Автор «Обломова», - писал Дружинин, - есть «художник чистый и независимый, художник по призванию и по целости того, что им сделано»[8]. Подобно этому и Добролюбов увидел тайну успеха романа «непосредственно в силе художественного таланта автора», который не дает и, по-видимому, не хочет дать никаких выводов. «Жизнь, им изображаемая, служит для него не средством к отвлеченной философии, а прямою целью сама по себе». «Гончаров является перед нами прежде всего художником... объективное творчество его не смущается никакими предубеждениями и заданными идеями, не поддается никаким исключительным симпатиям. Оно спокойно, трезво, бесстрастно», пишет Добролюбов[9].
И Дружинин и Добролюбов высоко оценили неторопливое внешне повествование Гончарова о его пристальным вниманием к тому, что поначалу могло казаться несущественными мелочами, и потому же оба, особенно Добролюбов, явно скептически отозвались о недовольных романом читателях, которым «нравится обличительное направление».
Оба критика, проявив большое художественное чутье, точно определили художественную суть и дарования Гончарова вообще, и его романа в частности. Но, начав с одинаковой вроде бы оценки, оба во многом пошли в разные стороны. И здесь вступала в действие общественная позиция критиков, которая и заставила их писать о романе разные вещи, то есть не столько по-разному, сколько о разном.
Добролюбов рассмотрел социальные корни обломовщины, то есть, прежде всего, крепостное право, и указал на тип Обломова и обломовщины как на новое слово нашего общественного развития, «знамение времени». Естественно, что и сам «барин» Обломов получил у него достаточно жесткую оценку. Хотя не нужно думать, что к уяснению такого только барства Обломова и сводится смысл добролюбовской статьи. Недаром он пишет: «Это коренной, народный наш тип». И в другом месте: «Обломов не тупая, апатическая натура, без стремлений и чувств»[10].
Дружинин же рассмотрел обломовщину как явление, «корни которого романист крепко сцепил с почвой народной жизни и поэзии». «Обломов и обломовщина: эти слова не даром облетели всю Россию и сделались словами, навсегда укоренившимися в нашей речи. Они разъяснили нам целый круг явлений современного нам общества, они поставили перед нами целый мир идей, образов и подробностей, еще недавно нами не вполне сознанных, являвшихся нам как будто в тумане»[11] - пишет Дружинин. Обломов дорог ему как тип, как дорог он любому русскому человеку. «Обломова изучил и узнал целый народ, по преимуществу богатый обломовщиной, - и мало того, что узнал, но полюбил его всем сердцем, потому что невозможно узнать Обломова и не полюбить его глубоко»[12]. Дружинин пишет о великом мастерстве Гончарова, который так полно и так глубоко рассмотрел «обломовщину» не только в её негативных чертах, но и грустных, смешных и милых. «Теперь над обломовщиной можно смеяться, но смех этот полон чистой любви и честных слез, - о ее жертвах можно жалеть, но такое сожаление будет поэтическим и светлым, ни для кого не унизительным, но для многих высоким и мудрым сожалением»[13]. Дружинин совершенно далёк от того, чтобы вслед за Добролюбовым назвать Обломова «лишним человеком», критик говорит о том, что сопоставление героя романа с «лишними людьми» не входило в задачи Гончарова.
Дружинин со свойственной ему чуткостью подмечает все мельчайшие нюансы развития образа Обломова. Для него совершенно очевидно, что: «Между Обломовым, который безжалостно мучит своего Захара, и Обломовым, влюбленным в Ольгу, может, лежит целая пропасть, которой никто не в силах уничтожить. Насколько Илья Ильич, валяющийся на диване между Алексеевым и Тарантьевым, кажется нам заплесневшим и почти гадким, настолько тот же Илья Ильич, сам разрушающий любовь избранной им женщины и плачущий над обломками своего счастия, глубок, трогателен и симпатичен в своем грустном комизме. Черты, лежащие между этими двумя героями, наш автор не был в силах сгладить»[14]. Именно этой пропастью и объясняется дата 1849 г. В конце первой части, которая условно делит роман.
Дружинин говорит о типичности Обломова, которая, в целом, и объясняет всенародную любовь к нему. Вместе с автором романа он ищет причины, которые так привязывают сердца читателей к нескладному герою романа. «Не за комические стороны, не за жалостную жизнь, не за проявления общих всем нам слабостей любим мы Илью Ильича Обломова. Он дорог нам как человек своего края и своего времени, как незлобный и нежный ребенок, способный, при иных обстоятельствах жизни и ином развитии, на дела истинной любви и милосердия»[15].
С любовью и сочувствием описывает Дружинин Ольгу, образ которой так замечательно оттенил и дополнил характеристику главного героя романа. Ведь именно через отношение Ильи Ильича к Ольге мы до конца понимаем его, ведь «Обломовы выдают всю прелесть, всю слабость и весь грустный комизм своей натуры именно через любовь к женщине»[16]. Их отношения весёлые, грустные, разные, невероятно и полно выписаны Гончаровым, Дружинин подмечает их замечательную нетипичность для художественной литературы. «…до сих пор никто еще из поэтов не останавливался на великом значении нежно-комической стороны в любовных делах, между тем как эта сторона всегда существовала, вечно существует и выказывает себя в большей части наших сердечных привязанностей»[17]. А несчастную любовь Обломова и Ольги он называет «одним из обворожительнейших эпизодов во всей русской литературе»[18].
Образ Штольца, призванный оттенить Обломова, кажется Дружинину лишним, критик считает что Штольц был задуман до Ольги и он бы выполнил свою функцию не будь её. «Уяснение через резкую противоположность двух несходных мужских характеров стало ненужным: сухой неблагодарный контраст заменился драмой, полною любви, слез, смеха и жалости. За Штольцом осталось только некоторое участие в механическом ходе всей интриги…»[19].
Дружинин подмечает не только любовь читателей к Обломову, но и любовь самих персонажей к Илье Ильичу. И Захар, и Анисья, и Алексеев, Штольц, Агафья Матвеевна, Ольга, - все «привлечены прелестью этой чистой и цельной натуры». Каждый персонаж любит его по-своему, однако критик привлекает наше внимание к скромной фигуре Агафьи Матвеевны, которая хотя и стала «злым ангелом» Обломова, нежно и преданно любила его. «Страницы, в которых является нам Агафья Матвеевна, с самой первой застенчивой своей беседы с Обломовым, верх совершенства в художественном отношении, но наш автор, заключая повесть, переступил все грани своей обычной художественности и дал нам такие строки, от которых сердце разрывается, слезы льются на книгу и душа зоркого читателя улетает в область тихой поэзии, что до сих пор, из всех русских людей, быть творцом в этой области было дано одному Пушкину»[20].
Дружинин говорит об обломовщине не как о социальном зле, а об особенностях человеческой натуры, о то общем, что роднит людей и народы. «Обломовщина, так полно обрисованная г. Гончаровым, захватывает собою огромное количество сторон русской жизни, но из того, что она развилась и живет у нас с необыкновенной силою, еще не следует думать, чтоб обломовщина принадлежала одной России. Когда роман, нами разбираемый, будет переведен на иностранные языки, успех его покажет, до какой степени общи и всемирны типы, его наполняющие!»[21]. Критик далёк и от того, чтобы клеймит обломовщину, как безусловное зло и порок: «Обломовщина гадка, ежели она происходит от гнилости, безнадежности, растления и злого упорства, но ежели корень ее таится просто в незрелости общества и скептическом колебании чистых душою людей пред практической безурядицей, что бывает во всех молодых странах, то злиться на нее значит то же, что злиться на ребенка, у которого слипаются глазки посреди вечерней крикливой беседы людей взрослых»[22].
И если Добролюбов прежде всего увидел и точно показал неспособность Обломова к положительному добру, то Дружинин прежде всего увидел и верно оценил положительную неспособность Обломова к злу. «Русская обломовщина, так как уловлена она г. Гончаровым, во многом возбуждает наше негодование, но мы не признаем ее гнилости или распадения... Обломов - ребенок, а не дрянной развратник, он соня, а не безнравственный эгоист или эпикуреец»[23].
Защищая столь милого его сердцу Обломова, Дружинин обращает свой гневный взор на «недостатки современных практических мудрецов», к которым он без сомнения причисляет и Ольгу со Штольцем. Рассматривая эпизод, когда они узнав о позорном «мезальянсе» бегут от своего старого друга со словами «всё кончено» или безучастно наблюдают за печальным состоянием дел в Обломовке (разрешить которые дельцу Штольцу можно в течение нескольких часов), критик не находит оправдания этим «гуманным и образованным людям». Он уверен, случись такая беда с ними самими, Обломов незамедлительно пришёл бы на помощь. Пусть неумело, нелепо, но обязательно постарался бы выручить. А Ольга и Штольц со своим «практическим laissez faire, laissez passer (не вмешивайтесь в чужие дела (фр).» бросили Илью Ильича, что в конечном счёте и ускорило его гибель.
Представляется интересным рассмотреть и художественный стиль критических произведений Дружинина. Статья начинается с большого «лирического отступления» он говорит о европейских писателей, рассказывает забавные истории, подводя читателя к своей теории «чистого искусства». Он пишет, что «Вседневные, насущные потребности общества законны как нельзя более, хотя из этого совершенно не следует, чтоб великий поэт был их прямым и непосредственным представителем. Сфера великого поэта иная - и вот почему никто не имеет права извлекать его из этой сферы»[24]. Хорошо зная зарубежную литературу, Дружинин постоянно отсылает читателя к ней, проводит параллели, видя в русском художественном произведении отражение всего мира, забот всего человечества.