1 Честная игра — англ.
191
свою сферу, хотя и не в ярко выраженной форме; демократические режимы с их плюрализмом партий, выборами, с их правом на оппозицию и информацию находятся во все более близком родстве с персонализированным обществом свободных услуг, тестов и возможности комбинаций. Даже если граждане не пользуются своими политическими правами, даже если бунтарские настроения ослабевают, даже если политика связана с показухой, тем не менее приверженность граждан демократии велика. Даже если люди уходят в личную жизнь, не следует делать поспешного вывода, что их не интересует природа политической системы; политико-идеологические расхождения не противоречат смутному, но реальному восприятию демократических режимов. Бытовое безразличие не означает равнодушного отношения индивида к демократии; оно отражает эмоциональное неприятие тех или иных крупных политических фигур, апатию во время предвыборных консультаций, невиданное опошление политики, ставшее «политической средой», но все на той же демократической арене. Даже те, кого интересуют лишь свои собственные проблемы, остаются связанными узами, созданными в процессе персонализации, с демократическим функционированием общества. Равнодушие в чистом виде и постмодернистское сосуществование противоположностей идут рука об руку: мы не голосуем, но ценим возможность проголосовать; не интересуемся политическими программами, но ценим то, что у нас существуют партии; не читаем ни газет, ни книг, но ценим свободу слова. Да и как бы могло быть иначе в эпоху коммуникаций, сверхвыбора и всеобщего потребления? Процесс персонализации работает ради легитимности демократии, и повсюду он является фактором оценки демократии и множественности решений. Независимо от степени его аполитичности,
192
homo psychologicus небезразличен к демократии; в глубине души он остается homo democraticus, он ее лучший гарант. Несомненно, легитимность больше не (вязана с идеологической подоплекой, но в этом ее ( ила; идеологическая легитимность, существовавшая it дисциплинарную эпоху, уступила место экзистенциалистскому и толерантному консенсусу; демократия стала второй натурой индивида, его окружением, (мо внешней средой. «Деполитизация», свидетелями которой мы являемся, шагает рядом с безмолвным, незаметным, неполитическим одобрением демократического пространства. Д. Белл обеспокоен судьбой режимов в Западной Европе, но что он видит? В Италии, несмотря на грандиозные террористические операции, парламентский режим сохраняется, хотя и в неустойчивом состоянии; победа социалистов во Франции не привела к классовым столкновениям, и с той поры ситуация развивается без заметных конфликтов и напряженности. Несмотря на экономический кризис, оставивший без работы десятки миллионов людей, Европу также не раздирают ни социальные распри, ни жестокие политические сражения. Можно ли это понять, не учитывая процесс персонализации, появление в результате спокойного и терпимого индивида, молчаливую, но эффективную легитимность, которой наделил каждого из нас демократический строй?
Остаются противоречия, связанные с проблемами равенства. Согласно Д. Беллу, экономический кризис, поразивший западные страны, отчасти объясняется гедонизмом, который вызвал постоянное увеличение заработной платы, но также требованием равенства, которое приводит к увеличению государственных расходов на социальные нужды, отнюдь не компенсируемых ростом производства. С окончания второй мировой войны государство, ставшее центральным конт-
7 Жиль Липовецки
193
рольным органом общества благодаря расширению его функций, все чаще вынуждено угождать общественности за счет частного сектора, удовлетворять требования, выдвигаемые под видом прав коллектива, а не индивидов. Постиндустриальное общество стало «общинным обществом».1 Мы переживаем «революцию требований», все категории общества отныне • предъявляют свои специфические права от имени групп, а не отдельных лиц: это «революция новообре-тенных прав» (с. 242), основанная на идеале равенства которая приводит к значительному увеличению государственных расходов на социальные нужды (здравоохранение, образование, социальную помощь, защиту окружающей среды и т. д.). Нужно сказать, что этот букет требований совпадает с постиндустриальной тенденцией к возрастающему влиянию сектора услуг; того сектора, где рост производительности наименее заметен: «Поглощение сферой услуг все большего числа рабочих рук неизбежно тормозит глобальное производство и его расширение; эта перекачка сопровождается диким ростом стоимости услуг, находящихся как в частных руках, так и в руках общества».2 Преобладание занятости в сфере услуг, постоянный рост их стоимости, расходы государства — этого доброго гения — на социальные нужды порождают структурную однобокость вследствие нарушения равновесия в производстве. Гедонизм наряду с равенством и «несоразмерными аппетитами» также способствует усилению «глубокого и продолжительного» кризиса: «Демократическое общество имеет обязательства, которые не может удовлетворить производительная способность общества» (с. 245).
1 К постиндустриальному обществу (Vers la societe post-industri-elle. Op. cit. P. 203 et 417—418).
2 Там же. С. 200.
194
He может быть и речи о том, чтобы даже бегло обсуждать в пределах настоящего очерка природу жономического кризиса капитализма и welfare state.1 11одчеркнем лишь парадокс, состоящий в том, что мысль, решительно направленная против марксизма, заимствовала у него в конечном счете одну из его характерных особенностей, так как капитализм снова анализируется сквозь призму объективных противоречий (даже если антиномия заключается в культуре, I уже не в способе производства) и по существу неизбежных законов, которые должны привести к тому, что США утратит свою роль всемирного гегемона и в конце века превратится в «этакого старого рантье» (с. 223). Несомненно, предпринято еще не все, однако меры, которые необходимо принять, чтобы, к примеру, вывести государство-благотворитель из финансового кризиса, в котором оно находится, настолько противоречат гедонистической культуре и принципу равенства, что нам позволительно «задать себе вопрос, не наступит ли когда-нибудь конец постиндустриальному обществу».2 Фактически, обнаружив нестыковку между равенством и экономикой, Д. Белл, указывая на противоречия капитализма, исключает мысль о гибкости демократических систем, их изобретательности и исторической жизнеспособности. То, что существует несогласованность между идеей равенства и эффективностью производства, является фактом, но этого недостаточно для того, чтобы эти принципы стали противоречивыми. Впрочем, а как именно следует понимать такие определения, как «противоречие» или «нестыковка между категориями»? Двусмысленность этих слов нигде не устраняется, эта схема относится скорее к структурному кризису системы, движущейся
1 Государство благоденствия — англ.
2 К постиндустриальному обществу. С. 201.
195
U
к своему неизбежному распаду, чем к серьезным трениям, которые все-таки можно устранить. Равенство против пользы? Самое замечательное то, что равенство — это неосязаемая категория, которую можно перевести на экономический язык цен и ставок заработной платы, однако изменяющаяся в зависимости от перемен в политике. Что касается других моментов, то Д. Белл признает: «Приоритет политики в том смысле, как мы его понимаем, — величина постоянная».1 Наличие равенства не противоречит эффективности производства, оно существует здесь или там, в соответствии со стечением обстоятельств или согласуясь с периодичностью и объемом требований, в зависимости от той или иной политики равенства. Только надо иметь в виду, что там, где развитие демократии тормозится, экономические трудности неизмеримо возрастают и приводят общество в лучше случае — к нищете, а в худшем — к самому обыкновенному банкротству. Равенство обусловливает не только сбои в работе, но также заставляет политическую и экономическую систему шевелиться, «рационализироваться», импровизировать; оно является фактором, нарушающим равновесие, но в то же время, как показывает исторический опыт, заставляющим изобретать. Новая социальная политика заставляет предполагать, что именно должно привести не к образованию «мини-государства», а к новому определению социальной солидарности. Трудности, возникающие перед «государством-благодетелем», в особенности во Франции, не предвещают окончания социальной политики перераспределения благ, но, возможно, конец жесткой или однородной стадии равенства в пользу «превращения системы в нечто похожее на режим социальной защиты рядовых категорий населения наряду с принятием мер, направ-
1 Там же. С. 363.
196
ленных на гарантии представителям наиболее обеспеченных кругов».1 Таким образом, чтобы не отказываться от культуры равенства, мы размышляем над ее недостатками.2 Исключение делается, когда речь идет о больших правах и риске: тогда принцип равенства вошел бы в персоыализованный, или «гибкий», период неразного распределения благ. П. Розанваллон прав, видя в сегодняшних проблемах «государства-благодетеля» кризис, превосходящий одни лишь финансовые затруднения, и ожидая на этом основании более глобального потрясения отношений между обществом и государством; зато нам труднее понять его, когда он сомневается в ценности равенства: «Если есть существенные сомнения относительно государства-благодетеля, то они заключаются в следующем: является ли равенство ценностью, у которой еще есть будущее?».3 По существу, сомнений в том, что равенство представляет собой ценность, не возникало. На повестке дня борьба с неравенством, несмотря на все трудности, впрочем не новые, которые возникают, когда нужно определить границу между справедливостью и несправедливостью. То что питает нынешние разногласия в welfare state, особенно, в США, это наличие вредных последствий бюрократической политики равенства, неэффективность механизмов распределения средств для уменьшения неравенства, это дискриминационный характер системы единых пособий, основанных на благотворительности и разнообразных дотациях. Налицо не ущемление равноправия, но его утверждение