Смекни!
smekni.com

Антиномия ада и рая в творчестве Л. Петрушевской (стр. 3 из 6)

Как известно, в «Божественной комедии» герой, оказавшийся в сумрачном лесу, столкнувшись с ужасом небытия, пытается найти выход, но путь к спасению ему преграждают три аллегорических зверя: рысь, лев и волчица. У Л. Петрушевской от льва «остается» лишь «голова, как бы изъеденная проказой, из пасти которой вылезал обыкновенный водопроводный кран» [27, c. 76]. Вместо рыси и волчицы по принципу иронического снижения появятся две собаки, черная и белая, «большой мордастый далматинец в черную крапинку <…> «помесь коровы с березой» – а черная была дешевая невысокая дворняжечка с тонким намеком на таксу» [27, c. 79]. Вместо Вергилия они будут сопровождать героиню на протяжении ее странствия по царству мертвых. К тому же, в мистической символике образ собаки имеет значение последнего страха, который надо преодолеть. И героиня будто бы тоже его преодолевает: «Я бежала вниз по лестнице, волосы на голове шевелились, как бы заполнившись живыми муравьями» [27, c. 79]. У Л. Петрушевской нет ужасов ада, движение останавливается как раз перед пропастью, напоминающей воронку, уходящую вниз. Именно здесь вначале дружелюбные собаки вдруг залаяли и злобно зарычали. Мир, изображенный Л. Петрушевской, здесь скорее напоминает дантовский Лимб, поскольку речь у нее идет не о грешниках, а о тех, кто оказался в этой тьме царства мертвых в результате катастрофы. Здесь из-под земли доносятся веселые голоса детей, и героиня даже подумала, что кому-то пришло в голову разместить детский сад в подвале. В результате долгий спуск в сопровождении собак оканчивается еще одним домом. «Видимо, средневековый», он «внутри был как картинка из журнала – древние кирпичные своды, сияющий светлый паркет, старинный огромный буфет, стол с розами <…>, в углу горел большой очаг» [27, c. 80].

Примечательно, что в мениппее Петрушевской своеобразной точкой, соединяющей пространства, оказывается не лес, как символ греховной жизни всего человечества, а дом. Этот образ также является сквозным в произведении, он объединяет здесь «преисподнюю» и «рай». Это можно объяснить тем, что в творчестве Л. Петрушевской дом всегда воспринимается как модель мира. Хронотоп дома в «Возможности мениппеи» является своеобразным фокусом, концентрирующим идею жизни и смерти. Это жилище, то есть место, где обитают живые, но в то же время и посмертное существование определяют этим же понятием – вечный дом. Таким образом, дом становится точкой, соединяющей мгновенье и вечность, жизнь и смерть, мир «здесь» и мир «там». Дом предстает здесь и как жилище души. Многозначность семантики этого образа проявляется не только в границах мениппеи, но и на уровне построения всего сборника «Где я была» и циклов, его образующих. Движение авторской мысли можно проследить по значимым заглавиям цикла, в который входит «Возможность мениппеи»: «Лабиринт», «Где я была», «Глюк», «В доме кто-то есть», «Три путешествия, или Возможность мениппеи», «Дом с фонтаном», «Новая душа»… Плутание души по лабиринту жизни, поиск своего места, заблуждения, ошибки, необходимость выбора своего пути, очищение и, наконец, рождение новой души.

Особого внимания заслуживает первое путешествие, герой которого – старый человек – через открывшийся люк в потолке попадает в другой мир, в рай. Сюжет путешествия в «рай» напоминает путешествие в преисподнюю, несмотря на идилличность картины, которую рисует Л. Петрушевская: сначала герой оказывается во тьме, а выбравшись наружу, под ногами обнаруживает воронку, «небольшую нору, типа кротовой. Она медленно осыпалась и на глазах затягивалась травой» [27, c. 62]. Да и описание самого луга, на котором оказался герой, утопая по колено в цветах, опять же напоминает дантовское описание Лимба, первого круга ада, где, не испытывая никаких мучений, прогуливаются мудрецы, поэты, философы. Но если у Данте обитатели Лимба прогуливаются в вечной полутьме, лишенные света истинной веры, то у писательницы он описан так: «Его (героя) очень заинтересовала теперешняя жизнь, ее высший уровень, этот луг, над которым стояло теплое, нежаркое солнце» [27, c. 70]. Герой мениппеи – старый человек, уставший от житейских проблем, как почти всегда у Петрушевской, сознающий себя никому не нужным, бесконечно одиноким. Его переход в загробный мир совершается вполне естественно, там он обретает все то, чего ему недоставало в реальности: «Было хорошо. Все время открывались новые пространства, впереди его ожидали горы, обещая подъемы и панорамы, спуски и ручьи…» [27, c. 72]. Показательно, что в его мечтах нет места людям. Всю свою жизнь он «очень хотел куда-то уйти» из дома, который был для него чужим. Старый человек понимал, что это невозможно, но все же верил, а потому, увидев однажды в потолке квадратный люк, «не испугался, а обрадовался». Таким образом, у Л. Петрушевской авторская идея награды за земные страдания в какой-то иной жизни получает конкретное воплощение в сюжетной ситуации. Герой попадает в мир прекрасной первозданной природы. Вдруг так же, как и во втором путешествии, старый человек обнаруживает пустой чужой дом. Правда, в отличие от заброшенного, нежилого, дурно пахнувшего пространства, в которое попадает героиня второго путешествия, этот дом, наоборот, выглядит очень уютным, обжитым, «внутри пахло солнцем, то есть нагретым деревом. Никакой пыли и паутины…» [27, c. 74].

Здесь рай и преисподняя у Петрушевской объединяются с помощью цветовых деталей: так, черный и белый цвет в одном случае использованы для описания собак, а в другом они соединены в одном существе – коте, которого обнаруживает старый человек в доме. При этом ситуация обнаружения практически идентична той, что была описана во втором путешествии: «В углу, на тахте, под пестрым ковриком, что-то начало подниматься бугром. Что-то росло, топорщилось, вытягивалось, извивалось. <…> Кто-то, сверкая черным и белым <…> вдруг стронулся с места и нерешительно пошел по коврику к человеку…» [27, c. 75]. Эта встреча для героя стала не просто возвращением единственного любившего его существа, давно умершего кота Мишки, но и обретением истинного дома.

Таким образом, эмблематика рая в этой небольшой повести представлена в двух вариантах. В «Первом путешествии» – это описываемый в пасторальных тонах мир: большой луг, утопающий в цветах, яблоня «с прекрасными белыми, чуть ли не прозрачными плодами» [27, c. 74], кусты роз и малины, непуганые животные: заяц, олениха с детенышем и даже пятнистый жираф. В «Третьем путешествии» воображению героини (но уже в ироническом модусе) предстает как бы картина работы голландских мастеров: «овечки, олени, кусты, реки и горы в кудрявых деревьях – и ни одного человека. Внизу подпись: «РАЙ» [27, c. 63].

Подземная страна, как уже было замечено, немногим отличается от поднебесной, как в древнегреческом мифе о Тартаре, сообщающем о таких местах царства Аида, где, оказывается, всегда светит солнце и на лугах цветут розы. В развитие тезиса «Данте и круги ада» Петрушевская предлагает тоже два варианта преисподней. Первый из них содержит скрытую литературную полемику, в иронически-фантазийной аранжировке писательница манифестирует свою самобытность: «И я вдруг думаю, что – весьма возможно – погибнув на этом шоссе, я окажусь в некоей новой «Божественной комедии» <…>. И вот я, рухнув с Александром в пропасть, окажусь в этой писательской столовой, и вдруг свободное место будет только за столом, где сидят вместе Толстой, Чехов и Бунин. Я подойду, а они на меня уставятся, особенно недоволен будет Толстой… Да и те двое…» [27, c. 61]. Причем подчеркивается, что это не «сияющий зеленый холм», освещенный «сумрачным светом Лимба», а писательская столовая «на чердаке какого-то деревянного дома» [27, c. 61]. Здесь проявляется та жанровая особенность мениппеи, о которой Л. Петрушевская пишет в главе «Жанр мениппеи (будущий доклад, тезисы)», «когда все вроде бы живы, но временами отталкиваются от предметов и летают» [27, c. 65]. По этому принципу строится большинство рассказов этого цикла: девушка спокойно пьет чай, а вечером к ней присоединяется Блок («Лабиринт»), мужчина лежит, «прикованный к постели гриппом», а вокруг него развивается целая цивилизация («Новый Гулливер»).

Другой, уже рассмотренный выше вариант преисподней – посещение города мертвых, привидевшегося героине во время бешеной гонки по ночному шоссе. После разговора с заживо погребенной в результате землетрясения Сантой (святая!) героиня идет вверх и вверх и выходит к живым людям.

Как видим, свои странные, мистические истории Петрушевская рассказывает, пряча ирреальное в груде осколков реальности и выстраивая повествование-загадку, в котором смешиваются все типы «трансмарша». У М.М. Бахтина мы обнаруживаем и еще один семантический подтекст слова «возможность» – неосуществленная возможность пути к духовному обновлению. Поэтому становится понятной и заключительная фраза Петрушевской: «Еще один жанр литературы – дорога, по которой мы не пошли» [27, c. 82]. Мениппея воспринимается здесь как своеобразная метафора дороги жизни.

«Возможность мениппеи…» предвосхищает и в некоторой степени объясняет рассказы из цикла «Где я была…» и одновременно является подытоживающим смысловым звеном всего сборника. Нам удалось объяснить название повести и причину выбора древнего жанра мениппеи в русле темы работы, было дано авторское определение перехода из одного мира в другой – «трансмарш». Антиномия ада и рая в значительной степени объясняется тем, что вследствие особого типа повествования, где читателю не все показывается из-под завесы тайны, во-первых, реальность оказывается фантазией, а иллюзия вдруг становится реальной и правдоподобной, а во-вторых, «взаимопроникают» не только реальность и метареальность, но и различные формы и «варианты» потустороннего бытия. Цельность и смысловую насыщенность повести в какой-то степени формируют дантовские аллюзии. Объединяет же оба концепта (и ада, и рая) хронотоп дома – как «жилое» место и как «вечный дом», «последний приют».