Анализ повести Бальзака "Гобсек"
Содержание
Вступление
1. Образ ростовщика. Портрет в духе Рембрандта
2. «Огромность» фигуры Гобсека как типичного романтического героя
3. Изображение власти золота
4. Особенности социально-исторической обусловленности персонажей повести
Выводы
Список использованной литературы
Вступление
Повесть «Гобсек» не сразу обрела свой окончательный вид и место в «Человеческой комедии»; она принадлежит к произведениям, сама история создания которых проливает свет на формирование титанического бальзаковского замысла.
Вначале (в апреле 1830 года) она вышла под заголовком «Опасности беспутства» в первом томе «Сцен частной жизни». Первая глава этого произведения несколько раньше, в феврале 1830 года, была опубликована в виде очерка в журнале «Мода» и называлась «Ростовщик». В 1835 году повесть вошла в новое издание «Сцен парижской жизни» и была озаглавлена «Папаша Гобсек». И, наконец, в знаменательном 1842 году Бальзак включил ее в «Сцены частной жизни» первого издания «Человеческой комедии» под названием «Гобсек».
Первоначально повесть была разделена на главы: «Ростовщик», «Адвокат» и «Смерть мужа». Это деление соответствует основным тематическим эпизодам, из которых состоит произведение: история ростовщика Гобсека, годы ученичества и начала карьеры стряпчего Дервиля, любовная драма Анастази де Ресто, которая во многом привела к преждевременной смерти ее мужа.
Из всей «Человеческой комедии» повесть «Гобсек» теснее всего связана с романом «Отец Горио», где на фоне развития основной сюжетной линии вновь оживает история гибельной связи Анастази де Ресто и Максима де Трай, тайной продажи графиней фамильных бриллиантов и борьбы графа де Ресто за остатки своего состояния.
Кроме романа «Отец Горио», основные персонажи повести «Гобсек» (ростовщик и стряпчий) встречаются в ряде других произведений «Человеческой комедии». Гобсек – в «Цезаре Бирото», «Чиновниках» и «Брачном контракте», Дервиль – в «Полковнике Шабере», «Блеске и нищете куртизанок» и «Темном деле».
Как и во всяком масштабном проекте, состоящем из многих элементов, в «Человеческой комедии» есть свои шедевры и скучноватые создания гениального пера, на которых автор не то чтобы отдыхал, а, скажем так, собирался с силами. «Гобсек» – безусловная удача писателя, а центральный образ ростовщика-голландца навсегда вошел в историю мировой литературы. Именно поэтому повесть «Гобсек» можно рассматривать как один из ключей к пониманию своеобразия бальзаковской эпопеи в целом, а «Предисловие к «Человеческой комедии» – как своего рода авторский комментарий к «Гобсеку».
Уже сама композиция повести настраивает читателя на восприятие описываемых событий как наблюдений, отрывков из большого эпического полотна, охватывающего жизнь сотен людей, с которыми произошло множество разнообразных историй. Повествование организовано по принципу «рассказ в рассказе» и ведется от лица наблюдателя, второстепенного участника событий – стряпчего Дервиля. Финал обрамляющего рассказа – истории любви Камиллы де Гранлье и Эрнеста де Ресто – остается открытым, и даже рассказ Дервиля о Гобсеке не имеет ни начала, ни конца: прошлое ростовщика окутано многозначительным туманом, а о судьбе его фантастических богатств не говорится вообще ничего.
Ничего удивительного – роман «Блеск и нищета куртизанок», в котором Эстен ван Гобсек «получила» наследство сразу после самоубийства, был закончен Бальзаком в 1847 году, то есть через двенадцать лет после внесения последних правок в повесть «Гобсек».
1. Образ ростовщика. Портрет в духе Рембрандта
Одна из важнейших составляющих образа старого ростовщика – его портрет. Он складывается из целого ряда характеристик, однако определяющую роль в воссоздании внешнего облика Гобсека играют богатейшие бальзаковские сравнения. В них доминируют черты безжизненности и бесцветности. Рассказчик чаще всего подчеркивает сходство Гобсека с неяркими неживыми предметами, механизмами, теми существами, в ком дыхание жизни едва заметно, или – с хищниками.
Лицо Гобсека Дервиль называет «лунным ликом», поскольку его желтоватый цвет «напоминал цвет серебра, с которого слезла позолота. Волосы у моего ростовщика были совершенно прямые, всегда аккуратно причесанные и с сильной проседью – пепельно-серые. Черты лица, неподвижные, бесстрастные, как у Талейрана, казались отлитыми из бронзы. Глаза, маленькие и желтые, словно у хорька, и почти без ресниц, не выносили яркого света, поэтому он защищал их большим козырьком потрепанного картуза. Острый кончик длинного носа, изрытый рябинами, походил на буравчик, а губы были тонкие, как у алхимиков и древних стариков на картинах Рембрандта и Метсу. ...От первой минуты пробуждения и до вечерних приступов кашля все его действия были размеренны, как движения маятника. Это был какой-то человек-автомат, которого заводили ежедневно [3, с.10-11].
Далее Дервиль сравнивает поведение Гобсека с потревоженной мокрицей; вспоминает, что неистовые крики его жертв обычно сменяла «мертвая тишина, как в кухне, когда зарежут в ней утку». Недаром ростовщик был наделен Странной говорящей фамилией – Гобсек по-французски означает «сухоглот» (gober – глотать, sec – сухой, высохший), или, более образно, – «живоглот».
Бесстрастная холодность Гобсека оставляет Дервиля в полном недоумении – он представляется начинающему юристу бесполым существом, лишенным каких бы то ни было религиозных симпатий и вообще равнодушным ко всему на свете.
«Он, по обыкновению, сидел в глубоком кресле, неподвижный, как статуя, вперив глаза в выступ камина, словно перечитывал свои учетные квитанции и расписки. Коптящая лампа на зеленой облезлой подставке бросала свет на его лицо, но от этого оно нисколько не оживлялось красками, а казалось еще бледнее» [3, с.14].
Впрочем, иногда Гобсек даже смеялся, и тогда его смешок «напоминал скрип медного подсвечника, передвинутого по мраморной доске» [3, с.34]. На желтый старый мрамор похож и однажды мелькнувший перед глазами стряпчего лысый череп ростовщика; оторвавшись от созерцания столь любимых им бриллиантов, Гобсек становится «учтивым, но холодным и жестким, как мраморный столб» [3, с.34].
С образом жизни и внешним обликом ростовщика вполне гармонировал и окружающий интерьер.
«Все в его комнате было потерто и опрятно, начиная от зеленого сукна на письменном столе до коврика перед кроватью, – совсем как в холодной обители одинокой старой девы, которая весь день наводит чистоту и натирает мебель воском. Зимою в камине у него чуть тлели головни, прикрытые горкой золы, никогда не разгораясь пламенем... Жизнь его протекала так же бесшумно, как сыплется струйкой песок в старинных часах» [3, с.11].
Дом, где Дервиль обитал по соседству с Гобсеком, был мрачный и сырой, все комнаты, будто монашеские кельи, были одинаковой величины и выходили в полутемный коридор с маленькими окошками. Впрочем, здание и в самом деле когда-то было монастырской гостиницей. «В таком угрюмом обиталище сразу угасала бойкая игривость какого-нибудь светского повесы, еще раньше, чем он входил к моему соседу; дом и его жилец были под стать друг другу – совсем как скала и прилепившаяся к ней устрица» [3, с.12].
Еще одна любопытная черта образа загадочного ростовщика – он не просто лишен признаков пола и каких-либо человеческих черт, он еще и как будто существует вне времени. «Возраст его был загадкой: я никогда не мог понять, состарился ли он до времени или же хорошо сохранился и останется моложавым на веки вечные» [3, с.11]. Неудивительно, что, вновь попав в комнату Гобсека после длительного перерыва, Дервиль нашел ее совершенно такой же: «В его спальне все было по-старому. Ее обстановка, хорошо мне знакомая, нисколько не изменилась за шестнадцать лет, – каждая вещь как будто сохранялась под стеклом» [3, с.59].
Эта особенность Гобсека получает неожиданное развитие в разнообразных сопоставлениях, к которым то и дело прибегает рассказчик, характеризуя своего героя в тех или иных жизненных ситуациях.
Мы уже сталкивались с уподоблением ростовщика Талейрану, а также алхимиками и древними стариками на картинах Рембрандта и Метсю. Во время визита Максима де Трай сидящий в кресле у камина Гобсек похож «...на статую Вольтера в перистиле Французской комедии, освещенную вечерними огнями» [3, с.34]. Чуть позже он смотрит на Максима и его любовницу графиню «...таким взглядом, каким, верно, в шестнадцатом веке старый монах-доминиканец смотрел на пытки каких-нибудь двух мавров в глубоком подземелье святейшей инквизиции» [3, с.37].
Бриллианты графа де Ресто, которые Гобсеку удалось заполучить по неправдоподобно низкой цене, заставляют его на какие-то мгновения сбросить маску и обнаружить переживания, поразившие присутствовавшего при этой сцене Дервиля: «Эта свирепая радость, это злобное торжество дикаря, завладевшего блестящими камешками, ошеломили меня» [3, с.40].
Триумф, хотя и кратковременный, первобытной, животной страсти важен для понимания образа Гобсека, однако чаще его сравнивают с куда более цивилизованными и даже аристократичными особами. Граф де Ресто, решив навести справки о странном ростовщике, пришел к выводу, что он «философ из школы циников»; немного позже, на переговорах с тем же графом Гобсек «хитростью и алчностью заткнул бы за пояс участников любого дипломатического конгресса» [3, с.61].
Ради чего Бальзаку потребовалось прибегнуть к таким ярким сопоставлениям при создании портрета скромного парижского ростовщика, предпочитающего быть как можно незаметнее в глазах окружающих? Во-первых, это позволяет автору сделать образ более рельефным, интересным, открыть в нем такие стороны, которые закрыты для обычного бытового описания. Простая констатация фактов реальности позволила бы читателю увидеть лишь грязного старикашку отталкивающего вида, который занят в основном скучными финансовыми операциями, только и делает, что работает, и не имеет никакой личной жизни. Эдакий гибрид Акакия Акакиевича из «Шинели» Н.В.Гоголя и старушки-процентщицы из «Преступления и наказания» Ф.М.Достоевского. Между тем образ Гобсека гораздо интереснее и шире того, каким этот герой выведен в немногих бытовых ситуациях.