Ядро с ядром и бомба с бомбой,
Жужжа, свища, сшибались с злобой,
И меч о меч звуча, слал гул;
Там всадники, как вихри бурны,
Темнили пылью свод лазурный;
Там бледна смерть с косой в руках,
Скрежещуща, в единый мах
Полки, как классы, посекала.
(3, 105—106)
Картина боя представлена здесь в динамике, в кипении, для передачи состояния битвы использованы глаголы: жужжать, свистеть, сшибаться, звучать, слать, темнеть, посекать. В тексте очень мало прилагательных, которые обычно замедляют повествование.
Звукопись державинских стихов особенно заметна в отрывке из «Персея и Андромеды»:
Частая сеча меча
Сильна могуща плеча,
Стали о плиты стуча,
Ночью блеща, как свеча,
Эхо за эхами мча,
Гулы сугубит звуча.
(2, 391)
Повторение ч, щ в словах частая, сеча ,меча, могуща, плеча;стуча, блеща, свеча, мча, звуча напоминает звуки, которые мы слышим при извлечении клинка из ножен, свисте рассекаемого воздуха, ударе.
Как правило, описание битвы у Державина дается в коротких словосочетаниях: «Ударов звук и крови брызги, зиянье ран, нестройны визги, шум, крик возник, стон и треск». Подобная манера подачи изобразительных средств характерна при описании боя в пушкинской «Полтаве» («Швед, русский—колет, рубит, режет. Бой барабанный, клики, скрежет»).
В некоторых произведениях Державин отдал дань оссианизму. (Оссиан — легендарный герой кельтского народного эпоса.) «Сочинения Оссиана» Джемса Макферсона, переведенные в 1792 г. на русский язык, имели успех благодаря своим художественным достоинствам, широкому использованию мотивов устного творчества Ирландии и Шотландии. Это издание оказало большое влияние на всю предромантическую литературу, но сильно оссианизм проявился в литературе, затрагивающей героическую тему.
В оде «На взятие Измаила» Державин рассказал о священнике,. который возглавил одну из штурмующих колонн русских войск, и сравнил его с певцом древних кельтов — бардом. В оде «Водопад» фельдмаршал Румянцев представлен в виде средневекового воина: это седой муж, у его ног, во мху, лежит обвитый павиликой шлем. Пейзаж в этом произведении «оссиановский»: туман, среди рощи сидит седой старец. Нечто близкое и в оде «На победы в Италии». В оде «На переход Альпийских гор» Суворов «одет седым туманом». Появляются зловещие признаки чего-то рокового: треснул «кремнистый холм», поднялась станица воронов. Смерть является в виде воинственной девы-валькирии, которая, по древнескандинавской мифологии, даровала в битвах победы и уносила души умерших храбрых воинов на Валхаллу — дворец бога Одина. Ода «На победы в Италии» начинается с призыва к валькирии: «Ударь во сребряный, священный, далеко-звонкий, валка! щит...» Сам поэт объяснял этот образ: «Древние северные народы... возвещали войну и сбирались на оную по ударению в щит, а валками у них назывались военные девы». Победу скандинавцы праздновали у костров, где горели дубы, под звуки арф, за круговой чашей. Державин рассказывает об этом в оде «На победы в Италии».
Державин стремится использовать для героической темы бытовые, замеченные в жизни явления. Так, в оде «Вельможа» показан старый увечный воин, вынужденный унижаться в приемной вельможи, чтобы не умереть с голоду:
А там — на лестничный восход
Прибрел на костылях согбенный
Бесстрашный, старый воин тот,
Тремя медальми украшенный,
Которого в бою рука
Избавила тебя от смерти:
Он хочет руку ту простерти
Для хлеба от тебя куска.
Наряду с использованием средств классической поэтики, вопреки «Риторике» Ломоносова, Державин брал для одной и той же темы слова «высокие» и «низкие», просторечные, пользовался словами и образами, близкими к разговорной речи. В стихотворении «Видение Мурзы» о капризах Потемкина, например, намекается фразой, где фигурируют «прозаические» слова «арбуз» и «огурцы» («И словом: тот хотел арбуза, а тот соленых огурцов»). О Кутузове говорится, что французов он «пужнул, как тьму тетеревов», «расчесал в клочки», о русских — что они «растрепали круля (т. е. короля.—А. К. ) в пух» (сказка «Царь-девица»). Нечто подобное содержится в оде «На счастье». Иногда в текст включается народная поговорка или пословица: «...Дралися храбро на войне; ведь пьяным по колени море!» («Кружка»); «...не узнав и броду, соваться в воду» («Голуби»). Из разговорного языка взяты обороты: «поставить вверх дном» («Изображение Фелицы»), «франпузить»—подражать французам («Кружка»), «как лунь... поседевший» («Вельможа»), «треснуть в ус» («На первые победы русскими французов»), «посбить спесь», «подбрить кудерки» («Солдатский и народный диферамб по торжестве над Францией»), «бить горою» («На смерть фельдмаршала кн. Смоленского, апреля в 16 день 1813 года). Уснащение стихотворений просторечиями говорит о стремлении Державина быть понятным простому народу, особенно сильно проявилось это в произведениях последнего периода.
Некоторые оды Державина написаны «низким» слогом, однако они не потеряли своего «высокого» значения и содержали присущие жанру «трафареты». Все это показывало движение литературы, которая уже не удовлетворялась схемами классицизма.
Державина называли самым музыкальным поэтом XVIII в. Многие его стихотворения положены на музыку . Некоторые его оды по своей композиции близки к построению музыкального произведения. Такова ода «На взятие Измаила». Вначале, словно в увертюре, излагается картина извержения вулкана Везувия («Везувий пламя изрыгает... О росс. Такой твой образ славы...»). Через две строфы эта тема появляется вновь, но в другой трактовке: штурм сравнивается уже не с извержением вулкана, а с весенним, все сметающим на своем пути половодьем («Как воды, с гор весной в долину низвержась пенятся ревут, волнами льдом трясут плотину, к твердыням россы так текут...») и грозовой тучей («Идут — как в тучах скрыты громы, как движутся безмолвны холмы») . Тема страшного, молчаливого, неотвратимого, как рок, движения войск нарастает, осложняется звукозаписью. Солдаты_подошли к стенам крепости, установили штурмовые лестницы, поползли вверх. Поэт слышит крик («Во мне их раздается крик»), теперь это уже не молчаливое движение людей, а грохочущий при5ой («Как шумны волны, через волны они возносятся челом»). Через три строфы снова для характеристики штурма Державин использует образ грозовой тучи, но теперь эта туча не только движется, но и гремит, ее не только видно, но и слышно:
Представь, по светлости лазури,
Взошла черно-багрова буря...
Дохнула с свистом, воем, ревом,
Помчала воздух, прах и лист...
И затрещал Ливан кремнист...
Кульминации изображение штурма достигает в уже упомянутой строфе, где дается картина, близкая к видению из Апокалипсиса («Представь последний день природы...»). Здесь появляется контрастная тема; словно затишье после страшной бури, идут элегические медитации по поводу бесполезности всех войн вообще: «...Напрасно слышен жалоб крик: напрасно, бранны человеки. Вы льете крови вашей реки, котору должно бы беречь; но с самого веков начала война народы пожирала, священ стал долг рубить и жечь!» Этот вывод о бесполезности войн приобретает большее значение, что исходит из уст победившей стороны, т. е. русского поэта.
Мы коснулись лишь некоторых поэтических средств, который пользовался Державин. Можно видеть, что в его произведениях сочетались общие стилевые черты предшествующего искусства и частные особенности, присущие только поэту. Творческая индивидуальность Державина повлияла на последующее развитие литературы. Многие годы он оставался вождем литературы, разрабатывающей гражданские и патриотические темы. Его высоко ценил Радищев, поэты-декабристы, Пушкин.
Заключение
Итак, основная идея русского классицизма — идея защиты родины, оценка мира и войны были восприняты от Петровской эпохи. Великой заслугой классицизма было воплощение в художественных образах высокого, героического.
Однако классицисты полагали, что героическое содержится только в величественном и великолепном, а не в простом и обыденном. Художественная практика классицистов часто ограничивалась стереотипными рамками. Тема народа как определяющей силы исторического процесса в их произведениях только поставлена. Дальнейшее развитие она получит у романтиков. У писателей-классицистов очень слабо выражен критический дух. Классицисты не изображали бой, а прославляли полководцев. В поэзии классицизма в целом очень мало говорилось о человеке — главном и единственном герое описываемых грандиозных событии. Ничего не писали о его переживаниях и чувствах, не изображалась бытовая сторона войны. Это отношение к человеку соответствовало господствовавшей в XVIII в. военной теории, автором которой был прусский король Фридрих II. Его армия носила ярко выраженный сословный характер и была типичным продуктом абсолютизма: в ней господствовала иерархия, офицеры набирались исключительно из дворян, солдаты — из крестьян и иностранцев. В результате палочной муштры солдаты превращались в «механизм, артикулом предусмотренный». В живописи в эту эпоху распространился условно-аллегорический тип батальной картины, монарх или полководец изображался крупным планом на фоне битвы либо симметрично расположенного войска .
На литературе XVIII в., и в частности на произведениях классицистов, несмотря на особенности их стиля, воспитывалось несколько поколений русских людей. Эти произведения учили героизму, презрению к смерти, рыцарскому отношению к долгу. Они глубоко западали в душу, их вспоминали даже на поле боя.
Литература
1. Батюшков К. Н Сочинения./ К. Н. Батюшков- М., 1935, стр. 263.
2. В. Западов. Неизвестный Державин. М, 1958, № 1,
3. Г. Н. Поспелов, Проблемы исторического развития литературы. М., «Просвещение», 1972, стр. 66.
4. Г. П. Макогоненко. Пути литературы века. //Русская литература XVIII века/ Макогоненко. Л., «Просвещение», 1970, стр. 11.
5. Г. П. М а к о г о не н к о. Пути литературы века. В кв. «Русская литература XVIII века». Л., «Просвещение.), 1970, стр. 31..
6. Державин //История русской литературы.. – М.,1947.-Т. XVIII, -с.126
7. Кузьмин А.И. Героическая тема в русской литературе./ А. И.Кузьмин - М., 1974, с.304
8. Л. В. Пумпянский. Очерки по литературе первой половины XVIII в. В сб. «XVIII век», т. I. М. Л., Изд-во АН СССР, 1935, стр. 114— ' 118,
9. М. В. Ломоносов. Полн. собр. соч., т. VIII. М.—Л., Изд-во АН СССР, 1959, стр. 186
10. Моисеева Г. Н.. Ломоносов и древнерусская литература../ Г. Н. Моисеева. - Л., «Наука», 1971, стр. 9.
11. Русская литература XVIII века.- Л., 1937, стр.169