В «Философских письмах» Чаадаев сделал вывод о неисторичности русской судьбы. «Мы стоим как бы вне времени, - писал он, - всемирное воспитание человеческого рода на нас не распространилось. Дивная связь человеческих идей в преемстве поколений и история человеческого духа, приведшие его во всем остальном мире к его современному состоянию, на нас не оказали никакого действия» [16. C.323].
Во многом благодаря Чаадаеву в русском обществе происходил переход от космополитического XVIIв. к веку национального развития культуры. Сам же Чаадаев, будучи противником мифов и утопий «народности», не только не возражал против идеи формирования русского национального самосознания, но и высказывался в националистическом и имперском духе. Когда восстала Варшава и по Европе прокатилась волна антирусских выступлений, Чаадаев высоко оценил стихотворения А.С. Пушкина «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина». В «Апологии сумасшедшего» Чаадаев уже стал утверждать, что именно свобода от западного прошлого дает русскому народу преимущество в строении будущего, в котором «христианство политическое» должно уступить христианству «чисто духовному».
В России начинается эпоха мессианских упований. Общество раскалывается на «западников» и «славянофилов». Суть западничества - в трактовке культуры как сознательного творчества человечества. Западники (Н.В. Станкевич, В.Г. Белинский, К.Д. Кавелин, Т.Н. Грановский, В.П. Боткин, П.В. Анненков, Н.П. Огарев, А.И. Герцен) выступали за преодоление вековой отсталости России, отстаивали необходимость ее исторического движения в направлении развития западной цивилизации. Быть европейскими русскими и русскими европейцами - вот тезис, с которым выступали западники.
Славянофилы (А.С. Хомяков, И.В. Киреевский, П.В. Киреевский, К.С. Аксаков, И.С. Аксаков, Ю.Ф. Самарин) опирались на идею принципиального отличия Европы и России: на Западе преобладает начало индивидуалистическое, в России - общинное; Европа возникла как результат завоеваний одних народов другими, Россия - мирным путем; на Западе утвердился рассудочный католицизм, в России - цельная христианская вера. Под культурой славянофилы понимали главным образом народную «бессознательную культуру». Из того кризиса, в который вся Европа была вовлечена, выход представлялся через восстановление цельности в жизни, и хотя славянофильство мыслило себя как философия истории, пафос славянофильства заключался именно в том, чтобы выйти из истории, найти новый вариант «замкнутого» идеального общества, противопоставить общество и государство на основании «взаимного невмешательства».
Следующая эпоха начиная со второй половины XIX в. стала временем реформ и решительных сдвигов в русском обществе, так называемых «шестидесятых» годов. Наступает эпоха «нигилизма», отрицания не только отжившего прошлого, но и всякого прошлого вообще. Нигилизм сопровождался приступами антиисторического утопизма. Иллюстрации этих процессов представлены в романах И.С. Тургенева, Н.Г. Чернышевского, Н.С. Лескова и др.
Нигилистическую же подмену критерия «истины» критерием «пользы» Г. Флоровский метко назвал «одичанием умственной совести» [15. C.299].
Человеческая личность «освобождает» себя от действительности, которой предписывает свои требования и пожелания. «Всего менее настроение тех годов было «реалистическим», - писал Г. Флоровский - как бы много тогда о «реализме» ни говорили, как бы много тогда ни занимались естественными науками» [15. C.299].
Это была эпоха доктринерства, когда на все вопросы были уже готовые и безусловные ответы. Н.Г. Чернышевский, Д.Н. Писарев стремились ввести цензуру общественного утилитаризма и пренебрежительно-презрительного отношения к мысли. В моду вошел вульгарный материализм. Именно из этого общественного утилитаризма, по оценке Г. Флоровского, проистекает и русский максимализм - преувеличенное чувство свободы и независимости, не обуздываемое и не ограничиваемое изнутри уже потерянным инстинктом действительности.
Мечтательно-моралистического перенапряжения не избежал и Н.А. Добролюбов. В молодые годы он отличался возбужденностью религиозных переживаний. Видный русский позитивист В.В. Лесевич также от страстной веры перешел к страстному безверию. Религиозный кризис пережил и Н.Г. Чернышевский. Еще в 1848г. он ждал нового Мессию и религиозно-социального обновления мира.
Идеологическое междуцарствие 80-х гг. было той средой, в которой выросло поколение следующего десятилетия.
Огромная популярность Н.Г. Чернышевского в пореформенную эпоху не вызывает никаких сомнений. По словам одного из представителей молодого поколения 60-х годов, «было три великих человека на земле: «Иисус Христос, апостол Павел и Чернышевский» [18. C.24].
Касаясь злободневных вопросов современности, популяризируя новейшие достижения науки, Н.Г. Чернышевский удовлетворял ту жажду «нового слова», которой были охвачены передовые слои российской общественности. Он давал молодежи модель жизненного поведения «нового человека», конкретный ответ на вопрос «что делать?», и в этом была одна из главных причин колоссального влияния Чернышевского на современников. Прежде всего это относится к роману «Что делать?», героев которого Чернышевский сознательно конструировал как образцы, пригодные для воспроизведения в реальной жизни, предлагая всесторонне разработанную программу поведения, учитывающую все - от важных общественных поступков до мельчайших деталей быта «новых людей». «Мы, - писал один из современников, - искали в романе программы своей деятельности. Мы читали роман чуть ли не коленопреклоненно, с таким благочестием, какое не допускает ни малейшей улыбки на уста, с каким читают богослужебные книги» [17. C.129].
Было и другое влиятельное направление в русской культуре XIX в., связанное с именами Серафима Саровского и Иоанна Кронштадтского, стремившихся преодолеть мечтательный психологизм русского общества. Духовная жизнь и религиозный опыт - таков единственный надежный путь к подлинному реализму. Истинная цель христианской жизни состоит в стяжании Духа Святого Божьего. И нет других целей, и быть не может, все другое должно быть только средством.
Семидесятые годы стали временем острого религиозно-моралистического перевозбуждения во всех слоях общества. Усиливаются сектантские движения и жажда «обращения» или «пробуждения». Так, Л.Н. Толстой в «Исповеди» изложил свою жизнь по типичной схеме «обращения». Его главная мысль - основание новой религии, которая соответствует цели развития и совершенствования человечества, но свободна от веры и таинственности, религии сугубо практической. «Здравый смысл» писатель противопоставил истории. Жизненная неправда преодолевается выходом из истории - опрощением. Л.Н. Толстой убеждается в том, что и вся философия, и всякая наука есть только бесполезное пустословие. И от него он ищет укрытие в трудовой жизни простого народа. Большая история есть только игра. И в этой игре нет героев, нет действующих лиц, есть только незримый рок начала и поступь безликих событий. Все распадается и разлагается на совокупность сцен и ситуаций. В истории ничего не достигается. От истории следует укрыться.
Влияние творчества Л.Н. Толстого на российское общество было огромным. Николай II с раздражением говорил: «В России два правительства - я и Лев Толстой».
Религиозный смысл и характер кризиса 70-х гг. был раскрыт Ф.М. Достоевским, который задумал написать огромный роман «Атеизм». Писатель изучал человека в его свободе, которой дано решать, отвергать и принимать или же продаваться в рабство. Однако «своеволие» человека часто оборачивается саморазрушением. Такова главная тема Достоевского, и именно этот процесс прослеживается в его романах.
Упорство в самоопределении и самоутверждении отрывает человека от духовных традиций и тем самым его обессиливает. В беспочвенности Достоевский открывает духовную опасность. Он показывает, как пустая свобода ввергает человека в рабство страстей или идей. Свобода праведна только через любовь, но и любовь возможна только в свободе. Однако Достоевского не удовлетворяло романтическое решение этой проблемы. Органическую целостность нельзя обрести через возврат к природе или к земле. Нельзя просто потому, что мир вовлечен в кризис: органическая эпоха оборвалась.
Общественным идеалом писателя становится Церковь. Только в Церкви мечтательность угашается и призраки рассеиваются. В «Записках из мертвого дома» Достоевский показал ужас принудительного общения с людьми. Но не является ли каторжная тюрьма только предельным случаем социалистического общества? И не неизбежно ли в таких условиях развивается «судорожное нетерпение», инстинктивная тоска по самому себе? Достоевский отрекся от социалистической утопии. Его «Записки из подполья» написаны, по-видимому, в ответ на роман «Что делать?» Н.Г. Чернышевского. Власть мечты или одержимость идеей - одна из главных тем в творчестве Достоевского. И нужно вернуться не только к цельности чувств, но именно к вере. Писатель надеялся и пророчил, что «государство» обратится в Церковь, верил в историческое разрешение жизненных противоречий; и здесь он, по оценке Г. Флоровского, оставался мечтателем [15. C.299].