Из пансиона Глинка вышел «вторым по списку», т.е. одним из первых учеников. Однако с поступлением на государственную службу он долгое время медлил. Не имея определенного пристрастия к какой-либо из её отраслей, он все же (без особого усердия) в течение некоторого времени изучал немецкий язык, необходимый для поступления в Иностранную коллегию. Но главным образом своё время Глинка отдавал игре на фортепиано и сочинению музыки.
В результате усиленных занятий хрупкое здоровье молодого музыканта пошатнулось. Весной 1823 года для его поправления Ивану Николаевичу Глинке стало «угодно» отправить старшего сына на Кавказ. Однако это трудное тем временем путешествие оказалось для Глинки не столь целительным, сколь обогатило его восприимчивую натуру множеством ярких и разнообразных впечатлений.
Мне кажется, что память о них стала источником лучших восточных вдохновений Глинки в IIIи IY действиях «Руслана и Людмилы». Но ни сернокислые ванны, ни лечение нарзаном в Кисловодске не принесли пользы его здоровью. В конце августа 1824 года Глинка отправился в обратный путь на север.
«Множество новых впечатлений возбудили моё воображение»[6], - писал Глинка в «Записках», и по возвращении с Кавказа он действительно усердно принялся за музыкальные занятия. Управляя оркестром дяди, в репертуаре которого кроме множества увертюр были симфонии Гайдна, Моцарта, Бетховена, Мегюля, а также Маурэра, он подмечал особенности оркестровых приемов у композиторов-классиков. В деревне вслушивался он и в русские народные песни - протяжные и игровые, многие из которых были знакомы ему с детства. О творческих поисках Глинки в это время говорят сочиненные им тогда Анданте кантабиле (Адажио) и два варианта Рондо для оркестра, а также Септет для деревянных духовых и струнных инструментов.
Вернувшись весной 1824 года в Петербург, молодой композитор с новым рвением взялся за игру на скрипке и фортепиано. Но Карл Майер, прослушав его, сказал: «Вы слишком талантливы для того, чтобы я давал вам уроки, приходите ко мне каждый день как друг и мы будем заниматься музыкой». Тем не менее он продолжал задавать Глинке различные пьесы и учил его композиции.
Определиться в должность Глинка все еще не спешил. Однако 7 мая 1824 года он наконец занял место помощника секретаря в канцелярии Главного управления путей сообщения. При всей неприязни Глинки к казенной службе она давала ему некоторую материальную самостоятельность и все же оставляла достаточно свободного времени для музыки.
Трагический день 14 декабря года врезался в память Глинки на всю остальную жизнь. Время, проведенное возле В.К.Кюхельбекера, под живым воздействием его идей и политических взглядов, не могло не запечатлеться в душе и не сказаться на взглядах его юного ученика. Утром в тот страшный день Глинка был на Дворцовой площади, потом на Сенатской. Он видел полки восставших солдат и во главе их много «очень знакомых» людей. Он слышал пушечные выстрелы, направленные против «мятежников», но разбившие прежде всего лучшие помыслы и надежды целого поколения русских людей и поставившие его лицом к лицу с чудовищем царского самодержавия.
В поле зрения следственной комиссии по делу декабристов попал и Глинка. К счастью, ему легко удалось отвести от себя подозрения в укрывательстве успевшего бежать из Петербурга Кюхельбекера.
Важно учесть одно обстоятельство, связанное с пребыванием Глинки в Петербурге. Речь идет о том настроении трудовой русской интеллигенции, которое предшествовало восстанию декабристов в 1825 году. Во время своего обучения в пансионе, а также в последующие годы Глинка, несомненно, общался с некоторыми участниками декабристского движения и знал об их идейных устремлениях. И если сам он не входил ни в одно общество, то духовно был во многом близок декабристам. Да и как могли не вызвать сочувствия у Глинки их призывы к утверждению самобытности русской культуры, их вера в духовную зрелость России и её способность к созданию своих собственных духовных ценностей!
Передовые идеи декабристов Глинка смог воспринять уже в первые годы обучения в пансионе от своего гувернера В.К.Кюхельбекера - поэта, будущего декабриста, друга Пушкина и Грибоедова. Его эстетические взгляды, а вероятно, и политические убеждения были, несомненно, знакомы Глинке и не могли не оказать воздействия на формирование собственных вкусов и воззрений юноши. И та страстная любовь к русскому народному искусству, которую Глинка воспринял с детства, без сомнения, укрепилась и усилилась общением с Кюхельбекером. Глинка был знаком и с другими декабристами, как М.Глебов, С.Палицын, с которыми вместе учился, с иными встречался у своих друзей. Причем это могло быть не только в Петербурге, но и на Смоленщине, куда нередко приезжал П.Каховский, П.Пассек, И.Якушкин и другие.
Таким образом, в двадцать с небольшим лет от роду Глинка успел уже многое познать и увидеть собственными глазами. Он стал очевидцем того, как царизм расправляется с передовыми людьми своего времени, чей патриотизм, стремление к созданию национальной самобытной культуры и верность принципам народности русского искусства не могли оставить Глинку равнодушным и не вызвать у него горячий отклик. Общение с ними укрепило в нем чувство любви к русскому народу.
В конце декабря 1825 года, потрясенный событиями Глинка на полгода уехал в Смоленск и Новоспасское под предлогом свадьбы своей сестры Пелагеи Ивановны.
Его первое длительное пребывание в этом городе совпало с мрачным периодом реакции, наступившей в стране после подавления восстания декабристов. Если учесть, что на Смоленщине было немало декабристских "гнезд", то можно себе представить, как они усиленно прочесывались царской охранкой: тайная слежка, обыски, допросы производились повсюду и создавали гнетущую атмосферу. Все это не могло не подействовать на Глинку, который под впечатлением пережитых волнений в Петербурге и без того испытывал чувство душевной тревоги. В его "Записках" встречаются отдельные косвенные упоминания, убедительно свидетельствующие об этом. Ведь ещё недавно он был душою общества и своим появлением приводил всех в радость, а теперь значительно изменился и стал более замкнутым.
По приезде в Смоленск Глинка остановился у дальнего родственника А.А.Ушакова. В это же время в доме Ушаковых появился прибывший из Петербурга гвардейский офицер И.Шервуд, снискавший себе позорную славу провокатора и предателя декабристов. Передовые люди прекрасно понимали, каков облик этого человека, но царь отнесся к нему по-другому. Высоко оценив его роль в раскрытии заговора и разгроме декабристов, он добавил к фамилии Шервуд приставку "Верный". Этого оказалось достаточно, чтобы сразу же завоевать популярность у провинциальной аристократии и превратиться в героя дня.
Круг его знакомых расширялся, он стал бывать ещё в нескольких аристократических домах. Один из таких домов принадлежал генералу в отставке Апухтину. По свидетельству Глинки, генерал жил на широкую ногу и любил устраивать увеселительные вечера. На этот раз, в связи с особыми обстоятельствами, он решил дать музыкальное представление под названием "Пролог на кончину императора Александра I и восшествие на престол императора Николая I". Текст был написан на французском языке гувернером в доме генерала Апухтина графом Оливером, музыку поручили сочинить Глинке.
Факт участия Глинки в этом верноподданническом спектакле кажется очень странным и противоречащим его тогдашнему внутреннему состоянию. Однако надо учесть ту обстановку, в которой он в то время находился, живя под одной кровлей с Шервудом, когда всякого рода протест мог был соответствующим образом расценен. Кроме того, Глинка был ещё молодым, начинающим композитором, и всякое предложение написать музыку льстило ему и давало возможность лишний раз заявить о себе и проверить свои способности к созданию произведения крупной формы. Именно с этих позиций и оценил свой труд Глинка, когда вспоминал о нем впоследствии. "Я считаю эту кантату, - писал он, - первым удачным опытом в вокальной музыке большого размера"[7].
В течение весны 1826 года Глинка несколько раз менял место жительства, то уезжая в Новоспасское, то вновь возвращаясь в Смоленск.
В мае 1826 года Глинка возвратился в Петербург. В этом году Глинка выпустил в свет только одни вариации для фортепиано на тему итальянской песни «Benedettasialamadre», свое первое изданное сочинение, и работал еще над двумя циклами вариаций: на тему из оперы «Фаниска» Керубини и русской песни «Среди долины ровныя», отмеченными уже глинкинским стремлением насытить мелодическим началом виртуозно - технические моменты. Осенью 1826 года он уехал в Москву к пансионским друзьям - Н.А. Мельгунову и, главное, С.А. Соболевскому.
У Соболевского, Вяземского, Веневитиновых Пушкин, возвратившийся из ссылки, читал свою недавно законченную трагедию «Борис Годунов». И, как предполагал Стасов, «…может быть, эти энтузиастные дни и часы, проведенные в восторгах целой толпы московских интеллигентных людей, и Глинка вместе с ними, перед «Борисом Годуновым», были первою и таинственною причиною зарождения мысли о «Жизни за царя»?!? Заметьте, даже, как эпохи близки…Да, может быть, Пушкин был отцом и «Жизни за царя», как был отцом «Мертвых душ» и «Ревизора»[8]. Годы, последовавшие за возвращением Глинки в Петербург, были наполнены прилежными занятиями. В 1828 году он оставил службу и посвятил себя одной музыке (к неудовольствию отца, огорченного тем, что из сына вышел «скоморох»). Не принимаясь за крупное произведение, Глинка работал тогда главным образом над формами камерно-вокальными романсами и русскими песнями, канцонеттами, ариями и квартетами на итальянские тексты.