. Варвары. Нестеров пишет родным из Киева 20 марта 1894 года: «Во вторник начну писать Варвару, нарисовал контур и сделал рисунок с Лели Праховой. Приступаю с благоговением и радостью, ведь это была цель всего заказа[124]. Судя по письмам Нестеров очень хотел этого, давно ждал начала работ над образом св.Варвары. В другом письме из Одессы 9 апреля 1994 года: «Великомученица Варвара нравится – нравится и Праховым, в особенности Леле, и я думаю, что всё же это мой лучший образ в соборе»[125]Но прихожанки храма потребовали заменить этот образ. Аргумент звучал так: «Мы не хотим молиться на Лелю Прахову». Нестеров был очень огорчен, протестовал, но образ переписал. Письмо А. Прахову из Москвы от 3 декабря 1895 года: «На днях я получил из Киева за подписью Д.С. Федорова бумагу, где в очень решительной форме предлагается переписать мне злополучную голову Варвары» [126]