Свидетельство о вере и Церкви росписей собора святого равноапостольного князя Владимира в Киеве (стр. 13 из 22)

В начале 80-х по рекомендации П.П. Чистякова Прахов приглашает Врубеля принять участие в работах по оформлению Кирилловской церкви в Киеве. Часть древних фресок была восстановлена, часть написана Врубелем заново. Вагнер оценивает эти работы как «изумительные композиции», как «скачок» в русской живописи, до сих пор достаточно не объяснённый.[141] Вагнер пишет, что Врубель смело оторвался от земного притяжения, от двухвекового (XVIII – XIX) культа телесности, от царства плоти. «При знакомстве с композициями М.А. Врубеля (их нельзя назвать фрески, т.к. они писались масляными красками), созданными в Кирилловской церкви (Сошествие Св. Духа, Ангелы, Голова Спасителя, Моисей, Положение, ряд святых), чувствуешь себя в реальном мире, но эта реальность совсем иная, не земная. Это тот самый реализм (или почти тот самый), который по средневековым интуициям отражал универсалии, существовавшие «до вещей»[142]. Фигуры в композициях как бы бесплотны, лики предельно духовны, краски – невиданно призрачны. Художник окружает головы святых традиционными нимбами, но эти нимбы выглядят совершенно нереальными, призрачными окружностями. В пространственном отношении сцены не конкретизированы, это некое таинственное, космическое пространство, которого в русской живописи XVIII- XIX веков не было.

2. Работа над эскизами для Владимирского собора

По завершении работ Врубель готовится к следующему проекту. Более масштабному. В кирилловской церкви он работал с уже существующим материалом. Теперь – полный простор творчеству. Врубель изучает памятники византийского и древнерусского искусства. Выезжает за границу и увлечённо работает над эскизами росписей Владимирского собора.

3. Проблема эскизов Врубеля для Владимирского собора

Михаил Александрович Врубель создает эскизы необыкновенно оригинальные и необыкновенно далекие от христианского понимания евангельских событий. Возможно, эскизы предполагали доработку. Но то, что было Врубелем представлено, было отклонено. Прахов сказал, что для таких росписей нужно строить другой храм. Современная исследовательница указывает, что «по одним источникам они были отклонены как не соответствующие духу православия, по другим – художник сам запоздал с их представлением, и они даже не рассматривались».[143] Вагнер видит причину непринятия эскизов Врубеля в их наднациональном характере. Врубель – поляк, католик, ему могла быть близка развиваемая Соловьевым идея единения церквей. А в замысле Прахова-Васнецова была «очень заметна национальная идея»

Дмитриева полагает, что если бы действительно был построен храм для осуществления эскизов Врубеля, то «это был бы единственный в своем роде памятник, отражавший сдвиги в религиозном сознании в отношении к христианству людей XIX столетия. Тут была бы запечатлена религия изверившегося или только наполовину верующего, сомневающегося человека, который задается мучительным вопросами ине находит ответа. И неизбежный спутник его – дух отрицанья, дух сомненья».[144]. Тарасенко О.А. утверждает, что причина всего лишь в личных отношениях, но при этом ищет, и достаточно убедительно обосновывает истоки демонианы Врубеля в его работах для Кирилловской церкви.[145] Видимо, ни демонизация творчества, ни «обнажение острых личных противоречий духовного мира человек ХХ века», ни «соединение иконописного канона с ярким выражением индивидуального экзальтированного чувства»[146] не могли, по мнению этих исследователей, препятствовать размещению этих росписей на стенах православного храма. Другими словами, считается, что православные не имеют права отклонить неправославное, а просто обязаны размещать в своем храме чуждые, противоречащие и духу и букве Православия изображения, только потому, что они были предложены. Авторам подобных пассажей, видимо, не приходит в голову, что православный храм это вовсе не памятник чему бы то ни было, а, прежде всего, место, где обитает Дух Святый и куда люди идут молиться, а не изучать историю искусства, или социологию, или что-либо иное. И в храме запечатлевается не какая-то личная религия «изверившегося» и т.п., человека, а стройное, убедительное учение Церкви, живущее в мире уже два тысячелетия. Как правило, сожалеют о врубелевских эскизах противники васнецовского стиля. Между тем, простое знакомство с репродукциями этих эскизов убеждает в непригодности их для христианского храма.

Композиции «Пиета» необыкновенно красивы, гармоничны и по цвету, и по композиции. И необыкновенно печальны. Вагнер полагал что эскизе «Надгробный плач» Врубелю удалось соединить «бесплотность, одухотворённость и неземную красоту. Это заставляет вспомнить лучшие Византийские мозаики, в которых национальное начало полностью растворено во вселенском» Но позволительно будет заметить, что помимо патриотизма и космополитизма есть и другой уровень проблематики. Дело не в том, чтобы причислить Христа к какому-либо ведомству. Евангельская история повествует нам о вечном, о неземном, иррациональном, о том, что «иудеям соблазн, а эллинам – безумие». А фрески Врубеля очень человеческие. В них великая скорбь, безнадёжность. О грядущем Воскресении в них нет и помину. Христос здесь совсем не мёртв, но Он у Врубеля и не жив. Дмитриева видит в этих эскизах «немой вопрос – безответный вопрос живых перед ликом смерти. Не только скорбь, а напряжённое скорбное вопрошание, сосредоточение всех сил душевных на том, чтобы проникнуть в тайну ушедшего, в то время как ушедший непроницаемо безмолвен» [147]

Эскизы к «Воскресению» тягостны, М.Ю. Герман видит в них «обречённость в движениях и лице подымающегося из гробницы, словно для новых мук Иисуса; холодное голубое сияние, окружающее его тело, вносит в композицию странное оцепенение; контраст синевато-серебристых и тёмно-бронзовых тонов дополняет минорное звучание этой блистательной, но безрадостной мистерии»[148]. Бакушинский очень верно описывает впечатление мертвенности. Возможно, это начальный этап, этап превозмогания смерти, которое происходит на каком-то химическом уровне, без участия личности. Дмитриева так описывает эскизы «Воскресения»: «У Врубеля он ещё во власти смерти, смерть его держит. Из разверзнувшегося гроба поднимается неживая, скованная фигура, подобная мумии, с которой спадает белая пелена; глаза открыты, но они странно пустые. Эта фигура поднимается не сама - её поднимает некая сила, символизируемая радужными сияниями; Христос не воскресает, но воскрешается ею. Носителем чуда является свет. Мандорлы, нимбы, молнии, радуги образуют магическую световую стихию, особую космическую среду, в которой становится возможным невозможное. Но это – решение символическое, а слишком реальная загадка смерти остаётся загадкой, утешающего ответа нет».[149] В эскизах Врубеля передано восприятие человека, привыкшего доверять только чувствам и опыту. С этой точки зрения, совершающееся втуне чудо Воскресения может и должно быть явлено на всеобщее обозрение, описано и объяснено в обыденных , привычных понятиях. Да, возможно, в определённых точках евангельской истории с человеческой точки зрения и было именно так, как представляется Врубелю. И земному свидетелю, если бы он случился в те великие мгновения во Гробе, возможно, и было бы явлено нечто подобное. В эмпирической плоскости действительно смерть возобладала над Жизнью. Но смысл церковного искусства состоит в том, чтобы земными средствами поведать миру о насущном, главном. И тут очень хорошо понимаешь, почему так важен вневременной характер иконы. Когда на одной плоскости все: и тяжесть расставания, и знание грядущей встречи. Как трудно земному человеку понять, почему же восплакал Господь, знающий, что умерший друг сейчас будет воскрешён. Нам свойственно просто отворачиваться от трагедии: коль в конце все будет хорошо, то незачем и сейчас переживать.

Эскизы Врубеля, при всей их фантастичности, при всей фантастичности, нереальности формы, очень плотские, человеческие по эмоции, по переживанию, по пониманию момента. Вот глубокая скорбь матери о сыне. Вот тело умершего, в котором против всех законов появилось некое движение. Но где же здесь место радостной вести о Воскресении, как это может быть созвучно ликующим словам «Смерть, где твоё жало? Ад, где твоя победа?» Все есть в эскизах: и красота, и глубина чувства и мысли. Нет только Православия. Но свято место пусто не бывает. Бакушинский так пишет о работах Врубеля: «Эскиз «Воскресения» - недопустимое, немыслимое насилие художника над собой, над зрителем, над темой. Просвечивающий изнутри тонами трупного разложения, многогранный кристалл с подобием человеческой фигуры не может быть воскресшим Христом. Это – зловещий фантом не только неверия, но и глубокого глумления над святыней величайшей тайны христианства.»[150] Если таково мнение советского искусствоведа, как же должны были отнестись к этим эскизам православные члены строительного комитета.

Врубель очень много работал в тот период. Дмитриева сообщает, что «Врубель не только по заказу писал евангельские сюжеты. Он работал и над картиной «Моление о чаше». Но не мог проникнуться этим образом, отдаться ему безусловно. «Рисую и пишу изо всех сил Христа, а между тем, вероятно оттого, что вдали от семьи, - вся религиозная обрядность, включая и Христово Воскресение, мне даже досадны, до того чужды.» Он искал на чем укрепиться и, как ему казалось, нашёл верную и простую точку опоры в этой работе; «Настроение такое; что публика, которую я люблю, более всего желает видеть Христа. Я должен ей его дать по мере своих сил и изо всех сил. Отсюда спокойствие, необходимое для направления всех сил на то, чтобы сделать иллюзию Христа наивозможно прекрасною – т.е. на технику»

М. Дунаев о том же фрагменте письма Врубеля к сестре замечает: «Иллюзия Христа» - оговорка знаменательная. Для преподобного Андрея Рублёва Христос был реальнейшей реальностью горнего мира. Светоносной реальностью»[151]