Гёте справедливо говорил, что талант развивается в тишине, а характер образуется среди житейских волнений. Характер Мустая Карима не в узком, а в самом широком значении этого слова проявлялся в его произведениях.
Мустай Карим - не святой человек. Его призвание в другом, его путь - это путь башкирского национального педагога и поэта. А поэт - натура действенно-созерцательная, отзывчивая на все проявления бытия, стремящаяся всё испытать, всё изведать в этом мире. Как башкирский человек, М. Карим наделён безмерной широтой и размашистостью натуры. Его жизнь - это горение и борьба как с несовершенствами и настроениями окружающего мира, так и с самим собой, со своими радостями и заблуждениями. М. Карим сполна принял в себя душу своего народа и всю жизнь трудится над её оформлением. И он имел полное право написать:
На крыле лебяжьем, на высоком,
Имя вывожу любви своей...
Я - могущественнее пророка.
Может, только Бог меня сильней!
Мустай Карим как личность, как символ своего народа является для молодёжи, особенно для учащихся, живым воплощением народной мудрости. В его словах: "...став учителем жизни, писатель не может перестать учиться у ЖИЗНИ. Но его учение представляется как переосмысливание её с целью улучшения и обновления", - улавливается убеждение о том, что мысль педагога зиждется на богатом житейском опыте родного башкирского народа.
Мустай Карим в истории современной отечественной литературы должен быть признан безусловным и глубочайшим знатоком ежедневной, домашней, обиходной философии нашего современника, её знатоком и выразителем. И не этим ли можно объяснить "загадку" стиля М. Карима: авторская речь в его прозе зачастую мало отличается от речи персонажей, следует как бы в том же духе, что и речь героев. Впрочем, эти наши теоретические обоснования того или иного своеобразного литературного стиля, как всегда, запаздывают. А отдельные точные наблюдения в этом вопросе давно уже сделаны. "Когда Толстой писал повести и рассказы из народной жизни, он употреблял народные выражения не только в языке действующих лиц, но и в авторской речи, - отмечает Н. Н. Гусев. - В рассказе «Три смерти» о молодом ямщике Серёге говорится: "Серёга живо скинул свои порванные сапоги". Если бы Толстой писал про барина, он бы не употребил выражение "живо скинул", а написал бы - "быстро снял". Толстой таким образом сам оправдывает замечание, сделанное им в дневнике 1853 года: "У писателей, описывающих известный класс народа, невольно к слогу прививается характер выражения этого класса".
В контексте проблемы, обозначенной в названии, интересным представляется отношение самого поэта к такой философско-педагогической категории как личность. На вопрос: «Что вы вкладываете в понятие личности?» последовал ответ поэта: «Личность - это творящее, изучающее начало. Это - незаурядность. Но не всякий творческий человек - личность. Я знаю очень крупных деятелей, которые достигли больших успехов, наделены властью, но мало кого из них я воспринимал как личность. На личности лежит какая-то незаметная печать. Это не связано ни с образованием, ни с опытом. Я помню пастуха из аула, я не помню, что он говорил, но я помню, что он имел особую притягательную силу. Нельзя сказать, большая или маленькая личность. Можно сказать, большой или маленький талант».
Как видим, по Мустаю Кариму, личность - это творец. Думается, не случайно поэт так обозначил личность, так как проблема созидателя в его творчестве занимает доминирующее место.
По свидетельству М.Н. Ломуновой, Мустай Карим гениев назвал достоянием всех народов, ибо сотворённое ими вобрало духовный опыт многих наций. Данное утверждение уместно и по отношению к башкирскому поэту, писателю и педагогу. Мустай Карим - личность, вышедшая далеко за пределы лишь национального достояния.
Концепция роли творца, утверждаемая писателем в его произведениях, обретает теоретическое обоснование. «Удел гениев таков, - говорит он, - что они, мыслью и деянием опередившие своё время, потом, после десятилетий и столетий освещаются светом, идущим к ним из будущего».
Светом, идущим из будущего, будет для миллионов молодых людей сама личность Мустая Карима. Его слова:
Лишь спутником собственной тени
На свете не буду я
стали пророческими не только потому, что
Сквозь лёгкость удач я джигитом летел
В исканьях я к мужеству шёл,
Но лишь от печалей, от слёз и потерь
Я голос поэта обрёл
а ещё и потому, что жизненные коллизии не сломали его:
Приходила вдруг беда,
Чтобы испытать меня...
Верил в солнце я всегда.
Без надежды не жил дня!
Без сомнения, слова поэта:
Сколько их, коней, не в белой пене,
А в поту натужном воз везут
дополняют автобиографические строки:
И так всю жизнь, рудой в горниле,
Железам в тигле!.. Как металл!..
Горел, сгорел - хоть и студили...
Любил и человеком стал.
Став человеком, гордостью и символом своего народа, он напишет:
В дороге - ноги. В песне - думы... Хочешь,
Прислушайся!.. Я по земле иду.
И днём - по солнцу и по звёздам - ночью
Свой путь определяю на ходу.
И путь, пройденный поэтом, был наполнен всем тем, что составляет жизнь. Почитаем самого поэта:
Со счастьем я не расставался,
В согласье с ним - пустился в путь...
Счастливыми я любовался. Им не завидуя я ничуть.
Мир Мустая Карима, отмечает М. Ломунова, светел и тревожен. Зыбкая граница между лирическим «я» и личностью автора стирается почти начисто. Он нелегко живёт, герой поэта, сам поэт, потому что:
И бег стремительных счастливых дней,
И птичьи голоса, и шум лесов,
И радость, и страданья людей -
Всё честный стих в себя вобрать готов.
Личность поэта притягательна для молодёжи по нескольким причинам. Во-первых, как признаётся сам М. Карим, он не тихий, беспечный жилец. «Я стучу, шумлю, спорю, критикую, даже возмущаюсь, ни от чего не отмалчиваюсь: таким образом, воюю за порядок в моём доме. Но я не ворчу, не злословлю, не сплетничаю, не фыркаю в кулак, это не моё, хозяина, дело...». Во-вторых, для него важно не что из себя человек представляет, а зачем живёт:
Сам себя я не спрашивал: кто ты таков?
Ты зачем здесь? - себя вопрошал я порою
Поэту очень близки, по его собственному признанию, строки Ф.Тютчева:
Не с сожаленьем, что прошло,
А с благодарностью, что было.
В-третьих, его готовность к поступку:
Достану, коль заставит жизнь меня,
Горячий уголь прямо из огня!
Буду жить, пока грохочут бури,
И гореть, как молния горит!
В-четвёртых, его стремление не только достойно жить, но и достойно уйти:
А смерть придёт - я смерть не обвиню.
Не первый я, и некуда мне деться.
Вот мне тогда упасть бы, как коню.
На состязаньях, от разрыва сердца...
С сожалением приходится говорить о вечных законах природы словами поэта:
Не нарушит силу роковую
Время - не колдун, не чародей...
Фронтовик, давным-давно стою я
В самой льготной из очередей
Несомненно, не слабость, а силу личности, такой, как М. Карим, составляет следующее человеческое качество - вера в людей (и не всегда порядочных). Он сам признаётся в этом:
Всем слезам я верю без оглядки,
В клятвах сомневаюсь я порою.
Пишу стихи и сказки в строчках мерных
Я для таких, как сам: для легковерных
«Я очень наивный читатель, очень верю всем вымыслам».
И, быть может, именно поэтому из-под пера поэта вышли строки, выстраданные им самим:
Мгновения мне наносили раны,
Но годы даровали излеченье...
Вышеприведённые строки красноречиво подчёркивают и другие педагогические притягательные качества поэта, как скромность и добрая ирония. В сегодняшнем мире стяжательства и крайнего индивидуализма эти человеческие качества отодвинуты на задворки личностных качеств.
Поэт с некоторой долей иронии вспоминает о «пороках» своего детства. Однажды, - пишет он, - из соседнего аула к нам приехал хаджи, только что возвратившийся из Мекки. По этому случаю отец пригласил самых уважаемых стариков аула во главе с муллой... В новой голубой рубашке, в длинных красных, в узкую белую полоску, домотканных штанах, глубоких резиновых калошах и тюбетейке я предстал перед аксакалами. Я уже знал, что мне делать. Только ждал намёка.
- Ну-ка, Мустафа, окажи своё почтение старейшинам чтением молитвы, сказал отец. Я прочёл, вернее, пропел одну, вторую, третью молитву. Попросили - ещё и ещё прочёл. Похвалили. Даже восхищённый хаджи сказал: "Афарин, сабый, афарин!" Моё тщеславие было вознаграждено, но мне казалось, что этого мало, что недостаточно удивить гостей, надо их поразить. Я был в азарте, меня душила жажда нового потока похвал".
Писатель не приукрашивает и не утаивает недостатки своего характера, «грехи» своего прошлого. Он искренен перед самим собой и перед нами.
Поэт не считает зазорным признаться в том, что в молодости "стихи писал, а сам мало читал", а также свои не совсем удачные экзамены при поступлении на Башпедрабфак, в результате которых сделал "сто двенадцать ошибок на сто слов в диктанте по русскому языку", но это не помешало ему быть зачисленным сразу на второй курс.
О своих первых шагах в литературе и поэзии М. Карим тоже не в восторге: «До двадцати лет я писал, в основном, по готовым газетным образцам, каковые, разумеется, не всегда были лучшими образцами поэзии», «... я хорошо помню, что даже юношей не очень-то восхищался своими «творениями». «С грустью вспоминаю я младенческую пору своего творчества. Тогда мои «произведения", ещё слепые, лежали в колыбели».
Педагог оставил для истории и воспоминания об одном чишминском ораторе, который на всю жизнь насторожил его против перехлёста: «... Один досадный случай на всю жизнь врезался в мою память. Шёл районный слёт юных корреспондентов. На заключительном вечере я прочитал своё стихотворение. Потом один солидный дядя, подведя итоги слёту, начал без меры хвалить меня. Он говорил, что мои стихи известны не только в Кляше и райцентре Чишмы, но уже и в самой Уфе. Мне было отлично известно, что в Чишмах меня слушали впервые, да и то не очень внимательно, а в Уфе о моих стихах вообще не имеют понятия. Я сидел, опустив голову, как будто украл, присвоил чужое, мне неположенное».