Разговор с лучом, крадущимся «по маминой подушке»,— трогательное свидетельство того, как в детях наливаются зерна добра и юное сердце отвечает на любовь любовью. [5,с.74]
3. Тема труда в поэзии Е.А. Благининой
Ярко Елена Благинина изображает труд и людей труда. Показывая одновременно, как душевные качества человека раскрываются в труде. Профессий в стихах Елены Благининой много. И они — разные. И все — нужные людям. И как привлекательно выглядит у Елены Благининой «Веселый человек» (так называется стихотворение)! Появившись в доме, он «все перевернул вверх дном»:
Он двигал кресла и столы. / Он залезал во все углы, / Он краску на пол проливал / И песни распевал.
Этот перечень реален. И он вызвал восторг у наблюдавшего за ним ребенком.
Покурив, отдохнув, полотер берется за работу:
Сукно и щетку притащил / Веселый человек. / Он щетку воском навощил, / Веселый человек./ И ну плясать, и ну свистеть — / И начал так паркет блестеть,/Что окна вместе с синим днем / Вдруг отразились в нем. / Потом паркет сукном натер / Веселый человек. / Ох, удивительно хитер / Был этот человек! / Он двигал мебель как хотел, / Он стулья в воздухе вертел, / Но даже тетя на него / Не злилась, ничего!
К восторгу и зависти прибавляется досада. В чем дело? Тетя дает полотеру положенные деньги.
А мне за эту кутерьму, / Какую поднял ты в дому, / Такой бы вышел нагоняй, / Что только ай-ай-ай!
И то, что труд сближен с искусством, проявляется в поэтически воспетой эстетической его стороне — в сравнении полотера с танцором, в ритме, совпадающем с движениями танца, в пластичности описаний, в любимой Благининой минуте отражения красоты земного в малой его капле — в колее, наполненной дождем, или в зеркале натертого паркета, отразившего «окна вместе с синим днем».
Это не протокольный рассказ «процесса труда», как у нас говорят, а живой, психологически верный портрет человека; вырванный из жизни эпизод поэтом одухотворен. Женщина принесла корыто и начала стирать белье:
Пахнет пена под руками / И пузырится слегка, / Будто дали нашей маме / Не белье, а облака. / На плите бушует бак, / Крышкой хлопает толстяк.
Это можно перенести на картину. За пределами картины остается концовка — достояние поэзии. Белье постирано, развешано на веревке.
Ветер машет рукавами, / Треплет кофты и штаны, / Будто вдруг сбежались к маме / Все танцоры-плясуны. [6,с.76]
Любое занятие человека под пером Елены Благининой превращается в поэтически увлеченное действо, свежее просохшее белье надо прогладить. Будничное занятие. Вот оно — в изображении Елены Благининой:
Утюг идет по простыне. / Как лодка по волне, / И оставляет ровный след / На белом полотне. / Горячий, ровный-ровный след,— / Ни складки, ни морщинки нет.
Одновременно видишь утюг и лодку, простыню и речную гладь, морщины на простыне и волны на воде. Сверх того, видишь человека, который гладит белье. И словно вступаешь с ним в беседу. Это — сверхзадача поэтического образа. В стихах Елены Благининой то и дело встречаешься с этой тонко и умно решенной сверхзадачей. Она решается как в стихах для детей, получивших весьма широкое признание, так и в стихах для взрослых, еще, к сожалению, недостаточно оцененных. А вместе с тем проникновенная пейзажно-философская лирика Елены Благининой, скупо представленная в немногих книгах, относится к числу примечательных и, полагаю, непреходящих явлений русской поэзии.
Труд, особенно извечный женский, становится для Благининой метафорой жизни и творчества («...простым крестом по снегу вышивала, месила тесто теплых пашен вешних»). Все мотивы она сливает в единственную тему, в единый образ — родины. [5,с.74]
4. Тема Родины
Нелегко разъять в анализе цельность благининской поэзии, потому что стихи ее не отдельно о труде, отдельно о природе или о личной жизни. «Россия, страсть моя!» — и все у нее о России: когда рисует весны и осени, рассветы и закаты, когда размышляет о собственных стихах. Прислушиваясь к названию древнего города Суздаля, играя звучанием родной речи, она угадывает в нем давнюю судьбу родины, характер народа: В слове Суздаль — узда и даль, / Удаль, лад, и ад, и слеза...
И отчизна воссоздается ею в образах труженика («пахарь, воин, зодчий, рыбак»)... Видишь его то, как сурового, величественного старика с косой («Он вошел в автобус босой. / И стоял к двери прислонясь...»); то, как бесстрашного машиниста, что «под ветра острый свист ведет тяжелый паровоз». Нет для Благининой труда низкого или высокого — есть поэзия труда, одухотворенного человеком. Потому из стихотворения о прозаическом домашнем занятии, о глажке белья, постепенно начинают выплывать иные картины: Горячий, ровный- ровный след,— / Ни складки, ни морщинки нет...
Певучий рефрен вызывает в воображении плавное струение вод, и чистое белье приносит свежий запах зимы, потому что пахнет «морозцем, ветерком, недавно выпавшим снежком». И веер искр из-под кружащегося колеса точильщика вырывается в самое небо... Все эти запахи, этот полет, раздолье неба и земли, столь близких между собой и отраженных друг в друге, передают нам ощущение простора, того глубокого, легкого дыхания, каким дышат благининские стихи.
И оно не покидает даже в «Букварике», составленном, казалось бы, с одной целью: научить ребенка различать буквы... Теперь, когда для детей будут писаться новые учебники, «Букварик» Благининой мог бы служить образцом, в котором практическая, познавательная цель нашла поэтическое выражение.
Надо изучить букву «о» — и звук гуляет по строке, то попадает под ударение, то уходит от него. Музыкальные оттенки меняются, и в конце концов все складывается в пейзаж, который всегда набрасывает Благинина: даль за окном, высота неба, облака, отраженные в реке:
Открыты окна широко. / За окнами — Ока. / А над Окою высоко, / Высоко облака. / Они Окой отражены, / В Оке повторены. [5,с.75]
Иногда, как здесь, в стихах слышна лишь музыка, но чаще всего радуют глаз цвета синевы и золота. Золото — это «зерна потоки золотые», и солнце уподоблено хлебу:
Солнышко то спрячется за тучей, / То раскинет желтые лучи. / И сидит поджаристый, пахучий / С золотистой коркой хлеб в печи...
В «Землянике» читатель услышит гимн жизни и родине, которую уничтожить невозможно — вопреки разрушительному грохоту, в прахе и дыме войны поспевала земляника и куковала кукушка, поддерживая уверенность в победе. Причем архитектоника стихотворения подчеркнуто проста: две строфы — вопрос, одна строфа — ответ... Вопросы-ответы создают интонацию беседы с глазу на глаз, узор этих вопросов-ответов симметричен:
А поспевала ль земляника...? / А куковали ли кукушки? / Да, здесь кукушка куковала. / И земляника поспевала.
Пейзаж впаян в гражданскую тему и гражданская тема — в пейзаж. Одухотворенная природа — жалобно клонящая головки и все-таки поспевающая земляника, и все-таки кукующая кукушка — вырастает в символ непокоренности. И вывод прям, публицистичен:
Не потому ли русский войн / В пылу бомбежек и атак, / Был духом тверд, душой спокоен / И знал, что сокрушится враг.
Сад у Благининой — образ родины. Название томика «Окна в сад» подкреплено эпиграфом из Марины Цветаевой: «Пошли мне сад на старость лет...» Образ сада возникает в стихотворениях «Угадайте, где мы были?», «Зима», «Зайчики», «На моем окошке», «Мороз», «Милый сад», «О яблоке», «О дроздах» — всех не перечислить! [2,с.19]
5. Язык лирики, особенности стиха
Устная и письменная речь Елены Александровны представляется литературоведам образцовой. Разливы этой речи во всех ее тонах, во всех полутонах звука и цвета доставляют истинное удовольствие. После речевой мешанины, языковых коктейлей, после стилевой безвкусицы, которые мы встречаем сплошь и рядом у современных авторов, сочинения Елены Благининой доносят до нас переливы живого народного говора, сохраняют чистоту и прозрачность его. В этом смысле Елену Александровну можно назвать хранительницей огня, хозяйкой речевых кладов. И здесь она может быть и должна быть наставницей. Вслед за Пришвиным и Житковым, Соколовым-Микитовым и Паустовским, Исаковским и Фраерманом. Свобода и изящество слога, изобретательность и естественность словесного волеизъявления без словесной эквилибристики, богатство интонаций и гармония переходов от одной к другой — вот что можно сказать о языке произведений Елены Благининой. Здесь для исследователей непочатый край работы.
Четырехстопный ямб, чередующийся с трехстопным, столь частый четырехстопный хорей, амфибрахий баллад и описаний, редкие дактиль и анапест — все служит поэту. У Елены Благининой нет стереотипов. Все живо, все движется, все служит образу, характеру, мысли. И все так просто, все сделано из основных стихий мира: огня, воды, воздуха.
Вот я взял гармошку в руки, / Тронул бережно лады — / Полились на пальцы звуки / Ручейками без воды.
Сколько раз изображали гармонь! А такая гармонь только у Елены Благининой.
Истопила мама баньку, / Паньку на руки взяла. / Через все сугробы Паньку / Мама в баньку понесла.
Хочешь не хочешь, а запомнишь. Вроде бы частушка, но нет — нечто другое, сугубо благининское. Ее лад и склад речи. И в первом и во втором четверостишиях один и тот же размер. А звучат они по-разному. Дело в интонации. На одной и той же ритмической стежке дается разный интонационный узор. Это ли не мастерство! Время идет, а оно не стареет. Напротив, с годами все видней и все ценней запечатленный труд поэта. [6,с.77]
Благининой — это особый разговор. Она всегда готова ввернуть словцо, которое найдешь не во всяком словаре. Она писала, скажем:
«денек ни на што не похож», «наших деток не булгачь», «чисто баба-яга», «ну-ка, парень, сыграни», «я на крик», «девчонки заверчёные», «утешные слова», «дюже плох», «маменька несет хлебца мякенька», «в растопыр — брове-усы» и т. д.
Она не боялась просторечий, не страшилась соединять слова из разных пластов: это проявление внутренней свободы, органичного ощущения родного языка.