В отличие от этих писателей, Замятин мечтал о создании совершенного, абсолютно свободного, гармоничного человека, который может появиться при условии, что в его индивидуальности органично "синтезируются" какэмоционально-иррациональное, природное,таки рациональное, породившее машинную цивилизацию начала. Мечты Замятина воплотились в размышлениях Д-503 о "лесных" людях и "нумерах" как о двух половинах распавшегося целого: "Кто они? Половина, какую мы потеряли, Н и О - а чтобы получилось Н О - ручьи, моря, водопады, волны, бури - нужно, чтобы половины соединились..." (с.109). Такое воплощение в романе "Мы" обрела центральная творческая идея писателя - идея синтеза. Но синтез этих двух начал - дело далекого будущего. В художественном же мире романа противоположности, о которых идет речь, несоединимы,и в этом проявляетсяантиутопическое жанровое содержание. Аполлонически-энтропийное начало дает счастье или хотя бы его подобие - благополучие, дионисийски-энергийное, революционное - свободу, чреватую трагедией.
С большим трудом под влиянием I-330 строитель "Интеграла" пересматривает свои философские, политические и эстетические взгляды, внушенные догмами Единого Государства. Показателен эпизод, когда у Д-503 во время исполнения I-330 Cкрябина возникает следующая ассоциация: "<...> дикое, несущееся, попаляющее солнце - долой все с себя - все в мелкие клочья" (с.14). Здесь значимы мотивы дикого движения, срывания одежд и разрывания всего, напоминающие действия менад. Слушая эту явно дионисийскую музыку, герой приобщается, как сказал бы Ницше, к подлинной идее мира (Ницше, с.143), к дионисийской трагедии.
Но, не удержавшись на этой трагической высоте, Д-503 отрекается от своих "еретических" идеалов и утрачивает энергийное, "дионисийское" начало. Если Д-503 в конце концов выбирает "счастье", то удел других героев романа - свобода, со всеми ее трагическими последствиями.
Таковы участники "Мефи", среди которых выделяется I-330, показанная крупным планом. В образе I-330, в отличие от характера Д-503, раскрытого изнутри, с помощью приемов реалистической типизации, преобладает условность, свойственная образам героев символистских неомифологических романов Сологуба "Мелкий бес" и А. Белого "Петербург". Поэтому I-330 ассоциируется с Дионисом в отличающихся друг друга интерпретациях Ф. Ницше и Вяч.И. Иванова. Первый из них связывал этого языческого бога с Антихристом и жестоким античным демоном (Ницше, с.54, 94), а по мнению второго, создавшего христианско-дионисийский миф (Э. Клюс), "эллинская религия страдающего бога"предшествовала христианству (см.: 11). По мнению Э. Клюс, Иванов устанавливает параллель между дионисийской оргией и христианским распятием (см.: 12). У замятинской героини есть и черты бунтаря-дьявола в христианском понимании.
С Мефистофелем замятинскую героиню-революционерку сближает прежде всего то, что она - враг покоя и застоя. Но есть и отличия между этими персонажами. В противоположность Мефистофелю, I-330 не презирает, а любит людей и намеревается их спасти, однако ее любовь, по словам Замятина, особая, "ненавидящая". Чего стоит хотя бы жестокая программа I-330, собирающейся, в случае победы повстанцев, насильно выгнать всех граждан Единого Государства за Зеленую Стену, где бы они в суровых природных условиях приспосабливались к "естественной" жизни!Таким образом, если Ницше связывал дионисийское освобождение от оков личности с умалением политических инстинктов (см.: Ницше, с.139), то у Замятина, напротив, "дионисийство" I-330 и других "Мефи" - такая же важная сфера личностного самовыражения, как и революционность.
Готовность I-330к революционному подвигу подчеркивается в романе постоянной символической деталью внешности героини, лицо которой словно перечеркнуто крестом. I-330, по мысли Замятина, должна ассоциироваться также с приносящим себя в жертву ради любви к людям Христом.
Понять эту по-модернистски гротескную двойственность натуры I-330 помогают, помимо романа, и статьи писателя.
Так, в статье Замятина"Рай" /1921/ Сатана предстает учителем сомнений, вечных исканий, вечного бунта, а в черновом наброске замятинского письма К.А. Федину Мефистофель характеризуется как величайший в мире скептик и одновременно романтик и идеалист, который всеми своими дьявольскими ядами "разрушает всякое достижение, всякое сегодня <...> потому, что он втайне верит в силу человека стать божественно-совершенным" (13). Писатель здесь переосмысливает в модернистском направлении давнюю литературную традицию, так как в противоположность ортодоксальной картине мира в замятинском антимире благо связано с дьяволом (ср. с мнением Т. Эдвардса, считающего "Мефи" носителями добра: 14).
Близки к процитированным выше строкам из замятинской публицистики ивысказывания I-330, героини-философа, идеолога, об энтропии, энергии и революции, составляющие суть мировоззрения и самого Замятина. "Вот: две силы в мире - энтропия и энергия. Одна - к блаженному покою, к счастливому равновесию; другая - к разрушению равновесия, к мучительно-бесконечному движению. Энтропии - <...> ваши предки, христиане, поклонялись как Богу. А мы, антихристиане, мы...", - учит она Д-503. Ее беседы с Д-503, как и диалог Благодетеля со строителем "Интеграла", являются ведущим жанрообразующим средством философского романа. Опираясь на второе начало термодинамики, I-330 интеллектуально обосновывает теорию бесконечной революции: "<...> революции бесконечны. <...> Только разности - разности - температур, только тепловые контрасты - только в них жизнь. А если всюду, по всей Вселенной, одинаково теплые - или одинаково прохладные тела... Их надо столкнуть - чтобы огонь, взрыв, геенна. И мы - столкнем" (с.110, 116). Как видно из этих слов, замятинская героиня-революционерка, подобно Сатане из романа Г. Уэллса "Неугасимый огонь", диалог из которого цитирует Замятин в статье "Рай", - еще и "дух жизни", вечно борющийся с хрустальным совершенством, то есть "аполлоническим",энтропийным началом.
Во время истязаний под Газовым Колоколом I-330 напоминает Христа на Голгофе, о котором Замятин в статье "Скифы ли?" писал так: "Христос на Голгофе, между двух разбойников, истекающий кровью по каплям, - победитель, потому что Он распят, практически побежден".
Сопоставляя героиню-революционерку с Христом, писатель опирается на характерное для русской революционнойдемократии убеждение В.Г. Белинского в том, что если бы в его время появился Христос, то он бы "примкнул к социалистам и пошел за ними" (15). Как видно, в романе-мифе "еретика" Замятина Христос и Мефистофель гротескно соединены в одном синтетичном образе, олицетворяющем начало энергии и представляющем некий аналог дионисийства в двух разных интерпретациях.
Итак, в "Мы" Замятин доказал жизнеспособность ницшевской концепции аполлонизма-дионисизма, генетически связанной в русской литературе прежде всегос творчеством символистов, но приобретшей в 1920-е гг., помимо философско-художественной функции, еще и функцию эзопова языка. Замятин дионисийствующий с помощью понятных образованному читателю мифологем предупреждал о начавшейся стагнации молодого советского общества, угрозе тоталитаризма, а также о засилье в жизни человечества всеобщей машинизации и унификации.
Примечания
1. Браун Я. Взыскующий человека. Творчество Евг. Замятина // Сибирские огни. Новосибирск, 1923. Кн.5-6. С.225-241.
2. Ланин Б.А. Роман Е. Замятина "Мы". М., 1992; Ланин Б.А. Русская литературная антиутопия. М., 1993; Малыгина Н.М. "Мы" // Энциклопедия литературных произведений. М., 1998. С.303-304; Goldt R. Thermodynamik als Textem Der Entropie-satz als poetologische Chiffre bei E.I.Zamjatin. Mainz, 1995. S.153-154. В общем виде о наличии в замятинском творчестве 1920-х гг. идей Ницше писала литературовед из Чикаго К. Кларк, английский замятинист Д. Ричардс связал антихристианскую направленность "Мы" с мотивами работ базельского философа, швейцарский русист Л. Геллер усмотрел преломление ряда ницшевских мотивов в замятинском "Рассказе о самом главном" и "Мы",американская славистка Э. Клюс обнаружила в "Мы" ницшеанский миф. См.: Clark K. The Soviet Novel: History as Ritual. Chicago, 1981. P.152; Richards D.J. Zamyatin: A Soviet Heretic. L., 1962. P.63;Heller L. Les jeux et les enjeux du synthetisme: Evgenij Zamjatin et son Recit du plus important // Cahiers du Monde russe et sovietique. XXYII (3/4). Juil.-dec. 1986. P.292-294;Clowes E.W. From beyond the Abyss: Nitzschean's Myth in Zamiatin's "We" and Pasternak's "Doctor Zhivago"// Nitzsche and Soviet Culture: Ally and Adversary. Ed. B.G. Rosental. Cambridge, 1984. P.313-337.
3. Клинг О.А. Эволюция и "латентное" существование символизма после Октября // Вопр. лит. 1999. Вып.4. С.37-64.
4. Замятин Е.И. Избранные произведения: В 2 т. М. 1990. Т.2.С.379, 390, 391. Ссылки на это издание далее даются в тексте в скобках с указанием страниц.
5. Barrat A. Revolution as Collusion: The Heretic and the Slave in Zamyatin's We // Slavonic and East European Review. 1984. V.62. P.344-361; GoldtR. Ibid. S.153.
6. Goldt R. Ibid. 7.Ницше Ф. Рождение трагедии, или Эллинство и пессимизм // Ницше Ф. Сочинения: В 2 т. Т.1. М., 1996. С.94. Ссылки на эту работу далее приводятся в тексте с обозначением Ницше и с указанием страниц.
8. Иванов В.И. Кризис индивидуализма // Иванов В.И. Родное и вселенское. М., 1994. С.24.
9. Ср. у Ницше: "Под чарами Диониса вновь смыкается союз человека с человеком; природа снова празднует праздник примирения с человеком"(с.62).
10. Геллер Л. Синтетизм Вячеслава Иванова // Геллер Л. Слово мера мира. Сб. статей о русской литературе ХХ века. М., 1994. С.179.
11. Иванов В.И. Дионис и прадионисийство. СПб., 1994.
12. Клюс Э. Ницше в России. СПб., 1999. 13. Цит. по: Мальмстад Д., Флейшман Л. Из биографии Замятина (новые материалы) // StanfordSlavicStudies. Stanford, 1987. Vol.1. P.107.
14. Edwards T. Three Russian Writers and the Irrational: Zamyatine, Pilnyak and Bulgakov. Cambridge, 1982. P.54.