И Веласкес и Гойя превращают свои картины в своеобразные «Автопортреты с королевской семьёй», а королевские дворцы – в свои мастерские. Но делают они это с противоположенным смыслом. Веласкес – в известной степени для того, чтобы воплотить «звездный час» придворного живописца, когда, повинуясь ему и подчиняясь условиям сеанса, «высшие» мира сего вовлекаются в таинство живописи, утрачивая при этом обычную свою надменность, недоступность, становясь проще, человечнее, даже добрее и открываясь для сопереживания художника. Гойя – для того, чтобы продемонстрировать полную независимость своих освобожденных от придворного пиэтета мысли и кисти. Веласкес «покорял» своих высоких покровителей, продолжая числить их на высоте положения. Гойя развенчивал величие, будто повторяя едкие слова знаменитого монолога Фигаро: «…думаете, что вы сильные мира сего, так уж, значит, и разумом тоже сильны?.. Знатное происхождение, состояние, положение в свете, видные должности – от всего этого не мудрено возгордиться! А много ли вы приложили усилий для того, чтобы достигнуть подобного благополучия? Вы дали себе труд родиться, только и всего»[27].