Из причастий отмечаем формы страдательного залога прошедшего времени с суффиксом -т, которые в литературном языке имеют суффикс -н: Атаман, пожалей ранетого (Я пришел дать вам волю). В данном случае мы имеем дело с последующей субстантивацией, когда причастие становится сначала прилагательным, а затем существительным.
Повсеместно распространенные своеобразные формы страдательных причастий прошедшего времени от глаголов дать, брать, взять типа даденый, брадена, взяден отмечаем и в рассказах В.Шукшина как один из грамматических элементов описываемого говора: Только не нам это решать дадено, вот беда (На кладбище).
В текстах произведений В.Шукшина отмечаются самые разнообразные формы деепричастий. В частности это деепричастия с суффиксом -учи (-ючи): А то потом не оберешься… Тебя жалеючи говорю (ср. лит. жалея – несов. в.) (Волки); Баев, сидючи в конторах, не тратил силы (ср. лит. сидя – несов. в.) (Беседы при ясной луне); И чтоб вы, домой идучи, нигде никаких людей с собой не подговорили (ср. лит. идя – несов. в.) (Я пришел дать вам волю). Как видим, данный суффикс образует деепричастия несовершенного вида. Деепричастия же совершенного вида в нашем случае представлены суффиксом -мши: А за рулем, меня никто ни разу выпимши не видел и никогда не увидит (Раскас); Да выпил он, должно, он дурной выпимши (Материнское сердце).
Приведенные примеры показывают также, что суффикс -мши присоединяется только к глагольной основе слова выпить, следовательно, приобретает лексиколизованный характер. Деепричастие от данного глагола, равно как и от других глаголов совершенного вида, может быть образовано и путем присоединения суффикса -вши: Я по дурости… выпивши был, - признался он (Бессовестные); Молчит, как в рот воды набравши (Генерал Малафейкин).
Из синтаксических черт укажем прежде всего на постфикс -то, употребление которого также связано с северновеликорусским наречием и, в частности, с говорами Алтая и Сибири. В.Шукшин достаточно часто использует эту особенность в речи персонажей: Во звонарь-то! (Генерал Малафейкин); Она бабочка-то ничё, с карактером (Жена мужа в Париж провожала); …а куфайку-то под голову сверни (Охота жить); Церковь-то освободилась теперь (Мастер); Разинул рот-то. Шшенок (Гена Проидисвет); …время-то сколько надо (Калина красная).
Особо следует подчеркнуть, что отмечаемые диалектные особенности характерны в произведениях В.Шукшина прежде всего для речи персонажей. Это и понятно: автор подчеркивает малограмотность своих героев, отмечая при этом колорит речи героев и данной местности; в авторской же речи фонетические и грамматические черты говора ему кажутся недопустимыми, и это справедливо.
Иная картина наблюдается при введении в текст произведений разного рода диалектной лексики (диалектизмов). Они отмечаются не только в речи персонажей, но и в авторской речи. Согласно нашим материалам, в произведениях В.Шукшина встречаются все типы диалектизмов. Прежде всего это фонетические диалектизмы. К ним можно отнести слово аржаной: Вань, ты бы сейчас аржаных лепешек поел (Дамские зимние вечера).
В текстах произведений В.Шукшина встречаются также словообразовательные диалектизмы. К ним можно отнести глаголы здремнуть в соответствии с литературным вздремнуть: А этто вчерашней ночью здремнул маленько (Горе); уревновать (ср. литературное с приставкой при): Да и вы коситесь – уревновали, дураки (Я пришел дать вам волю); заспать (ср. литературное заснуть): Петька с удивлением и горечью постигал, что теперь – ночь. Заспал? (Беседы при ясной луне).
К словообразовательным диалектизмам, на наш взгляд, можно отнести и глаголы с суффиксами -ыва, -ива, -ва со значением многократного действия: В царя игрывал – садись: всех выше теперь будешь (Я пришел дать вам волю); Небось, заморское пивывал (Там же).
Как видим, данные типы диалектизмов отмечаются также в речи персонажей рассказов В.Шукшина. То же можно сказать относительно семантических диалектизмов. Так, слово решить в литературном языке означает "после обдумывания прийти к какому-либо выводу, заключению" и имеет целый ряд других значений, в диалектической же речи это слово имеет значение "убить" (МАС, III, 715). Вот пример употребления данного глагола в диалектном значении: Егорка Любавин бабу свою решил (Любавины). Слово звонарь имеет значение в литературном языке "церковный служитель, звонящий в колокола", в диалектном языке и в просторечном употреблении – "болтун, сплетник", что отмечается с пометой просторечное в МАСе (I, 602). В последнем значении имеем данное слово в рассказе "Генерал Малафейкин": Звонарь, - он негромко сам себе. – Дача у него, видите ли… Во звонарь-то!
Наибольшую группу диалектизмов в рассказах В.Шукшина составляют собственно лексические диалектизмы. Из извлеченных нами лексических диалектизмов обращают на себя внимание следующие: вечерять – с пометой областное дается в словаре как "ужинать" (МАС, I, 159): Клавдия и девочки вечеряли (Сапожки); курыжак – в словаре представлено в значении "иней" (Вл.Даль, II, 221) с пометой северное. На стенах курыжак в ладонь толщиной, промозглый запах застоялого дома (Охота жить); пимы – валенки (МАС, III, 123): Старик, кряхтя, слез с печки, надел пимы, полушубок, взял нож и вышел в сенцы (Космос, нервная система и шмат сала); каменка – в значении вообще печь – арханг, банная печь – сибирское (Вл.Даль, II, 81): Петро ихний… пьяный на каменку свалился (Калина красная).
Кроме того, в рассказах В.Шукшина отмечаются этногеографические диалектизмы. Так, слово шанежки, присущее только Сибири и Алтаю, означает "ватрушки из пресного теста".
Вот пример контекстного употребления данного диалектизма: Виделось, как мать-старушка подошла к воротам тюрьмы, а в узелке у нее – передачка: сальца кусочек, шанежки, соль в тряпочке… (В воскресенье мать-старушка). С пометой сибирское представлено в словаре слово чалдон в значении "коренной житель Сибири", что отмечаем и у Шукшина: Щиблетов не стал дожидаться, пока они своими чалдонскими мозгами сообразят, что ответить, скрипуче повернулся, кашлянул в кулак и пошел в машину (Ораторский прием) (Значение см. в МАСе, IV, 652). Из контекста вытекает в данном случае "недалекий, глупый человек". Однако в таком значении это прилагательное в словарях не зафиксировано. Слово туесок отмечаем в следующем контексте: Кадки, кадушки, бочонки, туески – целый склад (Космос, нервная система и шмат сала). Согласно данным МАСа, туес – круглый берестяный короб с тугой крышкой для хранения и переноса меда, икры, ягод (МАС, IV, 424).
С пометой алтайское отмечаем фразеологический диалектизм скатать шлык, что значит "отодрать за волосы, взбить их на голове шапкой": Пойду Маньке шлык скатаю (Суд).
Как видим, способ, которым пользуется автор при введении диалектизмов, контекстуальный. Других способов введения диалектизмов в текст нами не отмечено.
Таким образом, диалектные элементы, используемые В.Шукшиным в своих произведениях, принадлежат главным образом к говорам Алтайского края и Сибири. Общими для всех говоров свойствами, не связанными только с северновеликорусским наречием, является передача фонемы <ф> как звуков [к], [и] или звукосочетания [хв]; смешение родовых различий существительных; употребление притяжательного местоимения ихний, своеобразные формы причастий и деепричастий.
2.2 Исследование особенностей диалектных элементы родного говора у К.Паустовского
К.Паустовский не случайно считается мастером слова. В его произведениях много описаний природы, рассуждений. Это отражается на стилистической манере писателя, на тех языковых средствах, которые он использует. Думается, с этим связано и незначительное число диалектных элементов фонетического и грамматического характера, которые он использует в речи своих героев.
Как показывают проведенные нами исследования, фонетические и грамматические черты, отраженные К.Паустовским в речи героев, связаны с южновеликорусским наречием, с его рязанским говором.
На фонетическом уровне следует отметить отражение яканья: тялуш (Последний черт); нарушение в чередовании согласных по сравнению с литературным языком; слухай (в нескольких рассказах); не пужайся (Мещорская сторона); пущай (Последний черт). Элементы яканья отражены также в следующих репликах: - Да не курослеп это, а медуница; Мядуница! – даже с некоторым восхищением повторил мальчик (Золотая роза); Трявога, трявога! – сердито сказала девочка с хрипловатым голосом (Золотая роза).
На грамматическом уровне обращает на себя внимание смешение родов. Так, в текстах отмечаем употребление женского рода вместо мужского с соответствующим морфологическим оформлением: музея – Летошний год гоняли меня в музею (Мещорская сторона). Употребление того же рода существительного, но с другим окончанием: жизня – Вот она какая, жизня наша (Там же). В женском роде с соответствующим морфологическим оформлением употреблено слово путя: На Прорву подались, верьте мне, бабочки! – крикнула высокая и худая вдова, прозванная Грушей-пророчицей. – Другой пути у них нету, у горемычных моих! (Золотой линь).
Кроме того, отмечаются некоторые особенности в употреблении окончаний существительных и прилагательных. Как и для говоров Алтайского края, для рязанских говоров более употребительным является окончание -у в родительном и предложном падежах единственного числа: для музею надо бы взять живьем (Мещорская сторона); наблюдается смешение твердого и мягкого вариантов окончаний: Насилу мужики ценами меня от нее отбили (Последний черт); окончание -ай у прилагательного именительного падежа единственного числа мужского рода: ягод, милай, нынче нетути даже на Глухом озере (Последний черт).