Закрытая книга славянской культуры (стр. 5 из 7)

Вместе с тем, слова «романтика» и «романтики» Б.А. Рыбаков использовал как бранные, как будто вопрос о древнейшем славянском письме к серьезной науке отношения не имеет. Да и вообще не понятно, почему романтический подход к истории славянской культуры следует изживать: в конце концов именно романтики были первыми, кто всерьез заинтересовался прошлым своего народа и стал записывать произведения устного народного творчества, собирать рукописи древних произведений и производить археологические раскопки. Так что без романтиков археология вряд ли получила бы такой широкий размах. Да и метод «социалистического реализма», в какой-то мере проникший и в советскую науку, как нас учили в школе, вырос не столько из критического реализма, порицавшего окружающую действительность, сколько из романтизма, зовущего читателя в неведомые дали. Изгонять из археологии романтику – задача неблагодарная: бескрылая наука взлететь уже не сможет!

Однако данная статья Б.А. Рыбакова, «Знаки собственности в княжеском хозяйстве Киевской Руси Х-ХII веков» носит отнюдь не случайный заголовок, а формулирует целую программу исследований, противостоящих «романтике». Основу ее составляет исследование знаков, которые будущий академик подразделяет на такие группы: 1) тамги целого рода, или одной семьи, или даже одного человека; 2) счетные знаки типа знаков на бирках; 3) системы знаков, напоминающие письмо и 4) клейма мастеров45. Ясно, что письменность следует искать среди «знаков, напоминающих письмо», и столь же ясно, что число этих знаков будет существенно меньше (по репертуару), чем число тамг или клейм разных семей или мастеров. Следовательно, задача для эпиграфики формулируется так: изучение письменности надо отодвинуть на второй план, а на первый выдвинуть анализ знаков собственности, в частности, княжеских знаков Рюриковичей. Эта мысль понятна и здрава: выяснив семантику княжеских знаков, то есть, приписав каждый знак определенному историческому лицу, мы получаем основу для хронологической датировки изделия с таким знаком. Однако, блестяще решая прикладные проблемы археологии, исследование знаков собственности довольно мало дает для лингвистики. С точки зрения истории культуры различие знаков собственности и наличие развитой письменности совершенно неравноценны: знаки собственности существуют у большинства бесписьменных народов, тогда как письменность является несомненным признаком высокой степени развития духовной культуры. В этом, вероятно, можно видеть прекрасный пример того, что решение частных и неотложных проблем той или иной науки может осуществляться за счет отодвигания гораздо более важных проблем на задний план, а то и вообще на периферию данной научной дисциплины. Кроме того, как уже упоминалось выше, понятие «знак собственности» – гениальная находка для археологов, ибо любой короткий текст до 5-6 знаков (а таких – большинство) всегда можно объявить «знаком собственности».

Идею изучения знаков собственности мы встречаем и немного раньше, в тридцатые годы, в трудах академика И.И. Мещанинова. Анализируя деятельность археолога П. Бурачкова, кторый считал, что на юге России существовали рунические письмена46, он призывает все-таки более тщательно исследовать именно знаки собственности, тамни: «Хотя Бурачков находил возможным строить свои сопоставления с рунами на том, главным образом, основании, что многие знаки на разбираемых им памятниках повторяются, но все же принятая им основа для построения научных выводов оказалась шаткою, и к тому же и материала в его распоряжении было мало. Поэтому не удивительно, что другие исследователи на том же самом признаке повторяемости или неповторяемости пришли как раз к диаметрально противоположному выводу, выдвинув взамен рунических письмен тамговое истолкование тех же загадочных начертаний, оказавшихся, наоборот, редко повторяемыми и в то же время весьма разнообразными по форме»47. Разумеется, И.И. Мещанинов тоже довольно резко высказывается о своих предшественниках, критикуя их, однако, не за дилетантизм и фальсификацию, а за незнание ими «стадиальной теории», популярного в то время марксистского лингвистически-исторического построения.

Во всяком случае, И.И. Мещанинов показывает нам завершение того периода, когда историки и археологи признавали существование у славян дохристианского письма в виде рунической письменности германского толка. В ХVIII веке никаких сомнений на этот счет не было; так, у Н.М. Карамзина мы читаем: «Как бы то ни было, но Венеды, или Славяне языческие, обитавшие в странах Балтийских, знали употребление букв. Дитмар говорит о надписях идолов славянских: ретрские кумиры, найденные близ Толленского озера, доказали справедливость его известия; надписи их состоят в Рунах, затмствованных Венедами от Готфских народов. Сии Руны, числом 16, подобно древним Финикийским, весьма недостаточны для языка славчнского, не выражают самых обыкновенных звуков его, и были известны едва ли одним жрецам, которые посредством их означали имена обожаемых идолов. Славяне же Богемские, Иллирические и Российские не имели никакой азбуки до 863 года, когда философ Константин, названный в монашестве Кириллом, и Мефодий, брат его, жители Фессалоники, будучи отправлены Греческим Императором Михаилом в Моравию к тамошним Христианским князьям Ростиславу, Сваятополку и Коцелу для перевода церковных книг с Греческого языка, изобрели Славянский особенный алфавит, образованный по Греческому, с прибавлением новых букв: Б, Ж, Ш, Щ, Ь, Ы, Ъ, Ю,

Сия азбука, называемая Кирилловскою, доныне употребляется, с некоторыми переменами, в России, Валахии, Молдавии, Болгарии, Сербии и проч. Славяне Далматские имеют другую, известную под именем Глагольской или Буквицы, которая считается изобретением св. Иеронима, но ложно; ибо в IV и V веке, когда жил Иероним, еще не было Славян в Римских владениях»48.

Правда, репертуар рун ьыл несколько богаче, чем предполагал Карамзин, однако надписей на фигурках из храма Ретры, или Стрелецких (по имени славянского города Стрелец, поблизости от которого находился славянский храм Ретры; ныне город Ной-Стрелиц в Германии) было около сотни. Происхождению этих фигурок и надписей на них мы уделим значительное внимание несколько позже, пока же заметим, что с самого момента их обнаружения исследователи высказывали сомнения в их подлинности. В ХIХ веке проблему стали изучать не только немецкие, но и русские ученые, а также их польские коллеги, которые в том же ХIХ веке нашли два так называемых Микоржинских камня. Окончательный приговор и надписям на фигурках из Ретры, и Микоржинским камням, и все проблеме рунической письменности славян вынес петербургский академик И.В. Ягич, закончивший свое исследование такими словами: «Это обозрение, богатое, к сожалению, лишь отрицательными результатами, доказывает, что при нынешнем состоянии науки все мифологические бредни о стрелецких фигурках должны быть безусловно отвергнуты как неумелый подлог ХVIII столетия; что вслед за ними и Микоржинские камни проваливаются как подделка ХIХ столетия; точно так же и Краковский медальон»49. А в самом тексте его статьи «Вопрос о рунах у славян» И.В. Ягич неоднократно употребляет термины «подделка», «фальсификат» и «фальсификатор».

Вопрос о наличии у славян письменности рунического типа был, таким образом, решен окончательно и бесповоротно: никаких рун у славян не было. Но тем самым решался и вопрос о дохристианской письменности, и решался однозначно, ибо другого типа письма у славян не имелось (и это несмотря на то, что даже Карамзин полагал, что славянские руны были очень ограничены в сфере употребления: ими делались только культовые надписи, авторами которых выступали только жрецы). Помимо чисто лингвистических сомнений, высказанных И.В. Ягичем в упомянутой работе, имелись и другие соображения. Самым сильным из них была антинорманская, а потому патриотическая позиция, которая противостояла популярной в ХIХ в. концепции о якобы норманнских корнях русской государственности и культуры. Поскольку руны были заимствованы славянами у германцев, а именно скандинавов, выходило, что подлинными носителями культуры в раннем средневековье выступали германцы, а не славяне. Назвав употребление славянами рун «мифологическими бреднями», можно было прослыть патриотом, ибо теперь не приходилось говорить ни о каком германском влиянии на славянскую культуру. Так разрубался гордиев узел славяно-германского межкультурного диалога.

Но кириллица была точно заимствована в своей основе из греческой письменности Византии, так что с позиций славянского патриотизма оставалась единственная возможность: считать самобытной славянской письменностью вторую славянскую азбуку, глаголицу. Но после создания кириллицы в глаголице не было никакой необходимости, к тому же графически она сложнее. Следовательно, остается единственное решение проблемы: глаголица старше кириллицы. Неудивительно, что уже в ХVIII в. были высказаны подобные соображения, которые еще усилились в ХIХ в. Однако они встретили очень прохладный прием со стороны академической науки. Вот что писал академик И.И. Срезневский: «На окончательное решение вопроса о древности глаголицы сравнительно с древностью кириллицы теперь еще менее могу решиться, чем прежде. Доказательства Гануша, Шафарика, Миклошича и других почтенных исследователей, стоявших за древность глаголицы, мне кажутся столько же и поспешными, и натянутыми, сколько остроумными и хитросведенными. Если бы подобные приемы применимы были к расследованию дел судебных, то всякий виновный мог бы быть оправдан, а всякий невинный обвинен без затруднения»50.