Общеизвестно, что своего рода “благословение” и дозволение Смердяков получает от Ивана, а сам Иван( как ни парадоксально!) - от Алеши. Действительно, реплика Алещи о генерале: “Расстрелять!”- а также его слова:” Нет, не согласился бы... Нет, не могу допустить.”(1; 224), - в ответ на вопрос Ивана, как бы смог он сам, Алеша, быть архитектором здания человеческого счастья, в фундамент которого заложены страдания ребенка, - все это более или менее косвенное оправдание бунта старшего брата.
В какой-то мере, в этот ряд встает и “Легенда о Великом Инквизиторе”, где топика зачина “Книги Иова” вывернута наизнанку: Богу предстоит не сатана, просящий разрешение на искушение человека, а сам человек, уже подвергшийся искушению и поклонившийся сатане. Сравним: “ И отвечал сатана Господу, и сказал: разве даром богобоязнен Иов? Не Ты ли кругом оградил его, и дом его, и все, что у него? Дело рук его Ты благословил, и стада его распространяются по земле. Но простри руку Твою, и коснись всего, что у него, - благословит ли он Тебя?”(Иов, 1:9-11).
Великий Инквизитор говорит: “...во имя этого самого хлеба земноого и восстанет на тебя дух земли , и все пойдут за ним... Знаешь ли ты, что пройдут века, и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки , что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь голодные... они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам:”Лучше поработите нас, но накормите нас”.( 1 ;230-231). Тут одна и та же тема: человек слаб и его можно купить за земные блага. Только это преподносится у Великого Инквизитора не как изъян творения, а как единственно возможный миропорядок. “ Это опять перед нами Иов, - пишет В. Розанов об Инквизиторе,- но, сообразно новым тысячелетиям страданий и опыта, речь его становится сложнее, мысль проникновеннее, да и он сам говорит уже не о самих страданиях, не о странной причудливости своей только судьбы, но за все человечество, за все века его необъяснимых судеб.” ( 69 ; 73).
Бунтарские мотивы “Книги Иова” преломляются в романе Достоевского в главе “Бунт” и связаны с вопросом о страданиях невинных. Достоевскому хорошо была известна точка зрения, согласно которой, человек очищается от своих грехов только через страдания. Человеческие страдания неисчислимы, а со времен Иова неимоверно возросли. Никто не станет этого отрицать, и , как утверждает Иван Карамазов и старец Зосима, никто в этом не виноват. Однако Иван Карамазов видит только страдания и потому не может принять божий мир. Бог молчит и не откликается на плач невинно пострадавших, по словам Иова: “В городе люди стонут, и душа убиваемых вопиет, и Бог не воспрещает этого.”( Кн. Иова, 24 :12). “Это замечание очень похоже на исповедь Ивана Алеше,- замечает Н. Ефимова:”... принимаю Бога... принимаю и премудрость его... в окончательном результате я мира этого божьего - не принимаю... я убежден, как младенец, что страдания заживут и сгладятся, что... в момент вечной гармонии случится и явится нечто до того драгоценное, что хватит его за все сердца, на утоление всех негодований, на искупление всех злодейств людей, всей пролитой ими их крови... но я-то этого не принимаю и не хочу принять!” (1; 214-215). Иван отвергает оправдание зла, принятое героем в конце “Книги Иова”. Он ослеплен жизненной правдой о том, что люди должны страдать, и восстает против такой жестокости.”( 39 ; 126).
Бунтарские мотивы” Книги Иова” явственно звучат и в эпизоде сна Мити в момент ареста с его вопросами:“Да почему это так? Почему?... Почему это стоят погорелые матери, почему бедны люди, почему бедно дите, почему голая степь?... почему они почернели так от черной беды, почему не кормят дите? Почему ручки голенькие, почему его не закутают?” ( 1; 456). Все эти вопросы имеют прямые аналогии в Книге Иова:”Вот они; как дикие осы в пустыне... степь дает хлеб для них и для детей их... Нагие ночуют без покрова и без одеяния на стуже; мокнут от горных дождей, и, не имея убежища, жмутся к скале. Отторгают от сосцов сироту и с нищего берут залог...” (Кн. Иова, 5-9). И вся эта картина начинается с вопроса Мити: почему?
В этот же ряд встает и душевное состояние Алеши после смерти старца Зосимы, неестественно быстрое тление которого воспринимается как незаслуженный позор, поношение праведника. Поэтому Алешазадает те же вопросы:” За что? Кто судил? Кто мог так рассудить?”( ;307). Это вопросы самого ветхозаветного страдальца, и по крайней мере, на два последних из них напрашивается ответ прямой цитатой из “Книги Иова”:”Если не Он , то кто же?”( Кн. Иова, 6:24). Реальный ответ на все эти вопросы и в” Книге Иова”, и в “Братьях Карамазовых” дан по принципу:”...доказать тут ничего нельзя, убедиться же возможно.”(3 ; 208). После неудачных попыток убедить друзей что-нибудь доказать Иову сам Господь предложил ему “убедиттся”, предъявив творение во всей полноте, и Иов принял его. Об этом говорит и старец Зосима: “Любите все создание Божие, и целое, и каждую песчинкую”( ;289).
То же состояние снисходит на Алешу после сна о браке в Кане Галидейской, и на Митю: “За всех пойду, потому что надобно же кому-нибудь и за всех пойти.”(1 ;31).
В обоих случаях Достоевский определяет чувсва героев словом “восторг”, которое он применял и к собственному впечатлению от “Книги Иова”.Вероятно, восторгом можно назвать и состояние самого Иова после разговора с Богом. Восторг испытывает и старец Зосима, вспоминая на пороге смерти свои первые детские впечатления от” Книги Иова”. Он на всю жизнь запомнил мгновение, когда вдруг совершенно неожиданно для себя понял смысл “Книги Иова”: Зосима интерпретирует “Книгу” не с точки зрения человеческой психологии( рассматривающей состояние невинно страдающего индивидуума), а как великую тайну:”... и великое, что тут тайна, - что мимоидущий лик земной и вечная истина соприкоснулись тут вместе. Перед правдой земною совершается действие вечной правды. Тут Творец... смотрит на Иова и вновь хвалится созданием своим. А Иов, хваля Господа, служит не только ему, но послужит и всему созданию его в роды и роды и во веки веков, ибо к тому и предназначен был.”( 1 ;265).
Развивая свои идеи на примере Иова, старец Зосима предлагает читателю ответ на вопрос о страдании, прямо противоположный принципам тоталитарного государства Великого Инквизитора, изображенным Иваном в поэме, государства, где нет страданий и лишений, но люди несвободны.
Решение Зосимы основано на принятии и даже на признании необходимости страданий ради искупления, на признании красоты, морали и эстетики Божьего мира. В этом суть его ответа Ивану, который не удостоился “восторга” после бунта.
Так, Иов оказывается существенным элементом того самого “непрямого”, то есть не “от лица к лицу”( 3 ;66) опровержения богохульства, о котором Достоевский писал К. Победоносцеву в мае 1879 года :”С помощью авторитета Иова “ убедиться” там, где ничего нельзя доказать, предлагается читателю.”(3 ;208).
Тема Иова входит в роман Достоевского еще в одной ипостаси, как тема многострадальности. В романе “Братья Карамазовы” страдальцы- это прежде всего члены семьи Снегиревых, не отдельный человек, а именно семья, в которой, кажется , сошлись все несчастя семейного свойства: смерть ребенка (Илюшечка), слабоумие (Мамочка), неиощь (Ниночка), отчуждение детей от родителей (Варвара), общая для всех нищета.
И все это вместе выпадает перестрадать штабс-капитану Снегиреву, на которого сверх того обрушивается еще одна казнь Иова - глумление. “Даже малые дети презирают меня: поднимаюсь, а они издеваются надо мною... А ныне смеются надо мною младшие меня летами...” (Кн. Иова, 30:1; 19: 18). Так говорит Иов. Характерно, что и над штабс-капитаном Снегиревым глумятся мальчишки.
Тему многострадальности в “Братьях Карамазовых” дополняют и Митя, и выставленный на посмертное поношение старец Зосима. Если же добавить сюда и приснившихся Мите погорельцев, и страдальцев из коллекции Ивана, то круг этот расширится практически до бесконечности.
Итак, все основные мотивы “Книги Иова” - санкционированное икушение, страдание, бунт и примирение - присутствуют в романе Достоевского, но присутствуют дискретно: они не сосредоточены в каком-либо герое, но распылены среди множества персонажей.
Дело тут в том, что ветхозаветная религия V-IV веков до нашей эры (то есть в эпоху создания “Книги Иова”) была религией личного благочестия и индивидуального воздаяния. Человек предстоял перед Богом один на один. В художественном мире Досттоевского тема Иова попала в сферу православия с присущей ему соборностью, что повлекло за собой закономерную трансформацию древней легенды. “В Православной Церкви человек не одинок, и не в уединении проходит путь спасения, а является членом Тела Христова, разделяет судьбу своих братьев во Христе, оправдывается праведниками и несет ответственность за грехи грешников. Православная Церковь - это не одинокое стояние перед Богом, а соборность...” - писала мать Мария, ссылаясь при этом на Достоевского как на авторитет именно в этом вопросе.(53 ; 209).
“Одинокое стояние перед Богом” - это ветхозаветный Иов. У Достоевского же - Иов соборный, то есть не отдельный человек, но общество, мир. Если же пересчитать страдания Иова с масштабов личности на масштабы общества, то получится прелюбопытный результат. В масштабе общества разбой - это война; гибель скота и разрушение дома - стихийное бедствие; смерть детей - мор; болезнь - эпидемия. “Картина получается вполне апокалипсическая,- пишет Л. Левина,- и это не умозрительное допущение.”( 53 ; 210).
“Каждый роман Ф. М. Достоевского - исповедь, “- утверждает Г. Померанц (66; 302). Как нельзя более это применимо к последнему роману писателя. Но чтобы глубоко, правдиво уловить и показать весь тот мучительный путь от помысла к преступлению, от заблуждения к вере, который проделывают его герои, Достоевскому нужен был тот адекватный язык, который бы дал возможность “прорваться через оболочку слов к сути”(66 ;133). Как истинный гений, он ломает аксиомы, делая свой слог “нарочито небрежным”, еретически неправильным, “злонамеренно” сталкивает “сырье”, сор быта, расхожий анекдот с обширными цитатами из Евангелия и вообще с высоким мифом, как бы настаивая на том, что вечное выступает в нашей жизни под маской будненого и случайного. В ”Карамазовых” герои очень часто цитируют библейские тексты, но задачи, которые преследует автор, вкладывая в уста героев библейские слова, могут быть различны. Остановимся на некоторых из них.