В свое время М.М.Сперанский писал: "Сибирь есть просто Сибирь, то есть прекрасное место для ссылочных, выгодное для некоторых частей торговли, любопытное и богатое для минералогии, но не место для жизни и высшего гражданского образования..." Граф выразил общее мнение: прослужив с 1819 по 1821 г. сибирским губернатором, он, как многие до него и после него, убедился, что огромные пространства русского Востока могут быть для государства только полезной, в идеале хорошо управляемой, но - колонией, то есть территорией, откуда можно брать то, что необходимо (пушнина, "мягкая рухлядь"), а направлять туда то, что таковым не является (уголовные и политические преступники).
Эта утилитарная стратегия комфортно соседствовала с традиционными для консервативного общества предрассудками насчет далеких земель, в которых обитает множество "зверообразных людей", зверей и птиц дивных, "иже обретаются в том Сибирском царстве", - как писали еще книжники допетровской Руси.
Для правительства - прагматический интерес (в XVII в. сибирская пушнина наполняла до 1/4 государственной казны); для простонародья - мифы о стране, где круглый год зима и нет солнца. Сила этих стереотипов была настолько сильна, что даже в конце XIX в. американский путешественник Джордж Кеннан с удивлением писал: "Ничто не поражает так сильно путешественника, который в первый раз переезжает в июне через Урал, как сибирский зной и необычайная красота, разнообразие и ароматичность сибирской флоры". По-видимому, для неискушенного иностранного наблюдателя было бы более естественным сразу оказаться посреди ледяной пустыни... Излишне говорить, что длительное существование подобных представлений мало способствовало развитию культуры на отдаленной русской периферии. Ей как бы изначально было отказано в роскоши иметь что-то свое - литературу, искусство, науку. Тем не менее, все это за Уралом появилось.
Как и почему? Не ослабевавший, год от года нараставший поток переселенцев, интенсивные процессы этнического смешения, высокоинтеллектуальные представители политической ссылки XIX в., формирование местной интеллигенции, основание в 1878 г. Томского университета превратили Сибирь в своего рода культурный "котел". Протекавшие в нем в течение XIX в. процессы культурогенеза сделали возможным появление на литературной сцене XX в. писательских фигур, бесспорно, первого ряда: Шукшина, Астафьева, Распутина, Вампилова и др. В научных изданиях, которым посвящена данная заметка, освещается самый ранний, еще древнерусский период складывания оригинальной культуры на самом восточном рубеже Московского государства. Книга "Литературные памятники Тобольского архиерейского дома XVII века", подготовленная известными филологами Е.К.Ромодановской и О.Д.Журавель, является продолжением фундаментальной серии "История Сибири. Первоисточники", выходящей в свет уже около десятилетия. В издании освещается многообразная литературная деятельность первых сибирских писателей, организованный и целенаправленный характер которой определялся возникшей в Тобольске в 1621 г. архиепископской кафедрой. С публикации ключевых текстов традиции, собственно, и начинается эта книга.
В "Синодике Ермаковым казакам" (1622) и летописи Саввы Есипова (1636) главное внимание средневековых авторов уделено фигуре завоевателя Сибири Ермака. Книжники начала XVII в. находились в очень непростой ситуации. Панегирические тексты (а Синодик вообще посвящается христианским подвижникам и читается в церкви в неделю православия во время великого поста) адресовались герою, личность которого уже в начале XVII в. окружали малопривлекательные для церковного писателя легенды. В народных исторических песнях Ермак - каспийский разбойник и едва ли не бунтовщик. "...Правою рукою у него был Стенька Разин, а за Стенькою Разиным Ванька Каин, Иван Мазепа, Гришка Отрепьев", - так говорится о победителе Кучума в одном из таких текстов. Народное сознание словно не может поверить, что мифические окраинные земли были завоеваны в результате спланированной правительственной акции, и доверяет эту миссию типичному своему герою - отщепенцу и маргиналу. В него-то, сообразно народной логике, и превращается фольклорный Ермак.
Литераторы Тобольской архиепископии мыслят принципиально по-иному: завоеватель "поганых" с церковной точки зрения земель совершает подвиг, равный апостольскому. Может ли просветитель Сибири иметь разбойническое прошлое? Очевидно, что нет. И вот здесь начинается интенсивная переработка исторического Ермака, о котором у нас и так-то почти нет никаких сведений, в личность литературную. Далее всех продвинулся в этом направлении Савва Есипов, основатель официального сибирского летописания. Ермак у него - орудие Господа, "меч обоюдоострый", при этом личность, обреченная на жертвенный подвиг.
Прекрасно прокомментированный издателями текст летописи позволяет проследить эволюцию авторского замысла, реализацией которого является не портрет и не биография казацкого атамана (совершенно излишне искать их у Есипова), а концептуальная история всего русского движения на восток как утверждения православной веры. Фигура Ермака в спектре всех этих осмыслений уникальна. Если Разин был для властей вором и бунтовщиков, а для простонародья заступником, то Ермак оказался симпатичным и тем, и другим в равной мере. Вот только видели в нем противоположные стороны разное. Эта раздвоенность оценок может невольно напомнить отношение к Сибири на ранних (и не только) этапах ее освоения. Ее привлекательность для государства как места ссылки неугодных уравновешивалась привлекательностью для простого человека в качестве потенциального пространства побега. Не в этой ли среде и был прежде всего затребован образ каспийского пирата Ермака, о котором пели: "Во Казань-то идти нам - быть пойманным. Во Москву-то идти - быть повешенным. Не лучше ли нам, братцы, во Сибирь идти. Во Сибирь идти, царя Кучума воевать?"
Два других интереснейших раздела книги посвящены первым опытам сибирской житийной литературы и письмам тобольских архиепископов в Москву. Культурное освоение далеких "землиц" было немыслимо в позднее средневековье без выработки пантеона местных святых, каждый из которых имел определенную местную приуроченность. Только так "земля незнаемая" могла обрести свою духовную географию и из terra incognita сделаться частью христианского государства. В издании помещены "Сказание о явлении и чудесах Абалацкой иконы Богородицы", "Житие Симеона Верхотурского" и "Житие Василия Мангазейского". В посланиях сибирских архиереев содержится множество ценных для историка-медиевиста подробностей об утверждении православной церкви за Уралом, есть и любопытные примеры осознания христианским человеком своей драматической оторванности от центра. В 1644 г. архиепископ Герасим писал в челобитной царю Михаилу Федоровичу, жалуясь на своих сибирских врагов: "Земля, государь, далнея, а люди, государь, своеобычные, тяжкосердии все, ссылние". "Далней" Сибирь называет архиерей, четыре года назад приехавший из России и проживший за Уралом безвыездно 10 лет до самой своей смерти в 1650 г. Сибирь предстает как нечто запредельно далекое даже для наблюдателя, находящегося на ее территории, что, вообще говоря, создает эффект обратной перспективы: по-настоящему далекая Москва в сознании такого человека ближе, чем Сибирь, где он присутствует в данный момент.
Многие материалы "Литературных памятников Тобольского архиерейского дома" публикуются впервые, многие представляют собой републикацию источников, помещенных в свое время в сборники, сегодня практически недоступные. И, наконец, самое главное: объединение под одной обложкой ранее разрозненных текстов создало ощущение единой стратегии, которой была проникнута созидательно-культурная деятельность христианского писателя в Сибири эпохи первых Романовых. Монография Е.К.Ромодановской "Сибирь и литература. XVII век" логично дополняет издание ключевых текстов периода в "Литературных памятниках..." Книга состоит из 15 исследований, написанных ученым с 1970 по 1993 г. Основное из них - по роли и по объему - "Русская литература в Сибири первой половины XVII века", уже выходившее в 1973 г. отдельной книгой. Внимание ученого сосредоточено на уже упомянутых произведениях: Есиповской летописи, Синодике Ермаковым казакам, житийной литературе. Вновь в центре - фигура Ермака. Завоевателю Сибири посвящены отдельные разделы монографии: "Летописные источники о походе Ермака"; "Строгановы и Ермак".
Интересной выглядит попытка исследовательницы реконструировать реальную биографию казачьего атамана. По данным ряда источников, впервые привлеченных Е.К.Ромодановской, Ермак может быть выходцем из Двинских земель. Эта версия дополняет старинные известия о Ермаке-коренном уральце, донском казаке и т.д. Вместе с тем, сам факт наличия у завоевателя Сибири нескольких "родин" говорит не столько о многообразии данных о нем, сколько о весьма далеко зашедшей беллетризации личности Ермака, когда целый ряд местностей могут объявлять его "своим". Книга В.В.Блажеса посвящена как раз такому Ермаку - герою народных сказаний, легенд, исторических анекдотов. Здесь по всем законам устной прозы он предстает в окружении огромного воинства (7 тысяч человек - много больше, чем всех русских на Урале в конце XVI в.), победив Кучума, превращается в сибирского князя, с разбойниками он связан с детства и даже был у них кашеваром, жил в пещере, прятал клады и т.д. Очень убедительны мысли ученого о формировании всей этой системы мотивов. Рассказы о разбойничьей вольнице бытовали в устной среде задолго до Сибирского взятия, о самом Ермаке-каспийском пирате источники этого времени молчат, нет и устных свидетельств о разбоях Ермака, которые точно можно было бы отнести ко времени до 1581 г. (захвата Сибири). И только сам факт успешного похода казачьей дружины за Урал поставил ее предводителя Ермака в центр народных повествований об отщепенцах с восточных границ Руси. Началось "стягивание" "воровских" мотивов к имени Ермака и оформление "канонического" образа завоевателя Сибири как бывшего разбойника, искупившего вину перед царем покорением вражеского царства.