Причины распространения на Руси
Когда знакомишься с феноменом русского юродства, непроизвольно возникает вопрос: откуда на Руси столько юродивых? Почему даже цари, и князья считают честью знаться с этими отверженными миром оборванцами? Почему в других православных странах, живущих теми же нравственными и духовными принципами, юродство не достигает такого масштаба?
Исследователи неоднократно отмечали феноменальность образа Иванушки-дурачка в русских сказках. Сказка, по причине действия в ней не законов природы и не политических или социально-экономических предпосылок, а своих сказочных (часто и волшебных) принципов, более открыто и непосредственно, чем любое другое произведение, передает скрытое душевное (а может, даже и подсознательное) восприятие мира. Так вот, мы можем найти в любом фольклоре сказания о героях, хитрецах, любовных похождениях и т.п., но мы нигде не встретим образа дурака в самой положительной роли, кроме как на Руси, где он становится излюбленным героем и на поверку оказывается намного разумнее всех мнимых героев и хитрецов. Сказки формируют мировосприятие следующих поколений: с возрастом вся эта волшебная мишура уходит в забвение или просто не воспринимается всерьез, но глубинные принципы — победа добра, честности, справедливости — остается в подсознании. Можно предполагать, что в сознании всего русского народа, воспитанного на наших сказках, образ дурачка-простачка принял самые положительные черты, из-за чего блаженненьких, странников так любил русский народ, часто в своей простоте почитая даже проходимцев, облачающихся в одежды юродивых. В блаженных видели тот детски чистый, не запачканный суетою и грехом микромир, с которым в душе сливались самые светлые воспоминания. Лицемерие, житейские расчеты — все это казалось настолько чуждым детей и юродивых, что даже вошло в поговорку: «Глупый да малый скажут правду». А отсюда становится понятно, почему русское общество в трудные минуты искало разрешения вопросов и избавления от бедствий у блаженных.
Вероятно, именно такой подсознательной любовью к юродивым можно объяснить то, что мы находим отголоски образа блаженного в художественной литературе, среди авторов, далеких от Церкви, но русских по происхождению. Вспомним слова С. Есенина: «Брошу все, отпущу себе бороду, и бродягой пойду по Руси... буду громко сморкаться в руку и во всем дурака валять... Оттого что без этих чудачеств я прожить на земле не могу» .
Сказка может влиять на формирование миросозерцания, но образ сказочных героев всегда возникает на определенной почве, сознание заимствует близкие ему образы и переносит их в мир сказки. Так что вначале должен был появиться блаженный, чтобы его образ попал в сказку.
Тот факт, что русское общество так любит юродивых, можно объяснить и особой религиозностью и богоискательством русского народа, его безграничным стремлением к Абсолюту, неоднократно отмечаемым иностранцами и российской интеллигенцией. При особом русском максимализме любовь к горнему сопровождалась полным пренебрежением к дольнему, чему живыми примерами были юродивые, пренебрегшие необходимыми вещами вплоть до пищи, одежды, жилья.
Весьма примечательно, что у нас в России с душой принято связывать как раз аффекты, эмоциональные волнения, переживания. Бесстрастность зачастую воспринимается как бездушность. И наоборот, в безудержной эмоциональности привычно усматривают душевность, человечность. Привычка изливать душу стала чуть ли не основной чертой нашего национального характера. С нашей точки зрения, если человек негодует, восторгается, любит, ненавидит, плачет, печалится, смеётся, - то тем самым он и ведет себя собственно "по-человечески". А если горе, и он не плачет, если радость, и не восторгается, - то в этом видят грозные признаки бездушия, чёрствости, а порой и бесчеловечности. В итоге в России сложился устойчивый стереотип: чтобы прослыть "человечным", нужно быть искренне чувствительным, эмоциональным. Это уже своеобразные правила хорошего тона для тех, кто хочет казаться «истинно русским». Отсюда такая неприязнь к чопорности и бесстрастности "истинных" европейцев, лишённых, по мнению упомянутых «истинно русских», способностей к сопереживанию, к сочувствию, а стало быть лишённых душевности как таковой. Классический образец такого "истинно русского" - Дмитрий Карамазов из романа Достоевского. В образе этого героя как бы сконцентрировано всё российское юродство. Масштаб «человечности» Карамазова определяется грандиозной амплитудой его душевных волнений - от лютой ненависти и озлобленности до безрассудной любовной страсти и жалости. Его беспутство не ставится ему в вину; он совершает массу пакостей, но для русских он - положительный герой, ибо непосредственен и искренен в своих чувствах. В противоположность ему Смердяков - холоден, рассудителен и скрытен, - по сути дела - типичный символ западной духовности с её мещанскими идеалами умеренности и аккуратности. Однако, Смердяков сильнее Карамазова, сильнее своим умом, на который Достоевский недвусмысленно намекает. Всё это, конечно, не означает, что Дмитрий Карамазов идиот или тупица, - он просто безумен, и в безумстве своём он - типичный юродивый.
Мы привели эту замечательную иллюстрацию только для того, чтобы в наглядной, образной форме показать, как русской душе были близки блаженные и понятен их подвиг.
Кроме того, юродивые были ближе к народу по причине своей непосредственной жизни в миру (на церковной паперти, на городских площадях). Юродивые, являясь миру не в роскошном одеянии молитвенников и праведников, а в жалком рубище бродяг, были психологически ближе к грешному миру.
На вопрос, почему именно XV-XVI века явились самыми обильными по числу прославленных юродивых, большинство исследователей отвечает приведением внутренних социальных причин: Е. Скобцова указывает на наибольшее укрепление в это время идеи симфонии, богопоставленности царя и его участии в управлении как акта богослужения. Для таких идей ближе всего был образ юродивого, также направленного своей деятельностью на мир. И. Кузнецов отмечал совершенно другой аспект: при общем упадке веры и нравственности именно юродивые со своим «отрицательным» методом нравоучения были более всего подходящим средством обличений и наставлений ; примерно о том же пишет Г.П. Федотов, подчеркивая именно пророческую, обличительную роль юродивых в XVI веке . Принимая, конечно, эти мнения во внимание, отметим также, что такое изобилие прославленных юродивых в XVI веке и ранее связано с собирательной деятельностью митр. Макария. Юродство существовало в России с XI века, но малоизвестно из-за отсутствия источников. В XVI веке, когда были собраны сведения о юродивых, их действительно оказалось много.
Таким образом, русское общество на протяжении всей своей истории нуждалось в юродивых как в обличителях пороков мира, как в заступниках перед великими персонами, как просто в том любимом с детства образе, с каким связывалось все самое светлое в русской душе и как в убогих странниках, которые своим присутствием указывали, что жизнь не заключается только в мирской суете и что кроме этого призрачного грешного мира существует иной, вечный и прекрасный, который они и потщались взыскать всей своей жизнью. Юродивые обличали грехи и несправедливость, и, таким образом, не мир смеялся над русскими юродивыми, а юродивые смеялись над миром.
Кризис юродства
В средневековой Руси юродство было институтом протеста. Кризис этого института начался тогда, когда протест достиг наибольшей силы и остроты, в третьей четверти XVII в., в эпоху церковного раскола. С конца XVI в. количество канонизированных юродивых резко уменьшается, как и упоминания о них в различных исторических источниках. Последнее, впрочем, вполне естественно: если юродивые официально не считались более «божьими людьми» , то просвещённые люди (а ведь именно они и занимались созданием того, что мы сейчас называем «письменными источниками» ) на них просто перестали обращать внимание.
Появилась оппозиционная старообрядческая партия, которая взяла на себя функцию обличения и тем самым в известном смысле ассимилировала юродивых. Они оказались как бы не у дел, и не случайно именно в это время зафиксирован отказ от юродства (имею в виду, сожженного за активную борьбу против никонианской церкви инок Авраамия, бывшего юродивого Афанасия). Такой отказ канонически допускался всегда, но в практике встречался дотоле крайне редко. Примкнув к старообрядцам, юродивые распрощались с социальной отверженностью. Одновременно исчезла исключительность их протеста.
Умаление общественной роли юродства было также следствием тех преследований, которые обрушили на него власть предержащие. Примечательно, что эти преследования шли рука об руку с гонениями на «ревнителей древлего благочестия»[24]. Как в юродивых, так и в староверах власти не без оснований усматривали нечто общее. Те и другие были помехой на пути европеизации, и эту помеху надлежало устранить, во что бы то ни стало. Чем решительнее становилась Россия на европейский путь, тем сильнее становились гонения на юродивых.
Мы видели, как резко изменил к ним отношение патриарх Никон, как казнил их благочестивый царь Алексей Михайлович, покровитель и почитатель "божьих людей". При Никоне и Алексее Михайловиче традиционный тезис православной церкви о недопущении кощунственного «лжеюродства» звучал все громче и громче, едва прикрывая идущую от верхов неприязнь к юродству вообще. Однако власти все же не решались открыто выступить против этого издревле вкоренившегося в национальное самосознание феномена. Прямой удар по юродству нанес только Петр I. Если в молодые годы Петра, при последнем патриархе Адриане, юродство Христа ради еще более или менее уважалось церковью (так, в 1698 г. были открыты мощи Максима Московского), то в период реформ ему было отказано в праве на существование. Разумно не посягая на память канонизированных подвижников прежних веков, Петр всех юродивых своего времени объявил "притворно беснующимися". Дело не кончилось рационалистическим неприятием юродства. Были предписаны репрессивные меры. В одном из типичных документов эпохи в "обещании, чинимом архиереями при поставлении их в сей чин" (1716 г., пункт 6-й), читаем: "Паки обещаваюся притворных беснующих, в колтунах, босых и в рубашках ходящих, не точию наказывать, но и градскому суду отсылать". Репрессивный мотив постоянно звучит в узаконениях петровского, а затем аннинского времени. Например, в 1737 г. Синод приказал отыскивать, ловить и "отсылать в светский суд при промемориях" разных "суеверцев", в том числе "притворных юродцев и босых и с колтунами". Обычный порядок сыска и предания "градскому суду" не всегда давал желательные результаты: такая процедура была слишком медленной, слишком громоздкой. Поэтому власти прибегали к тайным арестам, о чем свидетельствует именной указ императрицы Анны Иоанновны от 26 ноября 1739 г. "Ея императорскому величеству известно учинилось, что обретаются в Новегороде некакие два человека ханжей, которые как летом, так и зимою живут не в домах, но в шалашах при городовой стене и в прочих тому подобных местех, являя себя простому народу святыми... Ея императорское величество указала: оных ханжей тайным образом взять и, без всякаго истязания и наказания, послать в разные монастыри ... и чтоб в монастыре в рубашках и босые не ходили, но одеты бы были обыкновенно; а впредь ежели где в епархиях такие соблазнители ханжи являться будут и буде они в престарелых летах, то их по тому ж отсылать в монастыри, мужеской пол в мужеские, а женский в девичий; ежели будут молодые люди, то их ловить и отдавать в солдаты ... а молодых и девок, скитающихся по миру ... отсылать и отдавать помещикам, а если будут разночинцы, из купечества и прочих чинов, тех отдавать родственникам и свойственникам с подпискою, что им впредь по улицам не скитаться; а буде родственников нет, то отдавать гражданам и поселянам с подпискою, чтоб их кормили обществом, а по возрасте определять их в работу". Из этого документа ясно, что юродство было очень живучим и что репрессии не достигали цели. Как только обстроился Петербург, юродивые появились и в новой столице. У них нашлись высокие покровители. Если Анна Иоанновна преследовала юродивых, то ее мать, царица Прасковья Федоровна, напротив, всячески им мирволила. Вот что писал В. Н. Татищев, который состоял в родстве с Прасковьей Федоровной, а значит, и с Анной Иоанновной (по матери Прасковья Федоровна была внучкой боярина М. Ю. Татищева): «Двор царицы Прасковьи Феодоровны от набожности был госпиталь на уродов, юродов, ханжей и шалунов. Междо многими такими был знатен Тимофей Архипович, сумазбродной подьячей, котораго за святаго и пророка суеверцы почитали... Как я отъезжал 1722-го другой раз в Сибирь к горным заводам и приехал к царице просчение принять, она, жалуя меня, спросила онаго шалуна, скоро ли я возврасчусь. Он, как меня не любил за то, что я не был суеверен и руки его не целовал, сказал: "Он руды много накопает, да и самого закопают»»[25]. В. Н. Татищев высмеивает этого Тимофея Архиповича за несбывшиеся пророчества о том, что царевне Анне Иоанновне, будущей императрице, быть монахиней Анфисой, и проч. "При некоторых обретающихся в С.-Петербурге церквах имеются люди мужескаго пола, являющие себя якобы юродивые, которые не токмо во время божественного пения, приходя в церковь божию, между предстоящими в ней от своего юродства продираяся, чинят слышателям во внимании чтомаго и поемаго помешательства, наипаче же по неблагообразию своему, одеяся в кощунския одежды, наводят немалый смех и соблазн" (синодский указ от 25 июня 1732 г. "О недопускании юродивых бродить по церквам для испрошения милостыни"). Даже по этому фрагменту из "Истории российской" можно судить, что сценарий юродства во времена В. Н. Татищева остался неизменным. Юродивому принято целовать руку; это обыкновение, по-видимому, распространяется и на царицу Прасковью Федоровну. Пророчествуя, юродивый не изъясняется прозой, а говорит в рифму. В. Н. Татищев называет его "шалуном" , значит, как и при Аввакуме, юродивый "шалует", дурачится.