В своем словаре Даль дает объяснение слов не только описательно, но и с помощью синонимов, которые он называет «тождесловы». Среди них есть слова литературные, просторечные и диалектные. Так, например, в статье «Картофель» приведены такие областные синонимы: «… картофля, картохля, к(г)артопля ─ западное, южное; картосы, корфеты ─ вятское; картовка ─ пермское; картошка, картоха ─ тульское; московское ─ земляное или чертово яблоко, в Сибири просто яблоко (там других яблок нет); барабола, барабашка ─ новоросское; гулена, гульба ─ северное, восточное». Вот фрагмент из словарной статьи «Ложка»: «Ложка ─ орудие для хлебанья, для еды жидкостей; хлебашка, шевырка, едашка <…>
Деревянная ложка (главный промысел Ниж. [егородской] г. [убернии] Сем. [еновского] у. [езда]) обрубается из баклуши топориком, послится песлою, острагивается ножом и режется кривым резаком, а черенок и коковка на нем точатся пилкою, от руки. Ложка бывает: межеумок, простая русская, широкая; бутырка, бурлацкая такая же, но толще и грубее; боская, долговатая, тупоносая; полубоская, покруглее той; носатая, остроносая; тонкая, вообще тонкой, чистой отделки».
Даль приводит в словарных статьях много пословиц и поговорок. Примеры из той же статьи: «В ложке Волги не переедешь»; «Коровушка с кошку, надоила с ложку»; «Нечего хлебать, так дай хоть ложку полизать»; «Красна ложка едоком, лошадь ездоком». Известны и приметы: Ложка, забытая на столе ─ к гостю, и гадания: Замораживают к новому году воду в ложке: пузыри к долгой жизни; ямка сверху, к смерти. А человек, промышляющий выделкой деревянных ложек, т. е. мастер по их изготовлению, назывался ложечник, ложкарь.
«Толковый словарь живого великорусского языка» Владимира Ивановича Даля ─ явление исключительное и, в некотором роде, единственное. Он своеобразен не только по замыслу, но и по выполнению. Другого подобного труда лексиография не знает. Создатель его не был языковедом по специальности. О себе и своем словаре Даль говорит: «Писал его не учитель, не наставник, не тот, кто знает его лучше других, а кто более многих над ним трудился; ученик, собиравший весь век свой по крупице то, что слышал от учителя своего, живого русского языка». Выдающийся знаток русского слова, В. И. Даль был чутким ценителем и заботливым собирателем русской речи в самых многообразных ее проявлениях: меткая самобытная пословица, поговорка, загадка, сказка, находили в нем внимательного собирателя и бережного хранителя. Отсюда и та необыкновенная полнота, с которой отражается народное речевое творчество в составленном им словаре.
3. «Поэму можно назвать башкирскою…» (В. И. Даль и Башкортостан).
В.А. Жуковский познакомил Даля с влиятельным генералом В.А. Перовским, назначенным весной 1833 года оренбургским военным губернатором. По приглашению Перовского Даль приехал в Оренбург в качестве чиновника особых поручений при губернаторе. И вскоре же он совершил продолжительную поездку по обширному Оренбургскому краю, в состав которого входила тогда и Башкирия, и часть Казахстана. Возвращение Даля из этой поездки совпало с прибытием в Оренбург А.С. Пушкина. Было это 18 сентября 1833 года. Даль вернулся из поездки по Оренбургскому краю пораженный его беспредельными просторами. «Край Оренбургский для нас важнее и значительнее, чем многие думают; едва ли Кавказ, со всеми своими, может обещать то, что заповедает восточный склон хребта Уральского общего Сырта и прилежащие к Уралу степи», ─ писал Даль восторженно.
Пушкин приехал в Оренбург, по словам Даля, «нежданный и негаданный». Даль оказался отличным спутником Пушкина, сопровождал великого поэта по Оренбургу и его окрестностям.
«Во всю жизнь я искал случая поездить по Руси» ─ писал Даль в автобиографии. За восемь лет службы в Оренбурге он вдоль и поперёк изъездил этот край. Здесь Даль создал большинство своих беллетристических произведений: «Были и небылицы», «О поверьях, суеверьях и предрассудках русского народа», «О русских пословицах» и много других повестей и рассказах из жизни русских, башкир и казахов.
Интересуясь жизнью и фольклором народностей обширного Оренбургского края, В. Даль собирал также произведения башкирского устно-поэтического творчества. Во время многочисленных поездок по Оренбуржью он внимательно слушал башкирские песни. Важную идейно-композиционную роль играет, например, в рассказе «Обмиранье» песня, услышанная им в дороге от возницы-башкира: «Смеркалось вовсе, и мы катились по дороге, что по полотну, молча. Наконец возница мой соскучился и, оглянувшись, спросил: «Юрлай-ме? Запеть, что ли?» ─ «Юрлай, ─ отвечал я, будто проснувшись в раздумьи, ─ пой…» ─ Башкир будто мехом потянул в себя дыханье, позадержал его и залился плачевным, высоким голосом, словно издали по ветру донёсся звучный стон, под конец замиравший; затем последовал однообразный напев, на слова местного народного сочинения: «Сакмар быстра, бреуна тулста, икмяк да йок, капрал да сок!».
Из примечания автора к этой песне становится понятен смысл первой части стиха: «Сакмар ─ быстрая река, брёвна толстые». Вторая часть переводится на русский язык так: «И хлеба нет, и начальник бьёт». Капрал означает здесь начальника вообще (как в старой русской пословице: «кто палку взял, тот и капрал»), и поэтому песня получает обобщающее значение. Не ограничиваясь этим и, очевидно, стремясь подчеркнуть социальный смысл песни, даль даёт к ней такое пояснение: «Лесная и дровяная торговля в степном Оренбурге была в одних руках и цены, как полагали, произвольны и высоки; чтобы устранить это зло, основана была казённая дровяная торговля, со сгоном леса башкирами, по наряду. Дело кончилось обогащением нескольких казачьих чиновников, обнищанием многих башкир, большою смертностью в сгонных командах, ещё большею против прежнего дороговизной дров…»
Тоскливая песня башкира произвела на писателя глубокое впечатление, навела на размышления о несправедливости начальства, оставляющего в народе печальную славу. «Не развеселила меня эта песня, сложенная, как все народные, никем, хотя и поётся всеми…, ─ пишет Даль. ─ Отчего, спрошу прямо, из стольких десятков переменных начальников губерний нет ни одного, о ком бы большинство на месте отозвалось признательно и любовно?». В. Даль не даёт ответа, но он ясен: «несправедливое», то есть притесняющее народ начальство было порождением и опорой тогдашнего общественного строя в России. Эта «заунывная песня башкира», осуждавшая жестокий социальный гнёт, так глубоко запала в душу писателя, что он вновь вспомнил её «года через три, четыре». Как живые воскресли в его памяти события прошлого, и ему ясно показалось, что едет он ночью на башкирской тройке, и возница, в островерхой валяной шапке, тоскливо поёт: «Сакмар быстра, бреуна тулста…».
Любовно описывает В. Даль сказочную природу Башкирии, особенно восхищают его загадочные пещеры и овеянные легендами башкирские озёра Асли и Кандры. Башкирские мотивы встречаются во многих его произведениях: в повести из жизни казахского народа «Бикей и Мауляна», в рассказах «Майна», «Охота на волков», «Серенькая» и других. Но самым замечательным произведением Даля на башкирскую тему является творческая обработка эпического сказания о Зая-Туляке и Хыу-хылу ─ «Башкирская русалка», впервые напечатанная в январском номере журнала «Москвитянин» за 1843 год. В этом произведении повествуется о большой любви легендарного батыра Зая-Туляка и русалки, дочери владыки озёр Асли и Кандры.
«Зая-Туляк и Хыу-хылу» ─ один из древнейших эпических памятников, относящийся к эпохе распада первобытнообщинного строя. Известен целый ряд версий этого эпического сказания; оно и поныне устно бытует среди башкир. Основной конфликт одинаков во всех вариантах. Эпический герой Зая-Туляк, спасаясь от преследования завистливых сородичей, замысливших его умертвить, покидает свою общину, борется за создание семьи.
В «Башкирской русалке» Даля Зая-Туляк ─ любимый сын Самар-хана (в других вариантах ─ сына Мыркыса). Любовь отца, удача на охоте вызывают зависть и озлобление братьев (или сородичей, соплеменников). Сговорившись, они решают убить Зая-Туляка, но конь спасает его от преследователей и уносит к берегам озера Асли. Здесь Зая-Туляк встречает прекрасную русалку (Хыу-хылу), дочь подводного царя. Спускается с ней на дно озера. Они поженились и зажили счастливо. Вскоре батыр затосковал по родине. И вот с благословления владыки подводного царства он вместе с женой возвращается на землю. За ними из озера выходит табун лошадей, подаренных отцом русалки. Возвратившись на землю, Зая-Туляк с женой поселились на Карагаче. Но посланная Самар-ханом погоня разыскала Зая-Туляка и доставила его к хану. Разгневанный отец, не зная о подлинных причинах бегства Зая-Туляка, велел выколоть ему глаза и отвезти снова на Карагач. Верная русалка возвратили любимому зрение. Через некоторое время Зая-Туляк заскучал на Карагаче, и они переехали на гору Балкан. Русалка тоскует о покинутой навсегда подводной родине. Опять приезжают сородичи Зая-Туляка и увозят его на родину ханом вместо умершего отца Самар-хана. Русалка предупреждает мужа, что будет ждать его сорок дней и сорок ночей. Зая-Туляк справил приличествующий сану родителя обряд тризны и вступил в ханство. Когда же он, соскучившись, вспомнил наконец о возлюбленной, заветный срок был уже на исходе. Прискакал он к Балкан-тау, но было уже поздно. Русалка, не дождавшись его возвращения, умерла. Зая-Туляк покончил с собой. Во многих известных нам фольклорных версиях этого сюжета ─ финал счастливый.