«Необходимо вдуматься в эту душевную восприимчивость, в эту впечатлительность и изменчивость, в эту вспыльчивость и внутреннюю готовность к слезам – свидетельство душевного перелома, чтобы понять, какими красками и какой остротой отличалась жизнь этого времени»[8], - так начинает Хейзинга главу «Яркость и острота жизни».
«Осень Средневековья» насыщена историческими фактами, событиями, именами, географическими названиями, делающими повествование обоснованным и реальным. И есть еще одна особенность – это книга о родной культуре Хейзинги: Бургундии XV в., Фландрии, Нидерландских графствах. Это своеобразная культурная археология, извлекающая из-под древних пластов и наслоений «обломки» прежней жизни, чтобы сделать ее понятной для современников, когда далекое прошлое становится близким, чужое – своим, безразличное – дорогим, объединяясь в единый ствол культуры.
Средневековое общество и все его церемониалы отражали строгую иерархию сословий, которая по смыслу и значению воспринималась как «богоустановленная действительность». Социальная структура общества была стабильна, закреплена профессиональными занятиями, положением в системе господства и подчинения, наследовалась от поколения к поколению, имела четкие нормы и предписания в одежде и поведении.
Духовенство, аристократия и третье сословие составляли незыблемую основу общества. Аристократии надлежало осуществлять высшие задачи управления, заботу о благе; духовенству – вершить дело веры; бюргерам – возделывать землю, заниматься ремеслом и торговлей. Однако третье сословие еще только набирало силу, поэтому ему и не отводится значительного места в культуре.[9]
Все стилизованные формы придворного поведения преобразовывали грубую действительность в сферу благородной гармонии. Придворный этикет играл большую роль. Мода становится важной сферой искусства. Символика цветов в одежде раскрывала внутренние чувства. Состояние упадка и безнадежности людей Средневековья нашло утешение в мечтаниях, роскоши, искусстве. Выставлять страдания напоказ - красиво. Плач над покойником, облеченный в художественные формы - есть древнейший элемент культуры.
Общественным мнением Средневековья владеет «рыцарская идея». С ней связывают предназначение аристократии, добродетели и героические подвиги, романтическую любовь к Прекрасной Даме, далекие походы и турниры, доспехи и воинские доблести, риск для жизни, верность и самоотверженность. Дак что же такое рыцарский идеал? В первую очередь это жизнь, полная подвигов, воинской доблести. Идеал заключал в себе атмосферу риска для жизни, верности, самоотверженности, «сочувствие при виде доблести своего боевого товарища». Хёйзинга говорит, что именно это примитивное, аскетическое переживание составляет основу рыцарского идеала. Но идеал играл также и роль маски, за которой скрывался мир корыстолюбия и насилия. И все же к этому идеалу стремились, ещё с детства ребенка учили держать в руках меч, защищать слабых и обездоленных, совершать подвиги во имя любви. Главное не запятнать свою честь, так чтобы потом вход в высшее общество был открыт потомкам. Большая связь с религией ещё серьезнее окутывала рыцарскую жизнь. Отбить Гроб Господень у турок - это уже не только дело чести, но и дело веры. Смерть для рыцаря это дело обычное, они были готовы умереть в любой момент, но умереть с чистой совестью и чувством совершенного долга. Легенды о великих героях древности помогали устояться идеалу. «Рыцарство не было бы жизненным идеалом в течение целых столетий, если бы оно не обладало необходимыми для общественного развития высокими ценностями, если бы в нем не было нужды в социальном, этическом и эстетическом смысле»[10]. Чем больше культурный идеал стремился к так называемой добродетели, тем больше явным становится разграничение между формальной стороной жизненного уклада и реальной действительностью. Хейзинга пишет, что обновляющаяся культура стремится к тому, чтобы прежние формы были избавлены от непомерно высоких помыслов. Рыцаря сменяет французский дворянин, дворянин сменяется джентльменом и т.д. В следующих стадиях рыцарский идеал избавляется от шелухи и фальши.
Но есть еще одна черта, необычайно важная для понимания рыцарства как стиля жизни. Это – романтическая Любовь.
Для того, чтобы стать культурой эротика должна была обрести форму. Форму она могла обрести только в романтике. «В этом же проявляется грандиозное устремление культуры: влечение к прекрасной жизни, потребность видеть жизнь более прекрасной, чем это возможно в действительности,- и тем самым насильно придавать любви формы фантастического желания, на сей раз переступая черту, отделяющую человека от животного. Но и здесь есть свой жизненный идеал: идеал безнравственности»[11]. Эпиталамический жанр питал культуру. Его тема-это удовлетворение само по себе, то есть прямая эротика. Этот жанр можно также рассматривать как форму жизненного уклада, которая обещает приближение счастья и удовлетворение желаний, то есть непрямая эротика. Вот здесь то, на фоне непрямой эротики, и создается «Библия» Средневековья, его легенда, учение- это «Роман о розе». Роман, который обсуждали ученые мужи, люди того времени. В нем прославляется флирт, прославляется благородная и рыцарская любовь, в тоже время девственность предается анафеме., сексуальному мотиву отводится центральное место. Роман писался несколькими авторами, поэтому наполнен некоторыми противоречиями. Он пишется в форме сновидения, и главную роль в нем играют чувства. Но все же его огромное значение в культуре Средневековья просто неоценимо. « Роман о розе» поставил в рамки эротику и стилизовал любовь.
В противовес Любви, воплощающей жизненную силу, в Средневековой культуре возникает образ Смерти. Он навязывается человеку на протяжении всей его жизни. Было два способа воздействия на массы: это гравюра и проповедь. Три темы жалобы о конце всего земного великолепия: во-первых, где все те, кто ранее наполнял мир великолепием, мотив картины тления, мотив Пляски Смерти. Обратим внимание на мотив Пляски смерти. Смерть была запечатлена в искусстве в нескольких вариантах: в виде всадника, скелета или эринии. В 14 веке появляется слово «macabre», которое означало имя собственное, но потом соединилось со словом «танец». Так вот макабрическое изображение смерти мы часто встречаем в искусстве Средневековья. Это было немалой культурной идеей. Перед лицом смерти все равны. Здесь звучит не только предостерегающий мотив, но и мотив социальный. В изображении самой знаменитой Пляски смерти на кладбище Невинноубиенных младенцев в Париже присутствуют все слои общества, и даже женщины, которых первоначально не было. Сама смерть представляется в образе главного танцора, отсутствует лишь момент самого смертного часа. Людям надлежало лишь размышлять об этом.
«Религиозная мысль позднего Средневековья, пишет Хейзинга, знала только две крайности: жалобу на то, что все преходяще, на неизбежность утраты силы, почета, мирских наслаждений, на исчезновение красоты - и ликование по поводу спасения души и обретения вечного блаженства»[12]. Все, что посередине не находит себе выражения. Живые чувства каменеют в леденящих изображениях Пляски смерти.
Атмосфера религиозного напряжения проявляется как невиданный расцвет искренней веры. Возникают монашеские и рыцарские ордена. В них создается свой уклад жизни. «Жизнь была проникнута религией до такой степени, что возникала постоянная угроза исчезновения расстояния между земным и духовным»[13], - отмечает Хейзинга.
Средневековое сознание охотно обобщало отдельные эпизоды жизни, придавая им прочность и повторяемость. Особые опасения вызывала у обывателя мрачная сфера жизни, связанная с нечистой силой, нарушающей установленный жизненный порядок.
Франко-бургундская культура позднего Средневековья отразилась в различных видах искусства. Больше всего она известна последующим поколениям по изобразительному искусству. Однако Хейзинга считает, что живопись и скульптура дают несколько иллюзорную и потому одностороннюю картину, ибо из них улетучиваются горечь и боль эпохи. Наиболее полно все беспокойства и страдания, радости и надежды запечатлены в словесном, литературном творчестве. Но письменные свидетельства не исчерпываются литературой. К ним добавляются хроники, официальные документы, фольклор, проповеди. Особую художественную ценность имеют алтари в храмах, церковная утварь и облачения, вымпелы и корабельные украшения и т.д. Музыка приобретала особое значение, ибо включалась в богослужения, побуждала к созерцательности и набожности. Звучание органа усиливало молитвенное состояние человека, вызывало эстетическое наслаждение.
Таковы основные черты эпохи Осени Средневековья. Но важно помнить, что Хейзинга написал книгу об Осени Средневековья, о завершении одного исторического периода и начале новой эпохи. Ренессанс наступит только тогда, когда отойдет отрицательное отношение к жизни, появится новый тон жизни. Ибо на данный момент гуманистические представления ещё находились на почве средневековых идей. Но античность, как свежий ветер, подует и внесет свои коррективы в сознание эпохи.
Вывод:
Таким образом, можно сделать вывод, что «Осень Средневековья» опередила свое время. Идеи и новый метод в изучении истории культуры был позже использован представителями школы «Анналов». Хейзинга не стремился к строгому историзму, за отсутствие которого его столь сильно критиковали современники. Он смог погрузить нас в мир Средневековья, показать содержание форм жизни и мышления. Хейзинга даже не ставил своей целью развернуть перед нами историю в том формате, в котором мы привыкли ее видеть, хотя и Хейзинга раскрывает перед нами картину многоликих исторических событий. «Осень Средневековья» - это своего рода роман, который легко и просто читается.