Однако и другое свойство, присущее homo sacer, а именно, невозможность принесения его в жертву в форме, предписанной законом или обычаем, находит параллель в статусе суверена. Михаэль Вальцер отмечал, что в глазах современников масштаб потрясения, последовавшего за казнью Людовика XVI 21 января 1793 г. определялся не столько самим фактом цареубийства, сколько тем обстоятельством, что король был привлечен к суду в обычном порядке и проговорен этим судом к смертной казни (Walzer, pp. 184-85). Даже в современном законодательстве сохранился секуляризованный след представлений о невозможности принесения в жертву суверена - положение, согласно которому глава государства не может быть привлечен к суду обычным порядком. В американской конституции, к примеру, процедура импичмента может быть инициирована только специальным постановлением Сената под председательством Cief justice, которое могло быть вынесено только в случае совершения главой государства «high crimes and misdemeanors» [великих преступлений и злодеяний]. При этом в этом постановлении речь может идти лишь об освобождении от должности, но не о юридической ответственности. Якобинцы, которые во время споров в Конвенте в 1792 г. предлагали просто убить короля без возбуждения судебного процесса, сами того не сознавая, демонстрировали высшую степень преданности принципу непринесения в жертву vita sacra, подлежащей убийству, которое не влекло за собой уголовной ответственности, но не подлежащей предписанным законами формам наказания.
Отверженный и оборотень.
«По всему видно, что формула sacer esse не возникла на почве уже существующего правового порядка, но появилась в период до-социальной жизни. Она есть рудимент примитивного уклада индоевропейских народов… Обращаясь к древнейшему периоду истории германских и скандинавских народов, мы встречаем собрата homo sacer в лице отверженного, объявленного вне закона преступника (wargus, vargr, т.е. волк или, в религиозном смысле, священный волк, vargr y veum)... То, что невозможно себе представить применительно к римской древности – убийство отверженного без всякой законодательной или правовой санкции – в германском мире разумелось само собой» (Jhering, p. 282).
Йеринг был первым исследователем, сопоставившим homo sacer и wargus, человека-волка, с такой категорией древнего германского права, как friedlos - «лишенный мира». Тем самым он предложил рассматривать sacratio на фоне историографической концепции Friedlosigkeit, возникшей около середины XIX столетия в трудах германиста Вильда. Согласно этой концепции, древнее германское право основывалось на категории мира (Fried) и обычае изгнания из общины преступника, который таким образом становился friedlos, лишенным мира и, как таковой, мог быть безнаказанно убит любым человеком. Средневековый отверженный обнаруживает в себе сходные черты: он мог быть убит (bannire idem est quod dicere quilibet possit eum offendere [bannire значит то же самое что сказать: каждый может его обидеть]. Cavalca, p. 42), или же рассматривался как уже умерший (exbannitus ad mortem de sua civitate debet haberi pro mortuo [изгнанный из своего города на смерть должен считаться мертвым]. Ibid., p. 50). Германские и англосаксонские источники подчеркивают это пограничное положение отверженного, определяя его как человека-волка (wargus, werwolf, лат. garulphus, откуда французское loup garou, оборотень): так, смысл формулы wargus sit, hoc est expulsus в правдах салических и рипуарских франков сближает ее с sacer esto римского права, формулой, которая санкционирует убийство homo sacer. Законы Эдуарда Исповедника (1130-35) определяют отверженного как wulfsheud (буквально: «волчья голова») и сближают его с оборотнем (lupinum enim gerit caput a die utlagationis suae, quod ab anglis wulfsheud vocatur [ибо со дня своего изгнания он носит на плечах волчью голову, что англичане называют wulfsheud]). Чудовищный образ существа, сочетающего в себе черты человека и зверя и живущего на границе города и леса, фигура оборотня, прочно закрепившаяся в нашем коллективном бессознательном, изначально подразумевает под собой отверженного, изгнанного из общества человека. Тот факт, что изгнанник определяется здесь как человеко-волк, а не просто волк (выражение caput lupinum имеет статус юридической формулы), приобретает для нас решающее значение. Жизнь отверженного – как и жизнь homo sacer – вовсе не осколок животной природы, никак не связанный с правом и городской жизнью. Напротив, она представляет собой сферу неразличенности и перехода между животным и человеческим, phusis и nomos, исключением и включением: loup garou, оборотень, ни человек, ни зверь, парадоксальным образом обитающий в обоих мирах, не принадлежа ни к одному из них.
В этом свете восходящая к Гоббсу мифологема естественного состояния обретает свой подлинный смысл. Мы знаем, что естественное состояние не является реальной исторической эпохой, хронологически предшествующей основанию Города, а представляет собой сущностное свойство этого последнего, проявляющееся в тот момент, когда Город предстает tanquam dissoluta [словно обратившийся в хаос] (следовательно, как находящийся в ситуации чрезвычайного положения). Поэтому, когда Гоббс полагает основанием суверенной власти принцип homo homini lupus [человек человеку волк], в этом следует видеть скрытую отсылку к wargus и caput lupinum из законов Эдуарда Исповедника: волк здесь – не просто дикий зверь или символ природной жизни, но прежде всего указание на область неразличенности человеческого и звериного, где главным действующим лицом является оборотень – человек, оборачивающийся волком, и волк, принимающий человеческий облик, т.е. отверженный, homo sacer. Гоббсово естественное состояние не есть положение общества, предшествующее всякому правовому установлению и безразличное к нему, - оно есть исключение и граница, которое определяет собой это общество и имманентно ему присуще. Состояние это может быть скорее охарактеризовано не как война всех против всех, а как положение, при котором всякий становится для другого nuda vita и homo sacer, т.е. каждый делается wargus и gerit caput lupinum. Это превращение человека в волка и волка в человека в условиях чрезвычайного положения, dissolutio civitatis, может произойти в любой момент. Только эта пограничная область, которая не относится ни к биологической, ни к социальной жизни, но к жизни внеобщественной и vita sacra, является необходимой предпосылкой и неотъемлемым свйоством суверенной власти.
В противоположность свойственной нам, современным людям, привычке ассоциировать сферу политики с такими понятиями, как права граждан, свободное волеизъявление и общественный договор, с точки зрения теории суверенитета достоянием политики как таковой может считаться лишь внеобщественная жизнь. Поэтому-то, согласно Гоббсу, основание суверенной власти надлежит видеть не в добровольном согласии граждан поступиться своими естественными правами, а прежде всего в сохранении за сувереном его естественного права делать все что угодно по отношению к кому угодно, права, которое в его руках становится правом наказания. «В этом и состоит основа того права наказывать, которое практикуется в каждом государстве. Ибо подданные не дают суверену этого права, и лишь одним тем, что они отказываются от своего права, они расширяют его возможность использовать свое право так, как он это считает нужным в целях сохранения их всех. Таким образом, указанное право было не дано суверену, а лишь оставлено ему, и только ему, и (за исключением границ, поставленных ему естественным законом), оставлено ему в таком же виде, как оно существовало в естественном состоянии и в состоянии войны каждого против своих соседей» (Гоббс Т. Левиафан. Гл. XXVIII. Пер. А. Гутермана).
Компенсацией этого особого статуса jus puniendi [права наказания], предпосылкой которого является сохраненение естественного состояния в самом средоточии государства, у граждан соответствует не право неповиновения, а возможность сопротивления учиняемому над ними насилию: «никто не может быть обязан на основании договора не оказывать сопротивление насилию, и, следовательно, нельзя предположить, чтобы кто-либо дал другому право применять насилие по отношению к нему» (там же). Право суверена на насилие в действительности основано вовсе не договоре, а на исключающем включении внеобщественной жизни в структуру государства. Таким образом, первым и непосредственным объектом суверенной власти оказывается тот способ существования, парадигмой которого является подлежащая смерти, но не заслуживающая жертвоприношения жизнь homo sacer. И эта жизнь, в лице суверена, оборотня и человека, который другим – волк, укоренена в самой сущности города.