Пока остается невыясненным, были ли претензии священнослужителей обусловлены несоответствием росписей каноническим требованиям. Скорее всего, нет. Так, например, во Владимирском соборе есть изображение Бога Отца, противоречащее евангельскому тексту «Бога не видел никто никогда» (Ин.1.18), изображение Духа Святого в виде голубя. Именно против подобных изображений возражал Иван Михайлович Висковатый на соборах 1553-1553 годов. Подобные изображения были запрещены собором 1666-1667 годов: «Повелеваем отныне Господа Саваофа образ впредь не писать: ибо в нелепых и неприличных видениях Саваофа (то есть Отца) никто никогда во плоти не видел. Только Христос был виден во плоти, а не по божеству, подобно тому и пресвятая Богородица, и прочие святые Божии, Господа Саваофа (то есть Отца) с седою бородою и единородного Сына во чреве Его и голубя между Ними писать на иконах весьма нелепо и неприлично ибо кто видел Отца в божественно облике, ведь Отец не имеет плоти» Тем не менее, такие расходящиеся с догматикой изображения есть и во Владимирском соборе.
Кириченко сообщает любопытную подробность. «Вопреки мнению большинства членов комиссии, хотевших поместить в алтаре изображение кн. Владимира, Прахов настоял на изображении Богоматери» [165] Другими словами, комиссия, включавшая немало богословски образованных священнослужителей, предполагала вопреки всем традициям разместить в апсиде изображение св.кн. Владимира. Как это не согласуется с распространённым утверждением, что Церковь, якобы душила художников канонами. И лишь настойчивость Адриана Викторовича Прахова64, мирянина, позволила соблюсти требование системы декорации храма, выработанной ещё при участии св. патриарха Фотия в македонский период и поместить в апсиду образ Богородицы.
Таким образом, разногласия между священнослужителями и мирянами-художниками действительно были. Но это разногласия не принципиального характера, всегда находилось приемлемое для всех решение. На характере росписей эти разногласия существенным образом не отразились.
Уже в первом приближении выявляется непростая история взаимоотношений инициаторов проекта - мирян и священства. Первоначальный проект Прахова был отклонен, но по ходатайству МВД все же принят. Значительное лицо, протоиерей Пётр Лебединцев, знаток церковной археологии и киевских древностей протестует против васнецовского сюжета. Едва ли причиной тому было предпочтение им академического стиля. Это один из эпизодов разногласий между лаиками и клириками. Подобные оппозиции нередко приводили к образованию сект. Известны случаи благотворного вмешательства мирян, спасительного для Церкви. Пример тому – деятельность Виленского, Львовского братств, когда миряне преодолели сопротивление иерархии.
Во Владимирском соборе было достигнуто согласие, плодом которого и стал великолепный храм, радующий нас и поныне.
Раздел 2. Отношение к росписям современников
1. Интерес, вызванный росписями
Благодаря деятельности А.В. Прахова росписи стали хорошо известны публике ещё до их завершения. Е.Д. Поленова в письме Васнецову В.М. из Москвы от 21 октября 1885 года пишет: «На днях приехал сюда Адриан Викторович и привёз Ваши эскизы, вчера он устроил выставку, и мы ими наслаждались весь вечер: кажется, симпатии всех остановились на местной иконе Божией Матери. Эта вещь стянула к себе внимание всех и произвела на всех одинаково сильное и глубокое впечатление»[166] Неврев Николай Васильевич в письме из Бежаницы, 23 октября 1885 года пишет Васнецову В.М.: «Не могу не высказать тебе, дорогой Виктор Михайлович, того наслаждения, какое пришлось испытать при обозрении твоих рисунков, привезённых в Москву Адрианом Викторовичем. Только ты один мог сделать подобную прелесть. Кажется, мною было говорено тебе, что выражать и быть носителем таких прекрасных мыслей только и может человек, обладающий необыкновенной чистотою сердца. Поленов, Репин и Суриков в восторге от твоих произведений. По выражению Репина, ты создаёшь себе памятник, к которому не зарастёт тропа»[167] .
Император Николай II знал Нестерова, отличал его от прочих [168]
Косвенным свидетельством отношения к Владимирскому собору может быть приглашение Нестерова участвовать в оформлении церкви кавалергардского полка в Петербурге.
Всем гостям древнего Киева показывали росписи Владимирского собора как одну из главных достопримечательностей.[169]Многие специально ездили в Киев, чтобы увидеть росписи. Нестеров в письме к родным сообщает из Киева: «На днях сюда приехал художник Неврев, был в соборе в неописанном восторге от работ Васнецова, расплакался и долго целовал Виктора Михайловича»[170] В том же письме: «На этой неделе я, Хруслов и Менк были вечером у Васнецова, и он им показывал свои эскизы, от которых не только они, но и я, видевший их десять раз, потеряли совсем голову – это гениально!» [171] Нестеров родным из Киева 22 января 1894 года писал «Александров здесь проездом в Петербург, чтобы посмотреть собор. Он сбит с толку, поражён и ни о чём не может говорить, как о соборе. Находя лишь, что нужно бы для полноты пригласить не Сведомского, а Сурикова. Был он у меня, видел эскизы, и они ему нравятся очень. Кажется, намерен писать о соборе»
5 марта года 1894 Михаил Васильевич сообщает родным о визите Матэ в Киев: «Сегодня был с гостем во Владимирском соборе. Впечатление, как и часто бывает, собор произвёл необычайное, ошеломляющее. Понравились ему и мои вещи, особенно новый иконостас (св. Константин, Елена, Кирилл, Мефодий)»[172]
Василий Максимович Максимов писал Васнецову из Петербурга 25 апреля 1889 года о Богоматери в апсиде «Ты такое новое слово сказал, мой хороший друг, какого я ни от кого в этой области не слыхал. Каждый раз образ этот заставляет останавливаться и много-много подумать. Для меня, не видевшего «Сикстинской мадонны» в оригинале, нет возможности сравнивать впечатления – но сердцу моему гораздо ближе твоё представление о Божественной деве, идущей в мир с сыном своим»[173]
В письме родным Нестеров рассказывает о встрече с гр. Строгановым, «известным собственником знаменитого собрания древностей (преимущественно византийских). Строганов «очень ругал» Сведомского и «очень хвалил» Нестерова.
В другом письме родным из Киева 11 февраля 1891 года Нестеров рассказывает следующий эпизод, характеризующий влияние росписей на современников. «Недавно сюда приезжал из Москвы один известный адвокат и был с Терещенко в соборе, а потом и у Васнецова; адвокат, как почти и все они, человек вовсе неверующий и ему до всего, что касается этого, наплевать, но после всего, что он видел, до того одурел, что как после страшного сна проснулся и обозвал Васнецова «сумасшедшим» (что, как известно, граничит с гением)»[174]
Подытожить ряд цитат хотелось бы цитатой же. А. Соболев в книге, созданной на основании ряда статей, опубликованных в прессе писал о восприятии росписей Владимирского собора разными людьми. «Всякий берёт от предмета столько, сколько он взять может в меру своих сил и способностей. Ничто в мире не даётся человеку без его искреннего хотения и деятельной любви. И если при всём том не отрицать ещё и мудрости в нашей народной поговорке, что сердце сердцу весть подаёт, то всё же придётся признать несомненным, что наибольшую сумму высоких впечатлений от религиозной живописи Васнецова унесёт из собора лишь тот, кто подобно сему вдохновенному художнику нашей русской школы живописи взрастил и воспитал в себе мысли и чувства истинно русского и православного христианина»[175] и далее: «Живопись, которою расписан собор, даёт всем и каждому массу высоких и чистых наслаждений, столь притом благотворных, что уже и теперь нередко наблюдались случаи, когда даже люди с глубоко засоренным умом и очерствевшею душою, побывав в этом соборе и внимательно ознакомившись с его чудною живописью, уходили из него в значительной степени оздоровлёнными и как бы духовно просветлёнными» [176]
2. Полемика в прессе
Все исследователи отмечают, что первые отзывы о церковной живописи Васнецова появились в конце 90-х годов XIX века, сразу после окончания росписи Владимирского собора в Киеве. Так, газета «Русские ведомости» в № 270 от 30 ноября 1898 года характеризовала росписи как новое явление в искусстве: «Лицевые изображения на его стенах свидетельствуют о новом течении».[177]
Стернин в книге «Художественная жизнь России на рубеже XIX-XX веков» указывал: «Законченная в середине 90-х годов роспись Владимирского собора привлекла к себе много внимания и породила обширную, хотя в целом и на редкость малосодержательную литературу»[178] Взятый наугад номер журнала «Искусство и художественная промышленность» за март 1899 года содержит пять материалов, так или иначе касающихся творчества В.М. Васнецова.
Элеонора Пастон цитирует письмо С.П. Дягилева Васнецову от 11 ноября 1901 года. Дягилев писал: «Ваше творчество и оценка его уже много лет – самое тревожное, самое жгучее и самое нерешённое место в спорах нашего кружка»[179]
Хорошо известна дискуссия между православным Д. Философовым и католиком А. Бенуа на страницах журнала «Мир искусства» по поводу оценки религиозной живописи В. Васнецова. В частности Д.Философов отмечал, что Васнецов сумел на деле преодолеть тот разрыв между народом и интеллигенцией, который существовал в русской культуре с петровских времён. Статья Философова появилась в качестве ответа на критику религиозной живописи Васнецова во Владимирском соборе со стороны А. Бенуа, изложенную им в книге «История русской живописи в XIX веке» Бенуа отмечал, что «Васнецов, мягкий, лирически настроенный человек, большой умник и разумник, с сердцем, открытым к пониманию поэтичного, религиозно воспитанный (он сын священника и ученик семинарии) и сам верующий, казалось бы, соединял в себе, при наличности недюжинного дарования, все данные, чтобы быть прекрасным, истинно религиозным живописцем. Однако на самом деле вышло не так».[180] Бенуа высоко ценит талант В.Васнецова, соглашается ,что профессор Прахов был совершенно прав, пригласив Васнецова для росписей Владимирского собора. «Из-под кисти Васнецова вышло нечто цельное, эффектное, вовсе не напоминающее банальное богомазанье академических профессоров. Много и остроумно почерпнул он из византийских источников, изучая их тут же, в Киеве, на стенах Софийского собора, съездив в Италию и порывшись в библиотеках. «Со вкусом», «в меру» заразившись их взглядами, он в себе переработал их строгое, внушительное, глубоко серьёзное, грозное искусство во что-то не очень глубокое, но парадное, изящное, грациозное и пикантно-остроумное[181]». Нужно сказать, что А. Бенуа, видимо, не был знаком со всем спектром византийского церковного искусства и потому использует эпитеты «строгое», «грозное», совершенно неприемлемые, к примеру, для характеристики позднекомниновского маньеризма.