Грязнуля пытается спастись бегством, но бешеная мочала преследует его. Грязнуля встречает Крокодила с детьми, и он «мочалку, словно галку, словно галку проглотил». Крокодил потребовал от грязнули умыться, иначе:
А не то как налечу,
Говорит,
Растопчу и проглочу,
Говорит. [65, с. 82]
В «Мойдодыре» в отличие от «Крокодила» две ипостаси Крокодила – добрая и злая – наталкивают героя и читателя на значительное открытие: нужно отличать требовательность друзей от нападок недругов, не всякий, причиняющий неприятность – враг, лекарство бывает горьким. Вот почему грязнулю заставляет умыться Крокодил, защитивший мальчугана от бешеной мочалки. Но, если уж и друзья хотят того же, значит действительно:
Надо, надо умываться
По утрам и вечерам. [65, с. 85]
Теперь понятно, что Мойдодыр вовсе не враг, а просто у него такой ворчливый, но добродушный характер, и что он не нанес грязнуле поражение, а помог совершиться победе, которую маленький герой одержал над самим собой. Это для него, пожалуй, труднейшая из всех побед.
В «Мойдодыре» особенно наглядно видна условность сказок Чуковского. Это их свойство совершенно органично: чем строже выдержана условность, тем точнее и правильнее сказочная действительность, созданная Чуковским, а разрушение условности ведет к неточному и неправдивому изображению действительности жизненной.
Там, где Мойдодыр говорит о головомойке, есть не только мытье головы, но и угроза. Там, где самовар бежит от неряхи, как от огня, есть не только перекипание воды от слишком сильного нагревания, но и отвращение.
В тех случаях, когда маленький читатель не понимает переносного смысла метафоры, сказка подготовит его к пониманию. Услыхав метафору в другом контексте, маленький лингвист будет ассоциировать незнакомое значение со знакомым. Так осуществляется на деле один из основных принципов сказок Чуковского – принцип языкового воспитания.
В отличие от других сказок, где богато и разнообразно представлен животный мир, в «Мойдодыре» нет зверей, кроме Крокодила и двух его деток. Однако и в этой сказке незримо присутствует целый зоопарк. Все вещи домашнего обихода воспринимаются в «животном» аспекте: «подушка, как лягушка, ускакала от меня», умывальники «залают и завоют», будто собаки, Крокодил глотает мочалку «словно галку». Все предметы ведут себя в сказке как животные: они бегают, прыгают, несутся кувырком, летают и т. д. Например, мыло «вцепилось в волоса, и юлило, и мылило, и кусало, как оса».
Благодаря динамичности образов, стихотворному мастерству, игровым качествам, оригинальности, изяществу всех художественных средств «Мойдодыра» за ним заслуженно укрепилась репутация одной из лучших сказок Чуковского.
Сказка «Телефон» отличается от других сказок Чуковского тем, что в ней нет конфликтного сюжета, в ней ничего не происходит, кроме десятка забавных телефонных разговоров. Разгадка этой загадки состоит в том, что́ связывает разрозненные телефонные разговоры вопреки отсутствию сюжета. Это- игра. Сказки Чуковского вообще вобрали многие черты детских игр, но «Телефон» - игра в чистом виде, вернее – отлично написанный литературный текст к игре в «испорченный телефон». «Телефон» гораздо ближе к таким стихам, как «Мурочка рисует», «Что делала Мурочка, когда ей прочитали «Чудо-дерево», чем к сказкам. Последовательность разговоров в сказке усваивается ребенком с трудом, но для игры годится любой их порядок. Лучше всего запоминается концовка (ставшая, между прочим, поговоркой взрослых), потому что в ней есть действие, есть работа, к тому же нелегкая:
Ох, нелегкая это работа –
Из болота тащить бегемота. [65, с. 74]
Сказка «Путаница» еще более выразительно, чем «Телефон» отличается от «Мойдодыра», «Федорина горя», «Айболита», «Тараканища», «Краденого солнца» и «Мухи-Цокотухи». В ней как будто происходит совсем непонятные вещи:
Свинки замяукали:
Мяу, мяу!
Кошечки захрюкали:
Хрю, хрю, хрю!
Уточки заквакали:
Ква, ква, ква!
Курочки закрякали:
Кря, кря, кря!
Воробышек прискакал
И коровой замычал:
Му-у-у! [65, с. 14]
Во всех волшебных сказках животные говорят человеческими голосами. Но воробышек, мычащий коровой, - где это видано, где это слыхано? Об этом же недоуменно спрашивают фольклорные песенки-небылички:
Где это видано,
Где это слыхано,
Чтоб курочка бычка родила,
Поросеночек яичко снес? [65, с. 102]
Мудрый педагог – народ – сочинил для детей десятки стихов и песенок, в которых все происходит «не так», отлично понимая, что можно утверждать, вопреки очевидности, будто свинья лает, а собака хрюкает, и тем самым обратить внимание на истинное положение, при котором все происходит как раз наоборот. Утверждения, будто бы курочка бычка родила, а поросенок снес яйцо, настолько противоречат уже известным ребенку фактам, что свое понимание вздорности этого ребенок воспринимает как победу над всяким вздором, чепухой, небывальщиной. Подобно любой другой, эта победа делает ребенка счастливым. Мнимое отрицание реальности становится игровой формой ее познания и окончательного утверждения.
Чуковский перенес эту форму в литературную сказку и впервые для ее обозначения стал употреблять термин «перевертыш». Перевертыши есть во многих сказках, а «Путаница» посвящена перевертышам целиком:
Рыбы по полю гуляют,
Жабы по небу летают,
Мыши, кошку изловили,
В мышеловку посадили. [65, с. 16]
Здесь каждое слово «не так», и ребенок понимает, что здесь все «не так», радуется своему пониманию, и эта радость для него – радость победы «так» над «не так». Следовательно, перевертыш наравне с сюжетной героической сказкой осуществляет победу добра над злом (над «не так») и дает ребенку ощущение счастья, которое, по убеждению малыша, есть норма бытия.
Чтобы помочь малышу, Чуковский с большим тактом вводит в свои перевертыши правильную характеристику вещей и явлений, незаметно подсказывая, что́ «так», а что́ «не так»:
Замяукали котята:
«Надоело нам мяукать!
Мы хотим, как поросята,
Хрюкать!» [65, с. 13]
Не одни только перевертыши перенес Чуковский из устного народного творчества в литературную сказку. Его сказки буквально пропитаны детским фольклором. Сейчас уже бывает трудно сказать, то ли это Чуковский цитирует детский фольклор, то ли дети цитируют Чуковского:
Рано-рано
Два барана
Застучали в ворота:
Тра-та-та и тра-та-та [65, с. 135]
Или:
- Откуда?
- От верблюда.
- Что вам надо?
- Шоколада. [65, с. 65]
Многие места живут самостоятельной жизнью в качестве считалок, дразнилок, скороговорок. Грязнулю, к примеру, надо дразнить так:
У тебя на шее вакса,
У тебя под носом клякса,
У тебя такие руки,
Что сбежали даже брюки… [65, с. 78]
Гибкость языка проверяется умением быстро произносить такие строчки:
Выходила к ним горилла,
Им горилла говорила,
Говорила им горилла,
Приговаривала… [65, с. 45]
Сказки Чуковского отражают действительность в обобщенной и отвлеченно-условной форме. Форма и содержание его сказок составляют органическое единство: причудливому сказочному содержанию у Чуковского отвечают столь же причудливые сказочные средства.
4.2Сказка для детей Юрия Карловича Олеши «Три Толстяка»
«Время волшебников прошло. По всей вероятности, их никогда и не было на самом деле. Все это выдумки и сказки для совсем маленьких детей…» [38, с. 3].
С такого лукавого отрицания начинается волшебная сказка Ю. Олеши. С настойчивого желания автора оградить себя от звания сказочника. Важное и значительное, о чем рассказано в «Трех Толстяках», не лежит вне сказки, но и не становится незначительным без нее. Независимо от сказки, важно и значительно в романе то, что в нем происходят события, чрезвычайно похожие на те, современником которых был сам автор.
Разумеется, из этого не следует, что его роман – это хроника событий 1905-1917 гг. и искать в нем реальной истории не нужно. Когда художник восхищенно пишет о революции, то часто он не имеет в виду какую-нибудь конкретную революцию. Он восторженно пишет об уничтожении тирании.
Ю. Олеша написал политический, но сказочный роман. Политическое значение романа лишь прикрыто и окрашено сказочностью…
Вот как выглядит в политическом, но сказочном романе смертельная схватка одной группы дворцовой олигархии с другой: «У одного из Толстяков под глазом темнел синяк в форме некрасивой розы или красивой лягушки. Другой Толстяк боязливо поглядывал на эту некрасивую розу. «Это он запустил ему в лицо мяч и украсил синяком», - подумала Суок.
Пострадавший Толстяк грозно сопел.
Рыжий секретарь…уронил от ужаса перо. Перо, отлично заостренное, вонзилось в ногу второго Толстяка. Тот закричал и завертелся на одной ноге. Первый Толстяк, обладатель синяка, злорадно захохотал: он был отомщен» [38, с. 103-104].
Весьма возможно, что при переводе с языка сказочного романа на язык социального это выглядело бы совсем по-иному: мы бы прочли о беспощадной борьбе между группой, которая «владеет всем хлебом» (Первый Толстяк), и группой, «которой принадлежит весь уголь» (Второй Толстяк).
Ю. Олеша написал сказку не по замыслу, не по обдуманному намерению, не по особой склонности к жанру и не потому, что эпоха властно диктовала писать сказки. У Ю. Олеши сказка скорее получилась, чем была задумана…
С первых же строк романа автор вступает со своими маленькими читателями в откровенную игру сказочными приемами, посмеиваясь над их традиционностью и очаровывая ими. «Три Толстяка» - это сказка о правде, а правде победы революционного народа над своими вековечными угнетателями, о правде классовой борьбы. Как живы и своеобразны народные фигуры, как обаятельны своим «безумством храбрых», как восхищают своей ловкостью, умелостью и благородством Просперо и Тибул, и дядюшка Бризак со своим балаганчиком и, наконец, доктор Гаспар Арнери, перешедший на сторону народа. Луначарский А.В. в своей статье «Толстяки» и «Чудаки» подчеркивал «Есть очень большая прослойка художников, людей науки, интеллигентов в глубочайшем смысле этого слова, которые так же, как и доктор Гаспар, убежденно скажут: «Я умный человек и не могу не сочувствовать рабочему классу…» [38, с. 3]