Одним из наиболее знаменитых художников-строгановцев был Прокопий Чирин. К числу его ранних работ относится икона «Никита-воин» (1593 год). Образ Никиты, ещё сохраняющий отголоски лирических интонаций 15 века, уже лишен внутренней значительности. Поза война изысканно манерна. Тонкие ноги в золотых сапожках сдвинуты и чуть согнуты в коленях, отчего фигура едва удерживает равновесие. Голова и руки с «истончёнными» перстами кажутся слишком маленькими по сравнению с массивным торсом. Это не воин-защитник, а скорее светский щёголь, и меч в его руках – лишь атрибут праздничного наряда.
Элементы своеобразного реализма, наблюдавшиеся в живописи Строгановской школы, получили развитие в творчестве лучших мастеров второй половины 17 века – царских иконописцев и живописцев Оружейной палаты. Их признанным главой был Симон Ушаков[15] - человек разносторонних талантов, теоретик и практик живописи, графики, прикладного искусства. В 1667 году в трактате «слово к люботщателям иконного писания» Ушаков изложил такие взгляды на задачи живописи, которые по существу вели к разрыву с иконописной традицией. Характерным примером практического претворения в иконописи эстетических материалов Ушакова является его «Троица» (1671). Композиция этой иконы воспроизводит прославленный рублёвский «образец» с его плавными круговыми ритмами, с ориентацией на плоскость, несмотря на отчётливую пространственность. Но Ушаков, сам того не желая, эту плоскость разрушил. Глубина перспективы стала слишком ощутима, в фигурах резко выявлена объёмность и телесность. При тщательности и чистоте письма, при подчёркнутой нарядности и реализме деталей всё это вызывает ощущение академической холодности, омертвелости изображения. Попытка написать как в жизни, обернулась безжизненностью.
Наибольшей цельностью отмечены те произведения Ушакова, в которых главная роль отведена человеческому лицу. Именно здесь художник смог с достаточной полнотой выразить своё понимание назначения искусства. Не случайно, видимо, Ушаков так любил изображать Нерукотворно Спаса. Крупный масштаб лика Христа позволял мастеру продемонстрировать, насколько великолепно он владел техникой светотеневой моделировки, прекрасно знал анатомию, умел максимально близко к натуре передать шелковистость волос и бороды, матовость кожи, выражение глаз. Однако художник, конечно, заблуждался, полагая, что сумел органически связать элементы реалистической трактовки формы со старинными заветами иконописи.
17 столетие завершает более чем семивековую историю древнерусского искусства. С этого времени древнерусская иконопись прекратила существование как господствующая художественная система. Древнерусская иконопись – живое, бесценное наследие, дарящее художникам постоянный импульс для творческого поиска. Она открывала и открывает пути современному искусству, в котором предстоит воплотиться многому из того, что было заложено в духовных и художественных исканиях русских иконописцев
В русской эстетике 17 века происходит крутой перелом. Новая эстетика разрушает установившиеся в живописи традиции во имя правды. Рассказы священного писания использовались художниками для создания простых бытовых картин. В Ярославской церкви Ильи-пророка на стене изображена сцена жатвы. Художники изобразили не библейскую легенду, а картину привычной работы крестьянина. Церковники боролись против обмирщения живописи. Среди живописцев, выполнявших заказы царя и патриарха, уже ясно определилась стремление вырваться из-под сковывающих правил церковного иконописания. С чем и связано появление первых на Руси парсун[16]. Русские живописцы приглашались в Молдавию и Грузию, а в Греции работали украинские и белорусские мастера. Портретная живопись этого времени была первым светским жанром. В 17 веке в портрете стараются запечатлеть свой образ все именитые люди страны. Царские иконописцы Симон Ушаков, Фёдор Юрьев, Иван Максимов писали портреты князя Б.И. Репнина, стольника Г.П. Годунова, Л.К. Нарышкина и многих других. Парсуны, как чисто светский жанр, зародился ещё на рубеже 16-17 веков, дальнейшее развитие получил во второй половине 17 века[17], лучшие парсуны написаны в конце века (портрет стольника В.Ф. Людкина, дяди и матери Петра I – Л.К. и Н.К. Нарышкиных). В них уже наметились черты русского портрета грядущего столетия – внимание к внутреннему миру портретируемого, о этизации образа, тонкий колорит. Всего за несколько десятилетий новый жанр прошел громадный путь – от полуиконописных парсун до вполне реалистических изображений.
Фреска в 17 веке, переживавшая последний взлет, лишь условно может быть отнесена к монументальной живописи. В ней почти отсутствует соотнесение живописных поверхностей с архитектурными, изображения измельчены, пронизаны затейливым орнаментом, житийные композиции приобрели характер жанровых картин, изобилующих фольклорными элементами (работы Г. Никитина и С. Савина с артелью, работы Д. Плеханова с артелью).
Реалистические стремления в искусстве порождали становление нового мировоззрения, но не привели пока к созданию единого творческого метода. Яркое и противоречивое русское искусство 17 века – крупное художественное явление, завершившее восьмивековую историю средневекового искусства, и подошедшая вплотную к эстетике нового времени.
Рассвет русской общественной мысли в первой четверти 17 века связан с появлением ряда повествований, духовных и светских авторов, о событиях смутного времени. Наиболее известные произведения: «Сказание» Авраамия Полицина, «Временники» дьяка Ивана Тимофеева, «Словеса» князя Ивана Хворостнина, «Повесть» князя Ивана Каптярева-Ростовского. Официальные версии событий смуты содержатся в «Новом летописце» 1630 год, написанном по заказу патриарха Филарета, Основная цель этого произведения – укрепление положения новой династии Романовых. Обличительное направление представляет «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное». Его автор, вдохновитель движения старообрядцев проповедует идеи древнего благочестия.
В 17 веке светская литература стала заметным явлением русской культуры. Произошла её значительная жанровая дифференциация. Трансформация житийного жанра завершилась возникновением повести – жития[18]. Лучшие произведения этого жанра отличались бытовым реализмом: «Повесть об Улиании Осорьиной, дружины Осорьина», и другие. Рост грамотности вовлёк в круг читателей провинциальных дворян, служилых и посадских людей, предъявлявших новые требования к литературе. Ответом на эти потребности было появление бытовой повести, которая, в занимательной форме, обращаясь к обыденной жизни, делала попытку проникнуть в психологию героев, отойти от средневекового шаблона, делившего персонажей на идеальных героев и абсолютных злодеев. Основная тематика таких произведений – столкновение молодого и старшего поколений, вопрос нравственности, человек с его личными переживаниями (повесть «О горе и злосчастье» середина 17 века; «повесть о Савве Грудцыне», 60 годы 17 века; «повесть о Фроле Скобееве» 1680 год). Герои этих повестей, купцы и небогатые дворяне-авантюристы, отвергали патриархальные устои и нравственные нормы прошлого. Новые идеалы выражались пока неопределённо. В этот период возникает литература посада, а также демократическая сатира, которая осмеивает государственные и церковные институты, пародирует судопроизводство, церковную службу, священной писание, канцелярскую волокиту. В сатирической повести «о Ерше Ершовиче» высмеивались Осётр – «большой боярин и воевода», дворянин Лещ, и богач Сом. Среди посадских людей было уже немало книголюбов, которые переписывали для себя полюбившиеся им сочинения. Получались целые рукописные книги, которые проникали в крестьянскую среду. Литература 17 века медленно освобождалась от средневековых традиций. Религиозное мировоззрение было потеснено более реалистическим видением действительности, провиденциализм – поиском закономерностей мирного развития. Становление сатирико-бытовых и автобиографических жанров положило начало собственно художественной литературе. Появились новые области литературы – стихосложение и драматургия.
Долгое время в Московском государстве устроено было всё так, что преимущественно богатела царская казна, да те, кто так или иначе служил казне и пользовался ей; и не удивительно, что иноземцы удивлялись изобилию царских сокровищ и в то же время замечали крайнюю нищету народа. Тогдашняя столица своим наружным видом соответствовала такому порядку вещей. Иноземца, въезжавшего в неё поражала противоположность, с одной стороны, позолоченных верхов Кремлёвских церквей и царских вышек, а с другой – куча курных изб, посадских людишек, и жалкий, грязный вид их хозяев. Русский человек того времени, если имел достаток, то старался казаться беднее чем был, боялся пускать свои денежки в оборот, чтобы, разбогатевши, не сделаться предметом доносов и не подвергнуться царской опале, за которой следовало отобрание всего его состояния «на государя» не считая его семьи; поэтому он прятал деньги где-нибудь в монастыре или закапывал в землю «про чёрный день», держал под замком в сундуках вышитые золотом дедовские кафтаны, собольи шубы, серебряные чарки, а сам ходил в грязном потёртом овчинном тулупе, или однорядке из грубого сукна и ел из деревянной посуды. Неуверенность в безопасности, постоянная боязнь тайных врагов, страх грозы, каждую минуту готовую ударить на него сверху, подавляли в нём стремление к улучшению своей жизни, к изящной обстановке, к правильному труду, к умственной работе. Русский человек жил как попало, приобретал средства к жизни как попало; подвергаясь всегда опасности быть ограбленным, обманутым, предательски погубленным, он и сам не затруднялся предупреждать то, что с ним могло быть, он так же обманывал, грабил, где мог, поживлялся за счёт ближнего, ради средств к своему, всегда непрочному, существованию. От этого русский человек отличался в домашней жизни неопрятностью, в труде – ленью, в сношениях с людьми – лживостью, коварством и бессердечностью.