Анализ произведений М.Ю. Лермонтова, Е.А. Баратынского, А.В. Вампилова (стр. 6 из 6)

Белинскому первым из критиков удалось установить, как из нескольких повестей возникает у читателя « впечатление целого романа». «Секрет» этого он видит в том, что лермонтовский роман «есть биография одного лица».

Для главного героя лермонтовского романа Белинский нашел характеристику, точно определившую его место в истории русской жизни и в истории литературы: «Печорин, - говорит критик, - …это Онегин нашего времени» и притом он – «выше Онегина по идее». Его «преимущество» перед Онегиным заключается, по Белинскому, в том, что «горько обвиняет он себя в своих заблуждениях. В нем неумолчно раздаются внутренние вопросы, тревожат его, мучат, и он в рефлексии ищет их разрешения…»

Преобладающий тон элегий и посланий Баратынского – «томная грусть», проистекающая из соответствующего взгляда на жизнь. Новаторской была глубокая психологизация элегий и посланий.

В 30-е г.г. преимущественное влияние Баратынский уделяет философской проблематике. Он усматривает причину крушения дворянской революционности не в социальных отношениях, а в извечном, с его точки зрения, разладе человека с природой и во внутренней противоречивости человеческого сознания, сохраняющего верность гуманистическим идеалам, стремящегося к гармонии, счастью и духовной свободе, но никогда не достигающего их. Главными темами в лирике становятся крушение романтических иллюзий и место искусства в жизни.

В конце 30-х г.г. Баратынский тяжело переживает наступление буржуазного века, несущего бездуховность. В начале 40-х г.г. в связи с оживлением общественной мысли в поэзии Баратынского возникли новые, более оптимистические настроения, но поэту не удалось их развить.

Драма XX века также стремится освободиться от оков привычных драматических категорий, не только от диктата единства времени, места, действия, но и от таких обязательных условий старой драматургии, как однонаправленность времени, неделимость человеческой личности. В шестидесятые годы свобода, раскованность драматургической формы была инспирирована новым, после очень большого временного перерыва, расцветом режиссерского искусства, исканиями литературы, знакомством с зарубежной драмой, влиянием кинематографа, переживавшего свои лучшие годы, его свободой в обращении с местом и временем, «действительностью» и «мечтами», с той легкостью, с которой он объективирует на экране сны, воспоминания, грезы. Для шестидесятых годов последнее было одним из излюбленных способов повествования: предсмертные видения Бориса Бороздина («Летят журавли»), встреча героя с погибшим отцом («Мне двадцать лет»), разорванность во времени фильма «Девять дней одного года», эпизоды которого сопровождались закадровым голосом-комментарием, тоже создавала ощущение видений-воспоминаний. (Интересно, что столь важный содержательный и ритмический ключ к картине, по словам А. Баталова, был найден уже в монтажной и прямыми фабульными нуждами не обусловлен.)

Да и вообще все виды «расшатывания» классической структуры пьесы были в тот период в большом почете. «Ни открытой публицистичности, ни интеллектуальных диспутов, ни внутренних монологов, ни смещения временных планов, ни документальных врезок, ни стыка жанров — словом, никаких «новаций» ,— с изумлением констатировала М. Строева, разбирая новую пьесу в 1967 году. Критик весьма полно перечислил, без чего не принято было приличному драматургу появляться на людях.

Но, разумеется, это было не только моментом моды. Литература XX века вообще в высшей степени склонна к преодолению, так сказать, формальных признаков литературных героев и жанров. Поэзия расстается с презумпцией рифмы, строфики, метрики, проза в стремлении исследовать глубины человеческой личности и необозримые просторы народной жизни охотно жертвует литературной нормой языка, синтаксисом, орфографией, логической связностью.

Игра со временем и сценическим пространством, публицистические обращения в зал, самые разнообразные виды драматического отстране

ния, одновременное сосуществование на сцене различных возрастных и личностно-эмоциональ-ных ипостасей героя («Послушайте!» и «Товарищ, верь!» — спектакли Театра на Таганке), попытка «переиграть» жизнь и судьбу на глазах у зрителя («Выбор» А. Арбузова, постановка брехтовской «Жизни Галилея» с двумя финалами в Театре на Таганке), наконец, попытка сделать авторское «я» одним из героев пьесы («Патетическая соната» М. Кулиша, написанная в тридцатые годы, но вошедшая в театральный обиход в период оттепели «Вдова полковника, или Врачи ничего не знают» Ю. Эдлиса, «Общественное мнение» А. Баранги) — все это оказалось привычными, расхожими приемами драматургии. В эти годы считалось, что дальнейшее развитие драмы будет связано именно с «расшатыванием» родовых границ драмы, коренным изменением ее структуры .

Список использованной литературы

1. Гушанская Е.М. Александр Вампилов: Очерк творчества. – Л., 1990

2. Долинина Н. Г. Печорин и наше время: Эссе. Л., 1975

3. М. Ю. Лермонтов: избранные сочинения./ Составление, предисловие и комментарии И. Л. Андроникова – М., 1994

4. М. Ю. Лермонтов в русской критике: Сб. статей/ Сост., вступ. ст. и примеч. К. Н. Ломунова. – М., 1985

5. Основы литературоведения: Учебное пособие/ под ред. В. П. Мещерякова. – М., 2000

6. Русская поэзия XVIII – XIX веков/ сост. В. И. Коровин и Н. М. Кожемякина. – М., 1999

7. Стеллиферовский П. А. Евгений Абрамович Баратынский: Кн. для учашихся ст. классов сред. шк. – М., 1988