Итак, Бомарше оказался в тюрьме. Его противник, граф де ла Блаш, воспользовался этим, чтобы окончательно его уничтожить. По городу из рук в руки стали переходить сфабрикованные графом анонимные и подложные письма, в которых писатель изображался настоящим выходцем из ада – совратителем, убийцей двух жен и пр. К тому же немногие знали истинную причину ареста, ибо Бомарше было категорически запрещено касаться этого вопроса, дабы не компрометировать титул герцога и пэра Франции. Можно представить себе, в каком свете представал он в глазах знавших и не знавших его людей. Оружие клеветы – страшное оружие!
Смотритель тюрьмы разрешил Бомарше отлучаться в город, с тем, однако, чтобы на ночь он возвращался в свою камеру. Начались трудные, хлопотливые дни. Бомарше обивал пороги судебных учреждений, и за ним неотступно следовал изнывавший от скуки стражник Сантер, которому надлежало приводить в конце дня заключенного в помещение тюрьмы. Докладчиком в палате по делу Бомарше был назначен судья Гёзман. Бомарше попытался повидаться с ним. Это оказалось нелегким делом. Выяснилось, однако, что супруга судьи за известную мзду «помогала» тяжущимся. К ней-то через одного книготорговца по имени Леже и обратился драматург. Сто луидоров и часы с брильянтами должны были открыть ему двери дома Гёзмана. Через некоторое время госпожа судейша потребовала еще пятнадцать луидоров якобы для секретаря. Они были даны.
Судья Гёзман по зрелом размышлении почел за лучшее поддержать более сильного противника. К тому же склонился и суд, не признав прав Бомарше. Тогда драматург потребовал деньги и часы обратно. Ему вернули все, за исключением пятнадцати луидоров. Госпожа судейша заупрямилась. Эти-то пятнадцать луидоров и явились поводом для грандиозного политического скандала, поколебавшего престиж королевского суда в глазах всей Франции.
Остроумные люди, а в них во Франции никогда не было недостатка, тотчас же стали играть на веселом созвучии – пятнадцать луи (луидоров) и Луи XV (Людовик). Первые уничтожили второго.
Бомарше прибег к силе общественного мнения. Он стал выпускать в свет свои записки, иначе «Мемуары»1. Они выходили последовательно в течение 1773–1774 гг. Положение его было отчаянным. И вот тогда-то и развернулись богатырские силы плебея, вступившего в борьбу с темными силами феодального государства. Вся Европа читала «Мемуары» Бомарше. Надо сказать, немало способствовали этому его же враги, публикуя сенсационные подробности происходящих событий, «надоедая всей Европе моей особой и моим процессом», как жаловался Бомарше. Но главное, что содействовало успеху «Мемуаров» Бомарше, – это почти всеобщее недовольство так называемыми «парламентами Мопу».
Во Франции парламенты являлись судебными учреждениями. Их было в стране 13, включая парижский (главный из них). Должности членов парламента – судей продавались, покупались и, следовательно, передавались по наследству. Парламенты играли известную роль в жизни страны, ибо подачей ремонтрансов (замечаний) королю и правом регистрации королевских указов они могли в какой-то мере влиять на политику правительства. Людовик XIV свел на нет политическую деятельность парламентов, оставив за ними лишь их судебные функции. Филипп Орлеанский после смерти Людовика XIV признал за парламентами утраченное ими право подавать ремонтрансы. Этим правом они воспользовались, когда в 60-х годах XVIII в. был возбужден процесс против пэра Франции герцога Эгийонского, наместника короля в Бретани, по обвинению его в ряде крупных финансовых злоупотреблений. Король приказал прекратить дело. Парижский парламент, тайно поддержанный герцогом Шуазелем, первым министром, учитывавшим настроения в стране, воспротивился воле короля. Тогда Людовик XV дал Шуазелю отставку и обнародовал эдикт, в котором запрещал парламентам выступать с какими-либо коллективными замечаниями по поводу решений короля. Парламент в знак протеста прекратил ведение судебных дел. Тогда канцлер Мопу с согласия короля конфисковал все должности в парижском парламенте, всех его членов сослал и назначил на их место новых, причем вместо единого парламента в Париже создал шесть высших судов в его округе. То же было проделано и с провинциальными парламентами (в 1770 г.), ставшими на сторону парижского.
Это вызвало крайнее недовольство населения. Новые суды получили бранную кличку «парламенты Мопу». Легко себе представить, как в этой обстановке были восприняты «Мемуары» Бомарше, с блеском и талантом разоблачавшие и осмеивавшие их, хотя речь шла как будто бы всего лишь о судье Гёзмане и его супруге.
Вольтер из своего «фернейского отшельничества» насмешливо наблюдал, как сотрясалось все здание абсолютизма под могучими ударами выходца из народа. «Я никогда не видел ничего более оригинального, сильного, смелого, более комического, интересного, более оскорбительного для противников, чем «Мемуары» Бомарше. Он сражается с десятью или двенадцатью противниками сразу, и он их опрокидывает…» – писал Вольтер.
Интерес к процессу Бомарше шагнул далеко за пределы Франции. Газеты Гааги и Утрехта день за днем сообщали своим читателям о всех его перипетиях. Рассказывают, что и Людовик XV и его фаворитка госпожа дю Бари читали с неослабным любопытством «Мемуары» Бомарше. Французские историки потом говорили, что этот скучающий монарх в своем эгоистическом безразличии, кажется, с удовольствием наблюдал, как его монархия катится под откос.
Борьба была чревата для Бомарше тяжелыми последствиями. Разоблачая всеобщую коррупцию, продажность суда, он должен был вместе с тем быть очень осторожным в выражениях и сохранять видимость полного уважения к королевскому судопроизводству, ни одним словом не задеть короля и двор, – словом, как остроумно замечали его современники, «давать пощечины королю, стоя на коленях».
Заслуга Бомарше заключается в том, что он сумел показать одну из темных сторон государственной системы абсолютизма. Пятнадцать луидоров, которые ему не были возвращены госпожой Гёзман, превратились в символ взяточничества и продажности, царивших в феодальном государственном аппарате. Фраза госпожи Гёзман: «Мы умеем ощипать курицу так, что она у нас и не пикнет», – облетела всю Францию.
Как политический, философский документ «Мемуары» Бомарше являются детищем просветительской идеологии. Недаром просветители с таким восторгом встретили их. Бомарше утверждает за народом право решать все важнейшие вопросы государства. Он есть и был во все времена судьей над судьями: «Я хочу окружить себя благосклонностью народа и противопоставить ее как защиту и охрану от ненависти тех, кто преследует меня».
Правда, по цензурным условиям просветительская мысль в «Мемуарах» Бомарше часто завуалирована. Современник Бомарше аббат Гальяни (итальянец, неаполитанский посол, принявший активное участие в просветительском движении Франции) однажды шутливо заявил, что самый совершенный литературный стиль заключается в «искусстве все сказать и не попасть за это в Бастилию».
Соблюдая совет Гальяни, Бомарше доводит до читателя бунтарскую мысль, облеченную в самую безупречную форму политической благонадежности. Когда противники обвинили его в нападках на всю систему государства, он с жаром защищался, заявляя, что бичует лишь частные пороки и отнюдь не посягает на всю систему.
Бунтарский, просветительский смысл его «Мемуаров» заложен в сатирических портретах французских судей, в разоблачении системы подкупа в судопроизводстве. Бомарше как бы говорит своему читателю: смотрите, что за уродливые лики! Кому же доверена наша судьба! Кто у нас судьи! И это действовало, бесспорно, сильнее всяких общих рассуждений. Единичный факт, ярко, в художественной форме доведенный до сознания читателя, приобретал огромную силу обобщения. В его «Мемуарах» звучит то страстный голос трибуна, то обличительный сарказм сатирика, то мягкий юмор, а иногда и несколько аффектированная трогательность сентиментального стиля, столь модного в те дни. Здесь живые люди, яркие портреты, иногда динамичные драматические сценки – недаром Вольтер советовал Бомарше переработать «Мемуары» для театра.
«Мемуары» Бомарше, пожалуй, единственный пример в литературе, когда юридическая апелляция (а первоначально они были задуманы именно как апелляция) является произведением художественным. Это значительное и единственное в своем роде явление в мировой художественной прозе. Об этом нельзя не сказать более развернуто, более обстоятельно. Об этом нельзя не задуматься теоретикам искусства.
В самом деле, здесь нет вымысла – одного из основных элементов искусства, здесь, наоборот, все скрупулезно точно. Здесь нет художественных типов, а есть конкретные, не вымышленные, реальные люди. Малейшее отклонение от сходства в обрисовке портрета реального лица или в обрисовке реальной обстановки было бы расценено как ложь, ложь преднамеренная, весьма опасная для обвиняемого.
Не следует забывать, что дело Гёзмана – Бомарше было отнесено к уголовным и Бомарше мог очень пострадать. Тем более что была задета честь всего судейского сословия и о беспристрастности высокопоставленных крючкотворов не могло быть и речи. Поэтому необходима была особая осторожность, необходимы были только неопровержимые факты и железная логика. Искусство же, как известно, более свободно в отношении к фактам и единичным явлениям.
Для писателя история – только «сухой и досадный перечень фактов». Писатель создает типы «путем создания отдельных черт многочисленных однородных характеров»1. Бомарше на этот раз такой принцип был противопоказан.
«Мемуары» задумывались и исполнялись как произведение, никакого отношения к искусству не имеющее, как судебная защитительная речь, где должен быть только «сухой и досадный перечень фактов» (мы увидим, что этот перечень фактов по воле одаренного человека оказался и не сухим и не досадным). «Этот мемуар, – пишет Бомарше, – является точным и ясным изложением всех материалов, относящихся к разбираемому вопросу. Единственное его назначение – помочь ознакомиться с ними моим судьям. Я буду говорить здесь лишь о том, что было установлено во время следствия. Факты, касающиеся меня лично, будут заверены по всем правилам. То же, что я узнал из свидетельских показаний других лиц, будет приведено с величайшей осмотрительностью». И это были не пустые слова. Бомарше нес ответственность за каждую ошибку, за каждую неточность. На него были устремлены десятки ненавидящих глаз, которые не пропустили бы ни одной оплошности. Итак, что же перед нами – художественное произведение или юридический документ?