С учетом вышесказанного общая характеристика дворянской сословной культуры конца XVIII – первой половины XIX века складывается, на наш взгляд, как бы из нескольких оппозиций, а именно: «религиозность – светскость», «соборность – сословность», «традиции – новации (инокультурные заимствования)» при явном смещении официальных ценностных приоритетов в сторону вторых компонентов оппозиций.
Первая из перечисленных оппозиций подразумевает исторический процесс утраты культурой русского дворянства своей исконной духовной сущности, и, как следствие этого, условную замену системы христианских ценностей на систему социальных ценностей, иными словами, ярко выраженную тенденцию к «обмирщению» культуры. Вторая оппозиция отражает формальное превращение традиционной духовной (православной) культуры в культуру сословную, для которой были характерны официальная систематизация социальных отношений и юридическое конструирование сословий, наличие которых мыслилось законодателем в качестве одного из оснований так называемого «гражданского общества». Изначальная искусственность такого построения и заложенная в нем тенденция к социальной дифференциации очевидны настолько же, насколько органично принцип «соборности», означавшей возможность представить социальную общность как религиозное единство, описывал русское общество в его подлинной целостности, достигавшейся за счет всеобщего, в массе своей, исповедания его членами Православной Веры и принадлежности их к Святой Церкви. Наконец, содержание третьей оппозиции определяется тем, что традиционные нормы общественного и бытового поведения российского дворянства, его традиционный жизненный уклад и традиционное мироощущение подверглись соответствующим западным культурным влиянием, что подчас выражалось в зримом противостоянии отечественных обычаев и навеянных, в известном смысле, европейской юридической практике законов. Столь ощутимые изменения в культуре неизбежно влекли за собой пересмотр представлений о женщине, ее роли и предназначении. Тем не менее происходившие преимущественно в столичной среде, как бы на поверхности дворянской культуры пертурбации не могли поколебать ее основу, глубинный пласт провинциальной повседневности, построенной на прочном фундаменте патриархальных нравов, Православной Веры и стремления к душеспасительной жизни.
Однако это противостояние, выливавшееся даже в своего рода социокультурный и нравственный конфликт, распространялось в полной мере на различные сферы культуры, в том числе и на женское институтское образование, которое должно было формировать у юных дворянок некоторые важнейшие добродетели, но, вместе с тем, фактически оно оказалось направленным на разрушение Веры, прямым следствием которой являлись эти добродетели. Предмет воспитания дворянских девушек в Смольном институте, согласно «Уставу воспитания благородных девиц», составляли «основания благоразумия, добронравия, благопристойности, благородной, а непринужденной учтивости»[120]. Кроме того, они должны были обладать «пристойную и благородную скромностию в поведении, в осанках приятных, в разговорах вежливых и разумных и в ласковых»[121]. Госпожам надзирательницам и учительницам надлежало следить за тем, чтобы поведение воспитанниц в различных обыденных ситуациях, например во время приема пищи, соответствовало определенному светскому стандарту: «Тогда примечает она («госпожа Надзирательница». – А. С..) так, как и Учительница, благопристойно ли девицы себя ведут, с благородною ли и приличною осанкою, и опрятно ли кушают; словом, так ли поступают, как благородным и хорошо воспитанным девицам надлежит»[122].
Наилучшее воспитание дворянских девушек мыслилось законодателю как приобретение ими некой совокупности «светских добродетелей», многие из которых, как это ни странно, совпадали по названию с важнейшим христианским добродетелями: «Светские же добродетели, суть: повиновение начальствующим, взаимная учтивость, кротость, воздержание, равенственное в благонравии поведение, чистое, к добру склонное и праводушное сердце, а напоследок благородным особая приличная скромность и великодушие, и одним словом удаление от всего того, что гордостию и самолюбием называться может. Сие краткое многих важных качеств наименование, добрых оных употреблением и слиянием, долженствует произвести совершенное молодых девиц воспитание»[123]. Данное обстоятельство можно прояснить, опираясь на суждение П. Н. Милюкова относительно специфики возобладавшей в России в царствовании Екатерины 2 педагогической модели. Полагая, что в допетровской Руси «религия представляла на выбор два типа воспитания: суровый тип воспитания библейского и любовный тип воспитания евангельского», он писал далее следующее: «На смену… библейского педагогического идеала[124] является со стороны Екатерины II новый, но уже не евангельский, а гуманитарный. С евангельским он во многих выводах совпадает, но его исходные мысли совершено иные. Зародившись в Европе в эпоху Возрождения, гуманитарный идеал исходит из уважения к правам и свободе личности; он устраняет из педагогики все, что носит характер насилия или принуждения. Преклоняясь перед природой и естественностью, этот идеал ограничивает задачи воспитания наблюдением и уходом за всеми самобытными, оригинальными склонностями каждого воспитанника»[125]. Идеей светского воспитания дворянских девушек были проникнуты многие положения «Устава воспитания благородных девиц». При этом особое значение придавалось формированию у них условных навыков светского общения, наличие которых должно было свидетельствовать впоследствии о качестве полученного образования.
И тем не менее формально в Смольном институте во главу угла ставилось религиозное воспитание, которое понималось как забота об укреплении дворянских девушек в Православной Вере и Христианском благочестии посредством посещения ими церковных служб и слушания проповеди Евангелия: «Первое попечение надлежит иметь о вере, дабы заблаговременно посеять и в коренить в сердцах благоговение, то есть, безмолвное почитание Христианского благочестия; церковная служба и проповедь слова Божия будут верными в сем пути предводителями»[126]. Особое внимание уделялось исполнению воспитанницами ежедневного молитвенного правила, которое состояло в совершении утренней молитвы «перед классами» и вечерней – «пред тем, как спать идти…»[127]. Продолжительность сна зависела от возраста дворянских девушек и составляла для первого класса девять часов, для второго – восемь, для третьего – семь с половиной, для четвертого – шесть с половиной[128]. Тем самым молодым дворянкам постепенно как бы прививали привычку бодрствовать. О важности же бодрствования для спасения души сказано в Священном Писании: «Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна»[129].
Воспитательницы Смольного института вне зависимости от возраста должны были подниматься утром в одно и тоже время[130], как утверждает Ю. М. Лотман, - в шесть часов[131]. Ранее пробуждение и вставание на молитву, являясь одним из элементов традиционного образа жизни православной дворянской женщины конца XVIII – первой половины XIX века, находили отражение и в литературных произведениях той эпохи, что указывает на важность этих характеристик для художественного описания определенного женского типа, реально существовавшего в российской действительности: «Она встает поутру в шесть часов, и, следя древнему похвальному обычаю, сходит с постели на босу ногу; сошед, оправляет пред образами лампаду; потом прочитает утренние молитвы и акафист…»[132]. Возможно, по крайне мере некоторая часть дворянок, принадлежавших к данному типу, воспитывалась в институтах и с детства была приучена к неизменному распорядку дня. Особое значение приобретало тогда, когда бывшие воспитанницы, должны были принимать участие в экономической жизни имения и в организации сельскохозяйственных работ.