Недовольство действительностью в стихах Жуковского растет постепенно. Для романтиков в тоске заключено все очарование, так как тоска сродни мечте. Тоска является основой поэтического. Тоска – порыв в глубину, особый иррациональный путь познания. Тоска - счастье несчастных. Мотивы тоски и стремление к безрадостности заключают самую высшую поэтическую радость (об этом сказал Гегель: «Романтическому искусству принадлежит блаженство в скорби и наслаждение в страдании»). В то же время во многих стихотворениях Жуковского встречается светское положительное настроение. Трагизму внешнего бытия поэт противопоставляет богатство и свет человеческой души, свет внутри себя. Поэт учит быть счастливыми в моменты бедствий, несчастий. «В душе моей цветет мой рай», - читаем мы в одном из ранних произведений поэта «Стихи», произведении, исполненном жалоб на одиночество и увядающую юность. В стихотворении «Светлане» на ту же тему говорится:
Лишь тому, в ком чувства нет,
Путь земной ужасен,
Счастье в нас и Божий свет
Нами лишь прекрасен [12, с. 42]
Об этом он заявляет не только в стихах, но и в письмах. Он писал к А.И. Тургеневу: «Наше счастье в нас самих» - это любимая положительная философская идея поэта. На ней строится большинство произведений, в частности, такой жанр, как баллада.
Жанровое своеобразие баллад Жуковского («Людмила», «Светлана», «12 спящих дев» и др.)
С 1808 г. Жуковский обращается к жанру баллады, и этот жанр становится в его творчестве одним из основных. Образцом для Жуковского были баллады Бюргера, Уланда, Вальтера Скотта, Шиллера, Гете; в русской литературе – «Раиса» Карамзина. Именно в балладах в наибольшей степени выразились романтические устремления Жуковского. Прозаический вариант балладного стиля находим в переведенных Жуковским для «Вестника Европы» фантастических повестях неизвестных авторов («Горный дух Ур», «Привидение» - 1810 г.) Любопытны и интересны такие, например, строки одного из этих переводов: «Куда ты идешь? – спросил у Траули голос, подобный звучному грохотанию грома. Траули поднял глаза – обитатель утеса, грозный, угрюмый, огромный, как горная башня, перед ним возвышался». [11, с. 8-9]. С ритмической и с лексической стороны эти строки близки к стихотворной балладной форме. Почти все тридцать баллад Жуковского, созданные им за двадцать пять лет, в 1801-18033 гг., (за исключением «Эоловой арфы», «Ахилла», «Узника», а также по существу оригинальных, хотя и написанным по чужим мотивам «Двенадцать спящих дев») – переводы либо переделки. Жуковский, как известно, называл себя «поэтическим дядькой чертей и ведьм немецких и английских». [12, VI, с.541]. В первые годы работы над балладами Жуковский отдавал предпочтение немецкому поэту Бюргеру. Сравнивая Бюргера и Шиллера, Жуковский говорил: «Шиллер более философ, а Бюргер простой повествователь, который, занимаясь предметом своим, не заботился ни о чем постороннем». [13, с. 40]. «Ленору» Бюргера Жуковский и взял за образец в начале своего пути «балладника» (так называли его современники).
Особого внимания заслуживает цитата Резанова В. И., который со всей своей глубиной и проникновенностью в глубь содержания полностью отразил источники баллад разных авторов (как баллад Жуковского, так и западноевропейских авторов): «…источники их – мифология, история, рыцарство, монастырская жизнь, сцены из обыкновенной общественной жизни или произвольные вымыслы стихотворной фантазии. [14, с. 287]. К 1810 г. относится чтение Жуковским сочинений известного немецкого ориенталиста, профессора восточных языков в Йене и Геттингене И.-Г. Эйхгорна «Всеобщая история культуры и литературы новой Европы». В первом томе его имеются не только многочисленные пометы, связанные с историей рыцарства, рыцарской поэзии и английской баллады, но и записи, свидетельствующие о целенаправленном внимании читателя к эстетике баллады. Так, на обороте нижнего форзаца Жуковский составляет список источников для собственного балладного творчества:
Для баллад
Persireliques
Немецкие баллады Гольдстрит
Шиллер
Бюргер WalterScott
Пфеффель
Своеобразным же итогом размышления Жуковского о балладе становится запись на нижнем форзаце:
Что такое баллада
Ее характер в ея происхождении
Ужасные повести
Трогательные
Что она есть
Что может быть
Английские
Немецкие баллады. [15, I, с. 132]
Представляется, что это лаконичное резюме выделяет важнейшие моменты не только осмысления Жуковским жанра баллады, но и его эстетического мышления вообще. Поэт пытается разобраться в происхождении баллады: ее связи с эпохой рыцарства, повестью, наметить ее национальные разновидности. Но, самое главное, он соотносит ее канон («что она есть») с ее возможностями, а, следовательно, со своими поисками («что может быть»).
Первые две баллады: «Людмила и «Кассандра» – поэтическая и эстетическая параллель – Бюргер и Шиллер, осознаваемая и эстетически выраженная самим Жуковским. Простонародность и литературность, живописность картин и благородство мыслей, чувственное и мыслительное начала, действующее и рефлексирующее обозначили два направления балладных поисков. Как следствие этого возникают оригинальные жанровые дублеты: «Людмила» - «Светлана», «Кассандра» - «Ахилл». В них же определяются и тематические полюса: любовь, побеждающая смерть («Пустынник», «Алина и Альсим» «Эолова арфа») и тема преступления и наказания («Варвик», «Ивиковы журавли», «Громобой»). Антитезы как отражение контраста настроений, колорита, как выражение столкновения страстей, становится организующим началом балладного мира Жуковского.
Все тринадцать баллад как эстетическая целостность прежде всего открыли новый мир идей и чувств, балладный мир. Главным в этом мира оказался новый характер ощущения. Герои баллад Жуковского - люди с пробудившимся чувством личности. Поэтому неслучайно в центре «маленьких драм» (Шевырев) оказывается столкновение человека с судьбой, своеобразный бунт против судьбы. Мотив рока, судьбы варьируется во всех балладах и закрепляется в системе поэтических формулировок. «Час судьбы его приспел», «вьет нити роковых сетей» («Ивиковы журавли»), «<…> но року вздумалось лихому мне повредить» «Алина и Альсим», «роковое слово» («Эльвина и Эдвин»), «роковая приготовлена стрела», «так судил мне Рок жестокий», «тайный Рок вас удержал», «глас небес изрек судьбину» («Ахилл») и т. д. – эти и другие образы намечают природу конфликта, драматического столкновения в балладах. Как справедливо заметил А. М. Микешин, здесь развиваются «уже с позиций романтической этики и эстетики традиции древнегреческой и классицистической трагедий с их утверждением духовного стоицизма человека перед лицом могущественного и неумолимого Рока». [16, с. 21]. Может быть, не случайно Жуковский обращается в этот период к античной теме в «Кассандре», «Ивиковых журавлях», «Ахилле», намечая как бы исторически точку отсчета в постановке данной проблемы.
Тема судьбы, рока определяет драматизм характеров и конфликтов. Земные желания и чувства героев, их мечты о счастье сталкиваются с неумолимой силой социальных обстоятельств и загадками бытия. Как следствие этого – атмосфера борения жизни и смерти, бунта и смирения в балладах Жуковского. В отличие от героев античной и классицистической трагедии, герои баллад постоянно находятся в смятении чувств, вихре противоречивых настроений. Атмосфера бури, вихря, «мятели и вьюги» углубляет этот мятеж души, выраженный в такой системе определений: «на распутии вздыхала» «безмятежное незнание», «в смутной думе», «как мутный океан», «гроза души, ума смутитель», «зыблемый сомненьем – меж истиной и заблужденьем», «бледен, трепетен, смятенный», «но для души смятенной был сладок бури вой», «в смятении», «в какой борьбе в нем страсти», «в ней сердце смутилось».
Такое разнообразие оттенков страсти эстетически укрупняет конфликт. Герои баллад – максималисты, которым не страшны «муки ада» и не нужны «небесные награды». Мотив побега от судьбы, от вины материализуется в балладах в неистовых ритмах полета коня и плавного движения человека. Эти сцены не просто придают балладам динамизм, но и определяют столь важную для них проблему ответственности человека за свои поступки. Нельзя не согласиться с мыслью современных исследователей о том, что Жуковский в этих сценах показывает невозможность убежать от себя: от своей любви, греха и преступления, от памяти. Важнейшим моментом этической оценки Жуковского становится идея справедливости, понятая как идея нравственного суда.
Жуковский своими балладами 1808-1814 гг. вносит в русскую поэзию невиданный еще накал этической проблематики. По глубокому замечанию Р.В. Иезуитовой, «как одна из форм личностной поэзии баллада обнаруживает близость принципам романтического искусства с его этической стороны, характеризуется широким интересов к сфере морали и нравственности». [18, с. 156].
В центре поэтических размышлений Жуковского–балладника стоит проблема греха, нарушения общепринятых норм. С этой точки зрения баллады делятся на три группы. Первая группа – баллады о любви, восстающей против предрассудков и запретов. Герои этих баллад, бросая вызов обществу, небу, оказываются победителями. Их любовь сильнее смерти, всяких фантастических испытаний («Людмила», «Светлана», «Эолова арфа» и др.). Вторая группа баллад – истории без вины виноватых. Муки пророчицы Кассандры, всевидящего Ахилла приоткрывают трагедию рока в ее балладном варианте. Наконец, третья группа баллад – драмы преступников – отщепенцев, купивших счастье и преходящие блага «ужасною ценою». Таковы герои баллад «Адельстан», «Варвик», «Громобой»…
В соотношении этих трех групп баллад, их перекличке открывается тема преступления и наказания, столь важная для последующей русской литературы. Экстремальные обстоятельства баллады заостряют ситуацию. Гибель духовно родственных душ влюбленных, для которых смерть лучше жизни в разлуке, оттеняет муки великих грешников, превыше всего ставящих личное благоденствие. Прекрасное «вместе» противопоставляется страшному разуму и одиночеству продавших душу. Тема анти индивидуализма звучит во весь голос именно в балладах.