Эстетическое и педагогическое кредо поэта и воспитателя И.П.Токмаковой проявляется, прежде всего, в глубочайшем уважении к детству, в признании его преимущественных душевных, интеллектуальных возможностей в сравнении с другими возрастными этапами: «...детская душа умеет слышать звуки иных, незнакомых нам миров, их поэзию, их гармонию».
Поэтесса беседует с читателем, веря в его отзывчивость, даже тогда, когда стихи звучат, казалось бы, отнюдь не как диалог, а как открытое детское признание: «Я летать никогда не учился,/ Но слон у меня получился./ И я назвал его Джумбо./ И он быстро так приручился!»
Музыкальный вкус отличает все стихи и поэтическую прозу И. Токмаковой. Уже в сборнике 1963 года «Звенелки» читатель видит не только живого верблюда, но и радуется музыке переливающихся, четко интонирующих звонких согласных и
длительных гласных: «Живет в зоопарке двугорбый верблюд,/ Верблюды не просят изысканных блюд,/ Не клянчат ситро и тянучку,/ Верблюды едят колючки». Музыкальная аранжировка придает игривость и добродушие иронии. Свободно играющая фантазия великолепна и в переводах стихотворений великого шотландца Роберта Бернса, например, в песенке «Форель»: «Я семь недель ловил форель,/Не мог ее поймать я./И весь промок, и весь продрог,/И все порвал я платье./Ловил в лесах, ловил в садах,/Ловил я даже в печке./И что ж? Форель все семь недель/Скрывалась, братцы, в речке!» Здесь — задорная ребячья интонация, простодушное лукавство, лексическая легкость и живописность — все создает чистейшее совершенство, тот самый «замкнутый мир» стихотворения, который его автор называет универсальным законом поэзии. Прочтите еще раз приведенные поэтические строчки. Заметьте, как ладно пригнаны слова друг к другу, как легка и игрива фантазия, какое свободное проявление радости бытия.
Все это может быть отнесено и к зарисовке в удивительной песенке «Серый крот», хотя, казалось бы, какая уж тут радость игры словами, если «герой» — серый крот. Но: «Вот серый крот,/Вот серый крот,/Вот серый-серый-серый крот./ Он не красавец, не урод,/0н просто серый-серый крот». Ну и что? — скажет, может быть, кто-то из читателей. Можно, мол, было и прозой дать информацию: «Вот это — серый крот». А поэт сочинил песенку. И ни одного слова из нее не выкинешь. И если вслушаемся в ее интонацию, почувствуем в ней, как нарастает внимание автора к серому пугливому зверьку, как возникает улыбка любования, станет ясно, что поэт помогает нам увидеть непохожесть серого крота ни на кого другого, увидеть именно его, именно такого... Здесь — прием парадокса, уже упоминавшейся выше перестановки привычного в непривычное. Серый-серый... — «просто крот» и хорош тем, что он — крот. Информацию об этом можно было дать одной фразой в прозе. А разбудить воображение и... удивление (!) в этом случае информацией невозможно.
Признание за ребенком способности поверить в чудо помогает И.Токмаковой достигать того, что, играя, поэт открыто и просто признается в своем поучающем замысле. Автор прибегает к самоиронии, играя с читателем, в единой с ним увлеченности, сам себя будто бы разоблачает. Обаятельная интонация покоряет и в открыто поучающем стихотворении: «Прошу вас, не надо съезжать по перилам...», хотя из этого вовсе не следует, что никто из тех, кто читал это стихотворение, ни разу не прокатился по перилам.
3. Обзор основных произведений И. П. Токмаковой
Стихотворение «Где спит рыбка?»:
ГДЕ СПИТ РЫБКА
Ночью темень. Ночью тишь.
Рыбка, рыбка, где ты спишь?
Лисий след ведет к норе,
След собачий - к конуре.
Белкин след ведет к дуплу,
Мышкин - к дырочке в полу.
Жаль, что в речке, на воде,
Нет следов твоих нигде.
Только темень, только тишь.
Рыбка, рыбка, где ты спишь?
Действительно, где же спит рыбка? Все здесь необычно, будит воображение: и лисий след, ведущий к норе, и белкин след к дуплу... Все интересно и ...конкретно. Зримо. А вот следов рыбки нет. Царствуй, выдумка! И темень, и тишь вместо натуральных примет движения всех прочих, кроме рыбки, персонажей стихотворения, — удобнейшие условия для работы фантазии и удивления. Вспомним «Городок в табакерке» Одоевского или «Черную курицу» Погорельского. Здесь тоже царствует изящная выдумка. Она естественна, когда вполне конкретные признаки совершенно реальных предметов дают толчок воображению. Например, у картошки есть глазок, должна же она куда-то смотреть; а бутылка не может не петь, если у нее есть горлышко... Это все и случается «В чудной стране»:
В одной стране
В чудной стране,
Где не бывать
Тебе и мне,
Ботинок чёрным язычком
С утра лакает молочко
И целый день в окошко
Глазком глядит картошка.
Бутылка горлышком поёт,
Концерты вечером даёт,
А стул на гнутых ножках
Танцует под гармошку.
В одной стране,
В чудной стране…
Ты почему не веришь мне?
Заметим, ударение И.Токмакова подчеркнуто делает на последнем, а не на первом слоге: «В чуднОй стране»... «ЧуднУю» страну еще труднее, но и еще интереснее вообразить, чем «чУдную». Надо живо увидеть или представить что-то сверхвозможное и сверхреальное в знакомых тебе предметах. Только тогда работает удивление. А через него — фантазия, без которой нет открытия...
Один из тезисов эстетики И.П.Токмаковой: «Без патриотизма человек ущербен. Он не ощущает своих корней, родная земля его не питает». Этот тезис был свойствен поэзии в ее лучших проявлениях всегда. Сегодня его пытаются расшатывать с разных концов: и открытым утверждением о вечной, неизбежной и безысходной отсталости России; и сознательно путая патриотизм с национализмом... Ирина Токмакова четко определяет абсолютную противоположность названных понятий: «...это как раз эмоции взаимоисключающие, с разными знаками, потому что одно из них выстраивается со знаком плюс, имея в основе своей любовь — любовь к Родине, а другое — со знаком минус — вырастает на нелюбви — нелюбви к другим народам». Любовь к Родине обретается с молоком матери, как известно. Но и эту кровную связь надо, очевидно, укреплять. Любовь эта — прямое следствие внутренней близости и к березе, и к елке, если это чувство живет в душе человека с детства.
Есть у И.Токмаковой прелестный, нежный, ласковый цикл «Деревья»:
Маленькая яблонька
У меня в саду.
Белая-пребелая
Вся стоит в цвету.
Я надела платьице
С белою каймой.
Маленькая яблонька,
Подружись со мной.
В этом стихотворении все сказано открытым текстом. Лиризм его проникновенен — ведь это голос ребенка. Антропоморфизм, используемый поэтом, усиливает подсознательное единение ребенка и природы. Почти в каждом стихотворении из цикла «Деревья», дерево — в движении к душе, к чувству ребенка: «Возле речки у обрыва /Плачет ива, плачет ива./Может, ей кого-то жалко?/ Может, ей на солнце жарко?/Может, ветер шаловливый/За косичку дернул иву?/Может, ива хочет пить?/Может, нам пойти спросить?» Совершенно иная интонация четверостишия «Сосны»:
Сосны до неба хотят дорасти,
Небо ветвями хотят подмести.
Чтобы в течение года
Ясной была погода.
Здесь побеждает вера в счастье. Здесь величие сосен, их близость к небу — возможность прикоснуться и даже подмести небо, как и убежденность, что можно сделать погоду ясной, — все блистательно передает веру детей в магическое. Убежденность поэта, что ребенок обладает не примитивной, а довольно сложной душевной конституцией.
«Летний ливень». В 1980 году был опубликован сборник «Летний ливень», в который вошли лучшие произведения Токмаковой, созданные за двадцать лет работы.
Книга состоит из нескольких разделов. В одном – стихотворения из сборников «Деревья», «Зернышко», «Где спит рыбка», «Весело и грустно», «Разговоры»; в другом – стихотворные сказки («Вечерняя сказка», «Кукареку», «Сказка о Сазанчике», «Котята»); в третьем – прозаические повести «Ростик и Кеша», «Аля, Кляксич и буква «А».
Подписи к картинкам, считалки, колыбельные песни, лирические стихи, сюжетные, игровые стихотворения, стихотворные сказки, поэмы – таков жанровый диапазон поэзии Токмаковой.
В критике неоднократно отмечались не только многожанровость, но и эволюция творчества поэтессы (С. Баруздиным, В. Берестовым, В. Приходько). Начав с колыбельного и веселого игрового стиха, Токмакова приходит к разработке серьезных жизненных проблем и, как точно подметил В. Приходько, к проблеме положительного героя – ребенка.
Лирический герой ее зрелой поэзии тоже дошкольник, как и в ранних стихах. Он тоже мечтатель. Ему видятся голубые, золотые, а то и совсем «никакие» страны, населенные голубыми, золотыми и «никакими» людьми, лошадьми, индюками, подобно тому, как герою ранних стихов березка и ива представлялись девочками, а старые ели и молодые елочки – бабушками и внучатами.
Но сходство на этом, пожалуй, заканчивается, потому что рамки окружающего мира раздвинулись в восприятии лирического героя поэзии Токмаковой конца 70-х – 80-х годов. Он вбирает в свое сознание не только позитивные, но и негативные стороны окружающего и по-своему, по-детски, противодействует последним:
-Я могу и в углу постоять,
Час могу, два могу или пять.
Я не брал эту запонку красную,
Ну зачем говорите напрасно вы!
Дважды повторенное (только во второй строке вместо слова «час» - слова «день»), это четверостишие составляет законченное стихотворение. Казалось бы, зачем повтор? А он необходим: с помощью этого приема автор подчеркивает и убежденность ребенка в своей правоте, и готовность ее отстаивать, и обиду на несправедливость взрослых.
Несправедливость взрослых по отношению к ребенку – очень серьезный конфликт, разрабатываемый поэтессой в таких стихотворениях, как «это ничья кошка», «Я ненавижу Тарасова», «Как пятница долго тянется», «Я могу и в углу постоять». Но и здесь поэзия Токмаковой не утрачивает присущей ей мажорности. Только характер мажорности меняется. Раньше она была наивным приятием всех новых впечатлений: «Маленькая яблонька, подружись со мной!», «Рыбка, рыбка, где ты спишь?», «Где же прячутся птицы и звери?», «По мосточку пойдем, в гости к солнышку придем». Теперь это активное проявление маленьким человеком своей позиции: «Но он же совсем взрослый – не мог он неправду сказать!», !Я ненавижу Тарасова. Пусть он уходит домой!», «Я не брал эту запонку красную, ну зачем говорите напрасно вы!»