4. Отношение М.А. Врубеля к созданию церковных росписей
Другим общим местом в работах о Врубеле являются рассказы о его разгульной жизни в киевский период. Но это не так. Уже отмечалось, что Врубель в это время очень много работает, к тому же у него никогда нет денег. Сам он пишет, что старается больше спать и называет нормальный режим сна и бодрствования «гомеризмом».На деле «гомеризм» его очень схож с аскетизмом. Но переживания Врубеля очень земные – увлечение Праховой, затем другой женщиной. Это понятно и, возможно, простительно в житейском смысле, но едва ли совместимо с той титанической задачей, которая стояла перед Врубелем.
Свидетельств о литургической жизни Врубеля тоже пока найти не удалось. А это очень важно.
Советские биографы Врубеля ссылаются на, рассказанный Н. Праховым, эпизод написания портрета знакомой Врубеля, т.н. «циркачки» на оборотной стороне изображения Богоматери. Об этом рассказывал и Нестеров в своих воспоминаниях. Существует и рассказ о написании портрета Праховой на обороте эскиза к образу Богоматери. Возможно, это было не совсем так. Но все же трепета, благоговения Врубель, похоже, не испытывал.
5. Покаяние художника
Много позже, в болезни, Михаил Александрович Врубель признал свою ошибку. Дмитриева отмечает, что «знавшие Врубеля вспоминают, что в последние годы его томило сознание какой-то вины, вины всей жизни, которую надлежало искупить. О том же говорится и в отрывочных записях самого художника и письмах его жене из больницы».[152] Михаил Александрович писал супруге: «Я единственный человек в мире, который проявил столько злых и нечестивых мечтаний; …И теперь я чувствую, что остаток жизни я должен обречь на со всех сторон искупительные упражнения и телесное страдание»[153] Он раскаивался, стремился искупить именно такое легкомысленное отношение к сакральному. Художник понимает выпавшие на его долю испытания (уродство и смерть долгожданного сына, болезнь самого Михаила Александровича) как заслуженную кару за отказ от своего призвания. Перед ним стоял выбор: славить Бога или его противника. Врубель выбрал демона, подчинил ему свой талант. Но на закате жизни страдающий художник нашёл в себе силы вернуться к Богу. Как сообщает А. Бенуа, Врубель последние месяцы своей жизни провёл в молитве. Он каялся в каких-то страшных трудно смываемых грехах.[154] Так, в тяжкой болезни М.А. Врубель исполняет своё миссионерское служение, которым пренебрёг в киевский период. На современников это произвело огромное впечатление.
Раздел 1. Росписи Владимирского собора как миссионерское служение
1. Определение миссионерского служения
«Всякое храмостроительство и храмоукрасительство есть миссионерское служение». Тезис далеко не так бесспорен, как может представиться на первый взгляд. Приведённые выше мнения об академическом стиле, доказывают, что не всегда убранство храма свидетельствует об Истине. Кроме того, в истории искусства известны случаи, когда росписи храмов настолько резко расходились с вероучением, что нельзя было даже освящать эти храмы.[155] Правомерным представляется применить общие признаки миссионерского делания к росписям Владимирского собора.
Обратимся к «Концепции возрождения миссионерской деятельности РПЦ» утвержденной на Заседании Св. Синода РПЦ Московского патриархата 6 октября 1995 года. Согласно данному документу, «миссия состоит в том, чтобы приближаться к миру, освящать и обновлять его, вкладывать новое содержание в старый образ жизни, принимать местные культуры и способы их выражения, не противоречащие христианской вере, преобразуя их в средства спасения».
Авторы росписей видели своей целью именно обновление академического содержания, несоответствующего ни запросам времени, ни православной традиции. Использование стиля модерн было способом воцерковления уже сложившейся культуры, способом преобразования её в средство спасения. Это соответствует первому из принципов миссионерской деятельности РПЦ, являющемуся основой кирилло-мефодиевской традиции. А именно, принципу использования разных языков [156], а также принципу церковной рецепции культуры.
Под номером пятым концепция называет принцип канонического основания миссии. Согласно этому принципу «любое миссионерское делание, устрояемое без благословения епископа и его участия лишается кафоличности в силу того, что епископ поместной Церкви несёт ответственность за вселенское общение всех церквей и без его благословения ничто не может происходить на территории его епархии». [157]Данный принцип формально был соблюдён, поскольку благословение на проект было всё же получено. Хотя и не без вмешательства светских властей. К.К. Крайний и С.С. Степанова сообщают, что представленный А.А. Праховым в 1883 году проект внутреннего оформления собора был отклонён строительным комитетом. «Однако проект Прахова и его руководство работами получили поддержку Санкт-Петербургского археологического общества и министра внутренних дел, бывшего обер-прокурора Святейшего Синода гр.Д. Толстого (министерством внутренних дел на украшение храма было выделено 200 тысяч рублей) [158]
Епископ Белгородский и Старооскольский Иоанн (Попов) в работе «Миссия церкви в православном понимании» указывает: «В «горизонтальном» своём измерении различают внутреннюю и внешнюю миссии»[159]. при этом под внутренней миссией может пониматься и миссия-катехизация, обращённая к тем, «кто как бы «числится» в Церкви, будучи крещён, но не просвещён»[160] Кроме того, епископ Иоанн пишет о том, кто может осуществлять миссию. «Миссия как апостольство всегда составляла главнейшую из обязанностей церковных людей как исполнение заповеди Господа Своим ученикам: «Итак, идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча соблюдать их всё, что Я повелел вам» (Мф.28.19-20)[161] Эти параметры также соответствуют изучаемому явлению.
Таким образом, можно сделать вывод, что все формальные признаки миссии в этом проекте соблюдены, и создание росписей Владимирского собора было миссионерским служением представителей творческой интеллигенции России рубежа XIX-XX веков.
2. Особенности данной миссии. Роль Церкви в данной миссии
Особенность данной миссии в её лаическом характере. Инициатива в создании программы росписей принадлежит мирянам. Причём, видимо, Прахов руководствовался более эстетическими, нежели религиозными, мотивами. Выполнялась данная миссия только мирянами. В ходе выполнения были нередки конфликты со священством.
Сторонники праховского проекта утверждают, что клирики отвергали всё, что не совпадало с привычным академическим стилем.
Васнецов писал Поленовой об эскизах к Апокалипсису, что «митрополит не разрешил помещать их в церкви на том основании, что «Апокалипсис» в силу своей непонятности не читается в церквях, а потому и изображение из него не следует делать в церкви…А в старинных церквах «Апокалипсис» изображался, стало быть, опять нужно признать, что в старину люди были понятливее»[162] и далее сообщает о новых эскизах и восклицает: «Неужели и тут помешают попы?» Ярославцева сообщает, что запрещён Апокалипсис был по настоянию протоиерея Петра Лебединцева[163]. Нестеров в письме родным из Киева 15 октября 1890 года так отзывается о протоиерее Петре: «Настоятель Софийского собора Лебединцев – самый главный злодей художников, украинофил и враг всего, что идёт из Москвы».
Пока не удалось найти мнения противоположной стороны. Но современники[164] характеризуют протоиерея Петра Лебединцева, магистра Киевской Академии, настоятеля Софийского собора, возглавлявшего, видимо, строительный комитет, как знатока церковных древностей, археолога. Мало вероятно, что он ратовал за академический стиль, «итальянщину», в чем упрекал киевских священников И.Е. Репин.