Воровство со стороны брата матери (азанде).
Секретные общества (азанде, вапаре и т.д.).
Церемонии близнецов (ланго, ингассана).
Бракосочетание или болезнь детей (ингассана).
Церемония охраны посевов (дидинга).
Танец начала сева (лугбара).
Вторая группа случаев, в которых мы обнаруживаем разрешенную непристойность, особым образом связана с трудоемкими или продолжительными совместными трудовыми операциями. Невозможно провести жесткое различие между этими двумя группами случаев, ибо многие события, рассмотренные нами как церемониальные, имеют и экономическое значение, к примеру,
церемония призывания дождя. Точно также и многие трудовые действия включены в церемониальный цикл, например, обмолот и помол проса у азанде. Если мы воспользуемся термином \"церемониальный\" в самом широком смысле, то все случаи проявления непристойности, описанные в этом очерке, могут быть названы \"церемониальными событиями\". Но вместе с тем было бы удобно выделить из них подгруппу, включающую те проявления непристойности, которыми сопровождаются акты трудовой деятельности.
Такие непристойные проявления, оказывается, сопровождают сев, выплавку металла, рыбную ловлю, спуск на воду каноэ (баила); дробление зерна, перенос крыш, настил полов в хижинах (батонга); молотьбу, помол зерна, перенос камней во время правительственных работ (азанде); строительство каменных пирамид (дидинга); косьбу и сбор соломы (дидинга).
Для объяснения этих проявлений непристойности прежде всего следует сформулировать предположения относительно того, почему запреты общества ослабляются в любом из вышеупомянутых случаев. Затем выдвинуть предположение о том, какой цели служит это ослабление запретов во время церемониальных событий, и в заключение объяснить его экономическую роль в трудовой деятельности. Корректный метод интерпретации любого элемента культуры заключается в том, чтобы описать его с помощью такого обобщения, которое может объяснить любое частное проявление данного элемента в жизни общества. В то же время рассматриваемый элемент культуры может обнаруживаться во множестве иных контекстов и может быть связан со многими другими элементами культуры, так что значение каждой такой связи может быть понято лишь путем анализа соответствующих специфических контекстов. Стало быть, любой элемент культуры, в частности, тот, который рассматривается в данной статье, может иметь бесконечное число социальных функций, но все они объединены одной общей функциональной характеристикой.
Прежде чем перейти к нашим собственным объяснениям, мы рассмотрим объяснения, предложенные авторами двух работ, из которых мы позаимствовали большую часть материала для нашего очерка.
Мы хотим объяснить, каким образом некоторые действия, обычно являющиеся табу, становятся при определенных событиях предписанными способами коллективного самовыражения.
VIII. Социальная функция предписанных и коллективных проявлений непристойности.
Как можно объяснить эти предписанные проявления непристойности? Смит и Дейл построили свои объяснения на основе несколько мистического обзора так называемого динамизма баила, под которым они подразумевают все магические и религиозные идеи, обнаруженные ими у этого народа. Они говорят нам, что такие песни используются и должны использоваться, когда для людей становятся непосредственно очевидны динамические силы. Они делают такой вывод: \"В нормальных обстоятельствах анормальное является табу, но в анормальных обстоятельствах для восстановления нормального положения дел делаются анормальные вещи\" (II, с. 84).
Это объяснение, как и вообще концепция динамизма, кажется немного мистическим, и трудно понять сделанные ими выводы. Во всяком случае, спуск на воду каноэ, посевные работы и рыбная ловля, хоть и являются сезонными событиями, но едва ли должны считаться анормальными. Теория, отстаиваемая Юнодом, а также, очевидно, Линдбломом, почерпнута из работы ван Геннепа \"Les rites de passage\" («Обряды перехода»). Согласно этой теории, такие непристойные песни могут быть объяснены тем фактом, что они имеют место в \"маргинальные\" периоды, охватывающие промежутки между обрядами \"разделения\" и обрядами \"соединения\". Так, например, во время строительства деревни у батонга имеет место \"маргинальный\" период, продолжительностью в один месяц или более, на протяжении которого обычные законы отменяются, а многие особые табу усиливаются. Предписанные непристойные действия и песни исполняются для того, чтобы подчеркнуть временную отмену обычных законов в \"маргинальные периоды\" обрядов перехода. Отсюда ясно, почему мы обнаруживаем аналогичные проявления непристойности в других сходных случаях, таких, как rites de passage инициации и похорон.
Возражения против такого общего объяснения очевидны: оно может объяснить только часть тех фактов, которые собраны в этой статье. Церемония вызывания дождя и церемония нуну, описанные самим Юнодом, — это не обряды перехода или, по крайней мере, не являются ими в принятом значении этого термина. Ясно также, что не являются обрядами перехода молотьба проса и помол зерна у азанде, посевные и рыболовные мероприятия и церемонии макуби у баила.
Таким образом, мы не можем принять теорию, что эти проявления непристойности выполняют функцию имитации нормального положения дел в анормальной ситуации или что они имеют прямо противоположную функцию создания анормального периода между ритуальными актами \"разделения\" и \" соединения\". Однако мы будем иметь в виду наблюдения этих авторов, а именно то, что непристойность проявляется часто в анормальных обстоятельствах, например при засухе, и во время переходных периодов, например при инициации. Между тем мы попытаемся дать более универсальное объяснение, нежели было дано этими авторами.
Объяснение, которое дает Эванс-Притчард этим специфическим актам непристойного поведения, очень простое. Между табу, или особыми запретами, и такими актами, на которые дается особая лицензия, имеется определенное сходство в выполняемой ими социальной функции. Что такое табу? В глоссарии религии, помещенном в \"Notes and queries on anthropology\", говорится, что \"табу должно быть определено как запрет, установленный магико-религиозной санкцией\". Далее там пишется, что \"в нецивилизованном обществе соблюдаются и различные иные запреты, например, правовые запреты, установленные властью, и обычные запреты, которые держатся , видимо, просто на социальном неодобрении; между тем понятие \"табу\" следует ограничивать вышеуказанным определением\" (с. 262).
Существует целый ряд причин, по которым это определение следует признать неудовлетворительным. Оно неудовлетворительно уже хотя бы потому, что по сути одни и те же запреты в разных обществах классифицируются по-разному и разделяются на категории, соответствующие уровню политического развития разных обществ. Всегда трудно сказать, откуда исходит санкция запрета; один и тот же запрет может быть санкционирован не только магико- религиозными силами, но и социальным неодобрением или политической властью. Каким образом, в частности, следует классифицировать запрет инцеста? Имеет ли он магико-религиозную санкцию, установлен ли властью, или же он держится просто на социальном неодобрении? Очевидно, это зависит от особенностей развития каждого отдельного общества.
По-видимому, табу не нужно трактовать как нечто обособленное, идентифицируемое по типу санкции. Его всегда следует рассматривать как запрет, являющийся частью определенной социальной деятельности. Обычно его санкция будет обнаруживаться в самой социальной деятельности. Например, если перед рыболовной экспедицией нарушаются табу питания или сексуальные табу, будет поймано мало рыбы; если нарушается табу перед магическим представлением, магия не достигнет той цели, на которую направлена.
В настоящее время, как правило, не обращается внимания на то, что табу кажется для аборигенов чем-то большим и грозным и черпает свое социальное значение не из того, что нечто собственно запрещается, а из того, что это нечто является частью повседневной жизни, рутинной деятельности, является чем-то привычным, например, табу на половое сношение или на употребление того или иного пищевого продукта или напитка. Именно потому, что аборигену запрещается делать то, что он обычно делает не задумываясь, как нечто само собой разумеющееся, – именно потому его внимание и приковывается к деятельности, с которой сопряжен запрет. Именно таким манером в сознании индивида запечатлевается важность деятельности, имеющей социальную ценность. Это одна из важнейших функций табу.
С этой же точки зрения мы можем смотреть на запреты, касающиеся людей. Отношение мужчины к своей сестре характеризуется не столько тем, что он не может вступать с ней в половую связь, сколько тем, что она является единственной из женщин, в общении с которой ему отказано. Аналогичным образом отношения между мужчиной и его тещей определяются тем, что он может встречаться и разговаривать со всеми женщинами, за исключением ее одной. Факты, касающиеся власти, также часто запечатлеваются в сознании обывателей подобным образом, в частности в Новой Зеландии и на Самоа. Между тем я хочу объяснить в этой статье не столько сами табу, сколько особые лицензированные непристойные действия. Точно так же, как соблюдение табу в связи с некоторым особым типом деятельности поддерживается традицией, так же и проявление непристойности в поведении социально контролируется и регулируется традицией. Точно так же, как основной характерной особенностью табу является то, что человек не может делать того, что он обычно делает по привычке, так же основная характерная особенность непристойности состоит в том, что человек может делать то, что обычно ему делать запрещено. Общая функция как табу, так и особых актов непристойности заключается в том, чтобы создать разрыв в привычной рутине жизни индивида и подчеркнуть тем самым социальную ценность деятельности, с которой связаны табу и непристойность.