При этом зарплата служащих с зарплатой ИТР практически не сближалась, а рабочих - сближалась довольно быстро, и именно это обстоятельство вызывало глубокое удовлетворение советских идеологов. В социологических трудах, хотя и говорилось о “некоторых негативных моментах на отдельных этапах” этого процесса (типа того, что ИТР стремятся перейти на начальственные должности), подчеркивалась его “бесспорно позитивная направленность” как “одной из существенных сторон движения социалистического общества к полной социальной однородности”. Дело дошло до того, что в качестве “дополнительного материального стимула” для перехода специалистов сельского хозяйства на должности руководителей отделений, бригад, ферм и т.п. постановлением ЦК и Совмина (ноябрь 1977 г.) “по некоторые видам оплаты труда эти работники приравнены к рабочим, на них распространены соответствующие льготы”, об этом приравнивании к рабочим в виде поощрения говорилось как о нормальном и даже положительном для интеллигенции явлении.
Естественно, что выпускники ВУЗов старались по возможности избежать участи типичного рядового “молодого специалиста”, предназначенной им распределением. До 80-90% выпускников гуманитарных и 60-80% естественных факультетов университетов направлялись в школы, но закреплялись там лишь немногие (почему им предпочитали питомцев пединститутов). Лишь около 30% инженеров и половина воспитанников сельскохозяйственных и педагогических ВУЗов работали по ВУЗовской специальности. Из 400 харьковских студентов-политехников выпускного курса менее 3% выразили желание работать мастерами и начальниками цехов. Выходцы из интеллигенции особенные неудобства испытывали на селе. Едва ли приходится удивляться, что “удовлетворенность жизнью” выражали от 66,6 до 71,6% у рабочих, при 55% ИТР.
До 1957 г. система оплаты научных работников устанавливалась в зависимости от деления научных учреждениях на 3 категории: 1 - институты АН СССР, 2 - институты республиканских и отраслевых академий, 3 - прочие (ведомственные). Затем, однако, категории стали устанавливаться в зависимости не от ведомственной принадлежности, а от “важности разрабатываемых проблем”, фактически это привело к тому, что первой стала 3-я категория. Оклады научных работников учреждениях 2-й категории составляли 83-92% от окладов в 1-й, а 3-й - 60-82%. Средний оклад научных работников со степенью в учреждениях 2-й категории составлял 130, а в 1-й - 150% от 3-й. Если в 1950 г. зарплата преподавателя ВУЗа без степени составляла 162% от средней по стране, то в 1960 - 141, а в 1975, даже после повышения, всего 86%. Подобными аргументами сопровождались робкие просьбы включить “упорядочение зарплаты” в науке в “Основные направления” 10-й пятилетки. Но ничего, конечно сделано не было, более того, с введением новых правил защиты диссертаций положение еще ухудшилось. Появились публикации, требующие отменить доплату за степень (учитывая, что в то время заводские рабочие получали до 400 р., а водители - 500-600 при зарплате доктора наук 300-350, кандидата 150-200, чл.-корр. 600, фактически требовалось сделать так, чтобы ученые получали в 3-4 раза меньше рабочих и в 5-6 раз меньше водителя автобуса). Одновременно с этим выдвигались требования повысить “дисциплину” научных работников, т.е. заставить их строго отсиживать положенные часы в учреждениях, тогда как просьбы разрешить им совместительство были проигнорированы (тогда очень боялись, что ученые станут слишком много зарабатывать). В академических НИИ только 43,2% из ответивших положительно на вопрос о возможности повысить свою квалификацию, положительно оценили возможность получить более квалифицированную работу. Это не должно вызывать удивления, ибо среди кандидатов наук в возрасте до 35 лет только половина находилась на должностях старших научных сотрудников. Особенно остро стояла эта проблема в АН, где концентрация научных работников со степенями была на порядок выше, чем в отраслевых НИИ, а промежуточные должности (при значительной разнице в окладах между младшими и старшими научными сотрудниками) отсутствовали.
Пенсии научных работников начислялись с суммы, не превышающей для академиков и чл.-корр. АН - 600 р., докторов наук и профессоров - 400, старших научных сотрудников, доцентов и кандидатов - 200, младших научных сотрудников и без степени - 100 р. Любопытен факт действия в 80-х годах “Положения о пенсионном обеспечении работников науки” 30-тилетней давности, по которому кандидат наук мог иметь максимальную пенсию в 80 р. Неудивительно, что “как показывает практика, большинство научных работников отказывается от назначения им пенсии по этому положению и оформляют ее по общему положению о выплате государственных пенсий, по которому им, как правило, назначается максимальная пенсия в размере 120 р.”. На одном из пленумов ВАК, когда был поднят вопрос о повышении аспирантской стипендии, секретарь ЦК ВЛКСМ А.В.Жуганов констатировал, что “существующий уровень оплаты позволяет учиться в аспирантуре в основном лицам, имеющим солидную материальную поддержку”.
Положение научных работников оставалось еще относительно лучшим, чем других категорий образованного слоя. Слово “инженер” недаром стало синонимом слова “нищий”, что вполне соответствовало положению в обществе человека, получающего 80-90 р. Зарплата молодого инженеров была на треть, если не в половину ниже, чем у его сверстника-рабочего[6]. Даже в советских трудах отмечалось: “В 50-х годах...считалось, что специальность инженеров гарантирует относительно высокие зарплату и социальной статус. В 70-х годах ситуация изменилась: социально-культурные блага, предоставляемые рабочим местом,... способствовали изменению структуры мотиваций трудовой деятельности”. Для увеличения количества техников предлагалось прежде всего повысить им зарплату, так как “значительная часть техников стремится занять (зачастую без производственной необходимости) вышеоплачиваемые должности рабочих“, более 70% опрошенных молодых инженеров также хотели бы зарабатывать больше. Интересно, что ИТР со средней зарплатой 155-140 р. при опросе завышали свою зарплату: инженеры стыдились своей нищеты. В таком же положении находились учителя и врачи - самые массовые отряды интеллигенции с высшим образованием, не говоря уже о работниках связи, дошкольных учреждений, бухгалтерско-делопроизводственном персонале, чьи оклады, опускаясь до 60-70 р., являлись минимально возможными по стране и уступали заработкам дворников, уборщиц и чернорабочих.
“Общественные фонды потребления” также в гораздо большей степени перераспределялись в пользу рабочих. Премии и “тринадцатые зарплаты”, получаемые практически всеми рабочими, не распространялись на большинство категорий служащих, Право получать дорогие путевки с 50%-й скидкой также было привилегией рабочих (не говоря о том, что им путевки предоставлялись в первую очередь). С учетом этих обстоятельств уровень жизни интеллектуального слоя к 80-м годам был в 2-2,5 раза ниже жизненного уровня рабочих (зарплата основной массы врачей, учителей, работников культуры была в 3-4 раза ниже рабочей). Таким образом, дореволюционная иерархия уровней жизни лиц физического и умственного труда оказалась не только выровнена, но перевернута с ног на голову, в результате чего относительный уровень материального благосостояния интеллектуального слоя ухудшился по сравнению с дореволюционным более чем в 10 раз.
Говоря о материально-бытовом положении образованного слоя, нельзя не упомянуть и о том, что, следуя известному коммунистическому принципу (наиболее откровенно провозглашенному в Китае) “нам нужны наполовину ученые - наполовину крестьяне”, членов интеллектуального слоя пытались превратить в полурабочих, заставляя регулярно по разнарядкам райкомов работать на овощных базах, подсобной работе на заводах, уборке улиц и в колхозах. Согласно данным исследований, проведенных в 1981 г. в Ленинграде, руководящие работники производственных и научно-исследовательских подразделений в качестве “проблемы номер один” в деятельности молодых инженеров назвали отвлечения их на посторонние дела, не требующие инженерной квалификации. Эта политика в полной мере касалась и студентов. Помимо “базово-колхозной” повинности, отнимавшей в некоторые ВУЗах до четверти и даже трети планового учебного времени, и обязательной летней работы в стройотрядах, все настойчивее становились требования привлечь их к труду и критика “бытующего мнения, будто студент дневной формы обучения обязан все свое время посвящать учебе”[7].
Заключение
Образованный слой, выращенный советским строем, представлял собой в некотором роде уникальное явление. В отличие от практики большинства других стран и дореволюционной России, где он складывался естественно-историческим путем, в СССР он был создан искусственно, причем в огромной степени из не годного к тому материала, и как нечто временное, подлежащее “отмиранию” в недалеком будущем. Эти обстоятельства и определили его внутреннее состояние и положение в обществе. Вместо небольшого по численности, но компетентного дореволюционного интеллектуального слоя, чуждого идейно-политическим основам новой власти, страна получила массовую, низкоквалифицированную, но в целом политически надежную и преданную этой власти прослойку “служащих”. Форсированная “интеллигентизация” общества привела к исчезновению подлинного интеллектуального слоя как особого социального фактора, эффект “всеобщей полуграмотности” губительно сказался на перспективах выделения интеллектуальной элиты.
Система образования, сложившаяся и функционировавшая при преобладающем влиянии идеологических установок режима, давала своим воспитанникам в лучшем случае лишь более или менее узкоспециальные навыки, необходимые для исполнения профессиональных функций, да и то лишь в лучших учебных заведениях (масса провинциальных ВУЗов, профанируя и фальсифицируя понятие высшего образования, была неспособна и на это). Общекультурный уровень, обеспечиваемый советским образованием, уровень гуманитарной культуры, был не только ниже всякой критики, но являлся, скорее, величиной отрицательной, ибо подлинная культура не только не преподавалась, но заменялась “партийными дисциплинами” (история, например, до середины 30-х годов вообще была запрещена к преподаванию).