— Не отдам! Не отдам я тебе, окаянный!
Он шел быстро, делая широкие шаги, а та гналась за ним, задыхаясь, едва не падая, горбатая, свирепая; платок у нее сполз на плечи, седые, с зеленоватым отливом волосы развевались по ветру. Она вдруг остановилась и, как настоящая бунтовщица, стала бить себя по груди кулаками и кричать еще громче, певучим голосом, и как бы рыдая:
— Православные, кто в бога верует! Батюшки, обидели! Родненькие, затеснили! Ой, ой, голубчики, вступитеся!" (IX, 213-214).
Но, рисуя облик человека, кажется, до конца обесчеловеченного жизнью, забитого и запуганного, Чехов внимательно ищет в его душе малейшие проблески, намеки на пробуждение. Так Николай, этот человек-лакей, у которого за душой нет ничего дороже своего ресторана, каких-нибудь котлет марешаль, испытывает чувство стыда "перед женой за свою деревню" (XII, 311, л. 18, № 11; соответствующее место в повести: "Николай, который был уже измучен этим постоянным криком, голодом, угаром, смрадом, который уже ненавидел и презирал бедность, которому было стыдно перед женой и дочерью за своих отца и мать..."; IX, 203). Он заступается за Сашу, которую высекла бабка. Это добрый, мягкий человек.
Ольга с ее убежденной покорностью судьбе ("Терпи и все тут") обнаруживает чувство красоты, отзывчивость к миру природы. С ней связана одна из первых записей в повести: "Иногда при заходе солнца видишь что-нибудь необыкновенное, чему не веришь потом, когда это же самое видишь на картине" (I, 71, 10). Повесть "Мужики" открывается и завершается картиной необыкновенного заката. Он обрамляет и контрастно подчеркивает царство "крика, голода, угара, смрада". В начале повести Николай и Ольга, сидя на краю обрыва, видели, "как заходило солнце, как небо, золотое и багровое, отражалось в реке, в окнах храма и во всем воздухе, нежном, покойном, невыразимо-чистом, какого никогда не бывает в Москве" (IX, 193) А в последней главе Ольга, похоронившая Николая, стоит на краю того же обрыва и плачет, и ей страстно хочется "уйти куда-нибудь, куда глаза глядят, хоть на край света" (IX, 219 — 220). Здесь и дается описание заката, к которому относилась черновая заготовка: "Весенний закат, пламенный, с пышными облаками, каждый вечер давал что-нибудь необыкновенное, новое, невероятное, именно то самое, чему не веришь потом, когда эти же "краски и эти же облака видишь на картине" (IX, 219). В обоих случаях — в закате, открывающем повесть и в завершающем,— подчеркнуто "небывалое", "необыкновенное", даже неправдоподобное. В продолжении повести, в недописанной XI главе, Ольга читает письмо от Марьи: в кривых строках ей "чудилась особая, скрытая прелесть, и, кроме поклонов и жалоб, она читала еще о том, что в деревне стоят теперь теплые, ясные дни, что по вечерам бывает тихо, благоухает воздух и слышно, как в церкви на той стороне бьют часы" (IX, 483).
Не только Николай и Ольга, но и Марья с ее, казалось бы, полнейшей обезличенностью и забитостью, не беспросветна. Пусть она не понимает рассказов Ольги — она привязывается к ней душой.
Заключительные слова повести: "Да, жить с ними было страшно, но все же они люди, они страдают и плачут, как люди, и в жизни их нет ничего такого, чему нельзя было бы найти оправдания" (IX, 220) — этот вывод в полном смысле вырастает как художественный итог, итог характеров.
Это относится и к образам старика Осипа, отца Николая, старухи —"бабки", Феклы, даже звероподобного Кирьяка, который, протрезвев, мучается и кается. Не будем говорить о каждом из них — нас интересует единая тенденция писателя, подход к изображению героев, критерии их оценки. Может быть, особенно явственно проступает эта тенденция в характеристике Клавдии Абрамовны, к которой приезжает ее сестра Ольга с дочерью Сашей.
На первый взгляд свидетельством дикости рисуемых Чеховым нравов является и ненависть его героев к местным помещикам. Чехов рассказывает о появлении помещичьей семьи в церкви: "...вошли две девушки в белых платьях, в широкополых шляпах, и с ними полный, розовый мальчик в матросском костюме. Их появление растрогало Ольгу; она с первого взгляда решила, что это — порядочные, образованные и красивые люди. Марья же глядела на них исподлобья, угрюмо, уныло, как будто это вошли не люди, а чудовища, которые могли бы раздавить ее, если бы она не посторонилась" (IX, 198). И с другой невесткой, Феклой, также не сошлась Ольга в своем отношении к господам. Повидав помещичьих детей на пожаре, Ольга умилилась, а когда пришла домой, стала рассказывать с восхищением:
"— Да такие хорошие! Да такие красивые! А барышни — как херувимчики.
— Чтоб их розорвало! — проговорила сонная Фекла со злобой" (IX, 208).
Такова правда жизни по Чехову. Марью и Феклу не может обмануть привлекательная внешность помещичьего семейства, так умиляющая Ольгу. Для них помещик есть помещик, то есть угнетатель и враг, внушающий лишь чувство страха, отвращения и ненависти. И это свидетельствовало не о темноте чеховских героев, а, напротив, q пробуждении сознания угнетенного человека, начинавшего понимать сущность своих отношений с эксплуататорами.
О чеховской "мужицкой эпопее" писали как об исследовании быта, уклада, крестьянского миропорядка. Это верно, но это лишь одна сторона. Вместе с тем "Мужики" — повесть и продолжение — исследование души обездоленного и униженного человека: крестьян, официанта, горничной, проститутки. [23., С. 17].
Система персонажей повести "В овраге".
Григорий Цыбукин. Это еще не в полном смысле этого слова капиталист, но и не мещанин. Это один из тех "деревенских эксплуататоров", о которых писал Ленин в 1894 году:
"Эта масса мелких деревенских эксплуататоров представляет страшную силу, страшную особенно тем, что они давят на трудящегося враздробь, поодиночке, что они приковывают его к себе и отнимают всякую надежду на избавление, страшную тем, что эта эксплуатация при дикости деревни, порождаемой свойственными описываемой системе низкою производительностью труда и отсутствием сношений, представляет из себя не один грабеж труда, а еще и азиатское надругательство над личностью, которое постоянно встречается в деревне". [28., С. 160].
Обман – главная черта существования Цыбукиных, старика Григория, его сына Анисима.
Григорий Цыбукин держит бакалейную лавочку, но это для вида – он тайно торгует и водкой, и скотом, и хлебом, чем придется.
Старик любит порядок, степенность, а еще больше любит похвастать своим богатством — ведь именно оно отличает его от простых людей, мужиков, которых он презирает. Купил себе Цыбукин вороного жеребца за триста рублей и катается с женой Варварой — не для того чтобы просто кататься, а чтобы видели люди, какая у него лошадь.
И сын Григория Анисим тоже умеет показать себя. Его письма, писанные чужим, красивым почерком, полны выражений, которых он никогда не употреблял в разговоре: "Любезные папаша и мамаша, посылаю вам фунт цветочного чаю для удовлетворения вашей физической потребности". Нацарапанная уже его собственной рукой, точно испорченным пером, подпись выразительно контрастирует с этими заемно-красивыми, чужими словесными завитушками.
Сам он, Анисим, некрасив, приземист, лицо одутловатое и бороденка рыжая, жидкая, но когда ему сообщили, что для него подобрана красивая невеста, он горделиво изрекает: "Ну, да ведь и я тоже не кривой. Наше семейство Цыбукины, надо сказать, все красивые". В невесты ему выбрали простую поденщицу Липу — из-за ее красоты. Цыбукиным нужна работница в доме и нужно еще, чтоб жена Анисима была красивая – это так же необходимо, как красивый почерк писем Анисима, как вороной жеребец в триста рублей.
За самодовольной развязностью, лишними, чужими словесами Анисима различается какое-то странное беспокойство, тревога совести. Вот он приехал в деревню к свадьбе во всем новом, в блестящих резиновых калошах, раздает направо и налево новенькие монеты (они окажутся потом фальшивыми); но на свадьбе в церкви, он вдруг вспоминает о детстве, о покойной матери, о том, как пел вместе с мальчиками на клиросе. При мысли о грехах он плачет, но никто не обращает на него внимания – "подумали, что он выпивши". На дне души этого самодовольного собственника и мошенника все-таки есть что-то живое, человеческое, но оно задавлено всем укладом цыбукинской жизни. "Когда меня венчали, мне было не по себе, - рассказывает он мачехе Варваре. – Как вот возьмешь из-под курицы яйцо, а в нем цыпленок пищит, так во мне совесть вдруг запищала…". Но этот писк совести заглушается всем, что окружает Анисима. Он узнает, что его отец покрывает воров, наживается на жульничестве; он видит всюду один обман и решает: так, очевидно, и нужно. На слова Варвары: "Уж очень народ обижаем", Анисим отвечает: "Кто к чему приставлен, мамаша".
Кто к чему приставлен – это значит: такой уж порядок, не нами заведен, не на нас и кончится. Одному положено спину гнуть, а другому на вороных жеребцах разъезжать, одному – ходить в поденщинах, а другому – быть купцом. И ничего не поделаешь…
У Григория Цыбукина – две невестки: жена слабоумного Степана красавица Аксинья и жена Анисима красавица Липа. Аксинья и Липа – это две разные красоты; за ними стоят два разных мира.
Эволюция образа Аксиньи.
Сначала – это бойкая хлопотливая баба; весь день бегает, гремя ключами, то в амбар, то в погреб, то в лавку; встает раньше солнца, фыркает, умываясь в сенях, и это фырканье мешается с гуденьем самовара – он гудит, "предсказывая что-то недоброе". Она торгует в лавке, и ее смех сливается со звоном денег; а потом разговаривает, шепелявя, - у нее руки заняты и во рту серебряные деньги.