Обладая необычайно выразительной семантикой, которая еще подчеркивается, усиливается окружающим контекстом, имена собственные также становятся символами.
Мастерское использование А.П. Чеховым «говорящих» фамилий поражало многих. Из воспоминаний его современников, начинающих писателей, явствует, как он делился секретами своего мастерства в использовании художественных средств, в частности, имен собственных. Так, И.Л. Щеглов писал: «Чехов сделал мне несколько ценных указаний и относительно необходимости в драматическом произведении большей простоты и близости к жизни не только в речах действующих лиц, самых их именах и фамилиях» [23, стр. 37]. Этот критерий реалистического изображения действительности является основным для всего творчества А.П. Чехова. П.П. Бажов отмечал: «Меня больше всего поражало чеховское умение сгустить типическое до одной клички. Протоиерей Змиежалов, дьячок Воньмигласов, акциозный Почечуев, корреспондент Оптимахов – все это для людей нашего времени уже портреты. Фамилии Змиежалов и Воньмигласов откровенно шаржированы, но когда ты знаешь «о жале змия» в соответствующем контексте и когда ты услышал уныло ленивую голосянку «вонми гласу моления моего», тебе кажется это шаржирование тем сгустком обобщения, дальше которого идти невозможно» [ 23, стр. 156].
Анализ фамилий в рассказах А.П. Чехова свидетельствует о том, что их эстетическая окраска выражается как имплицитно, так и эксплицитно – с помощью окружающего микроконтекста. Эстетическая маркированность фамилий тесно связана с характером мотивирующего: о сниженности семантики фамилий свидетельствует тот факт, что основная масса их навеяна бытовой, часто сниженной лексикой. Об этом свидетельствует и высокая частотность таких фамилий в рассказе. Наиболее часты единицы следующих лексико-семантических групп: «части тела» (Желваков, Челюстин, Грязноруков), «пища» (Соусов, Пивомедов, Лимонадов), «животные» (Клещев, Гускин, Курятин, Гнилорыбенков) и др. Таким образом, эстетически снижены не отдельные единицы, а весь антропоним рассказа.
В раннем творчестве А.П. Чехов часто использует прием включения неэстетичных фамилий, ставший традиционным в русской классической литературе. Как правило, автор не комментирует семантику фамилий: он предоставляет делать это самому читателю, а иногда персонажу рассказа: «С моей фигурой далеко не уйдешь! И фамилия преподлейшая: Невыразимов… Хочешь живи так, а не хочешь – вешайся» [25, стр. 227]. В юморесках преобладает соответствие семантики фамилии и образа («говорящая фамилия как олицетворение образа»), однако, иногда наблюдается контрастность: красивая фамилия и негативный, неэстетичный образ. Например, в рассказе «Разговор человека с собакой»: «Алексей Иванович Романсов. Грязь… Тебе кажется, что я Романсов, коллежский секретарь … царь природы. Ошибаешься! Я тунеядец, взяточник, лицемер!.. Я гад, Муза! Подлипала, лихомоец, сволочь!» [25, стр. 14 ].
Ярким выразительным средством характеристики у Чехова служат нейтральные по своему значению фамилии. Так, употребление фамилий известных деятелей искусства служит средством опосредованной характеристики персонажей: их культурного уровня, как правило, низкого. В рассказах Чехова субъективно-оценочные формы личного имени положительного плана в определенном контексте могут выполнять роль характеристики негативных черт характера, а также характеризовать униженное положение человека, употребляющего эти варианты имени, несмотря на неэтичное поведение обладателя этого имени.
Для достижения большей выразительности А.П. Чехов применяет иногда прием скрытой метафоры. Так, в рассказе «Дамы» Ползухин, молодой человек, полный, с бритым жокейским лицом, в новой черной паре претендует на место письмоводителя в приюте, на должность, обещанную потерявшему голос учителю Временскому, имеющему большую семью. Директор народных училищ, считающий себя человеком справедливым и великодушным, поставлен в сложное положение. Ползухин заручился рекомендациями влиятельных дам города: жены городского головы, жены управляющего казенной палаты; не проходило дня, чтобы директор не получал писем, рекомендовавших Ползухина. Директор сдается, но когда Ползухин уходит, он весь отдается чувству отвращения: « - Дрянь, - шипел он, шагая из угла в угол. Добился своего, негодный шаркун, бабий угодник! Гадина! Тварь» [ 25, стр. 227].
Таким образом, формируется следующий ряд ключевых слов: Ползухин – бабий угодник – гадина – тварь. Своеобразный синонимический ряд подтверждает и усиливает эстетически отрицательную коннотацию, созданную мотивированностью фамилии: ползать – угодничать, добиваться благ нечестными приемами. Приведенный ряд слов иллюстрирует динамическое взаимодействие слов, конструкций во внутреннем композиционно-смысловом единстве художественного произведения и доказывает еще раз, что анализировать имена собственные в художественном произведении необходимо как часть целого текста. По словам Виноградова, «функции словесного ряда – не только выражение предметных значений, которые в нем потенциально заложены, но и воплощение индивидуальных смыслов, которые к нему приурочены в связи с развитием образа персонажа» [25, стр. 113].
Использование «говорящих» фамилий с подчеркнутой негативной семантикой – это прием прямой мотивированности, когда подчеркивается внешняя эстетичность или неэстетичность образа. Однако А.П. Чехов использует и более тонкий, завуалированный прием изображения. В его произведениях остроту художественной выразительности приобретает несвойственная, чуждая фамилии форма функционирования: употребление фамилии вместо имени. Так, писатель подчеркивает духовную убогость, эстетическое несовершенство бабушки и матери Нади («Невеста»), и протестует против всепрощения, смирения.
Эстетическая выразительность фамилии усиливается, когда фамилия дана в соответствующем микроконтексте. Иногда он равен лексеме, указывающей на профессию, чин. Вместе с фамилией они составляют единое целое как два компонента в наименовании – родовой и видовой. А.П. Чехов мастерски использует выразительные возможности этого единства: довольно часто и родовой, и видовой компоненты являются единицами одной или близких тематических групп.
Эстетическая характеристика, заложенная в антропониме, усиливается микроконтекстом, в котором уточняется семантика антропонима.
Анализ сочетаемости антропонимических единиц в рассказах А.П. Чехова свидетельствует о высокой степени реализации их эстетических возможностей в тексте художественного произведения. Довольно часты сочетания разностилевых единиц, причем, как правило, первый компонент выражен единицей нейтральной или возвышенного стиля, а второй сниженного, просторечного. Это сочетание эстетичного с неэстетичным порождает эффект особой выразительности, эффект столкновения и провала.
Неэстетическая коннотация возникает в тексте не только на основе семантики мотивирующего, но и на основе сочетаемости компонентов разностилевых, а также на фоне мотивирующего микро- и макроконтекста. Реализация эстетических возможностей антропонимов – источник разящей силы чеховских рассказов.
2.2. Ономастическое пространство рассказов
«Дом с мезонином», «Дама с собачкой», «Невеста»
В художественном произведении имя собственное указывает на социальный статус персонажа, его национальную принадлежность и, кроме того, обладает определенным историко-культурным ореолом.
Мастерство Чехова, особенности его прозы прекрасно отражены в рассказе «Дом с мезонином» (1896), в котором соединены три темы - тема любви, тема труда и тема народа. Художник, от лица которого ведется повествование, в богатой дворянской усадьбе встречает двух сестер. Младшая, Женя (домашние называют ее Мисюсь), - восприимчивая и впечатлительная натура. Она увлекается чтением книг и за этим занятием может провести целый день. На протяжении всего рассказа Чехов рисует портрет Мисюсь, черты которого очень выразительны: «в будни она ходила обыкновенно в светлой рубашечке и в темно-синей юбке», иногда «сквозь широкие рукава просвечивали ее тонкие, слабые руки» [22, стр. 174]. Девушка смотрит на художника своими «большими глазами», а в кульминационной сцене свидания «трогательно прекрасны были ее бледное лицо, тонкая шея, женские руки, ее слабость, праздность, ее книги!» [22, стр. 175].
Женя живет в придуманном ею мире, где свои законы и правила. У людей, которые носят это имя спокойный, ровный и вдумчивый характер, и чеховская героиня легко поддается влиянию. Она проявляет склонность к рукоделию, может часами в одиночестве играть, придумывая разные истории.
Все внимание писателя сосредоточено на раскрытии ее внутреннего мира, а штрихи портрета способствуют этому. Женя еще молода и неопытна, она видит в людях только хорошее: ей нравится художник, но она любит и сестру, являющуюся полной ее противоположностью. Часто Мисюсь повторяет фразу: «Наша Лида замечательный человек!» [22, стр. 176].
Не случаен в данном рассказе и выбор прозвища для Жени – Мисюсь. «Мисюсь» подчеркивает женственность и мягкость характера главной героини. Чехов говорит о ней как о ребенке, ласково, бережно: у нее «худенькое тело», «слабые руки», «тонкие плечи», «печальные глаза». Само прозвище овеяно детскими воспоминаниями: ее называли Мисюсь, потому что она так называла свою гувернантку. «Как трогательно – прекрасны были ее бледное лицо, тонкая шея, тонкое руки, ее слабость, праздность, ее книги! А ум? Я подозревал у нее недюжинный ум, меня восхищала широта ее воззрений», - говорит художник [22, стр. 176].
Не только девическая прелесть, но и человеческое обаяние привлекательно в Мисюсь. Ум ее напряженно работает, она с жадностью читает, думает, и мысли ее серьезны и глубоки. Мисюсь переживает пору, которую чудесно назвал Тютчев – «предрассветной». Она тянется навстречу солнцу, правде, добру. Трогательно-наивная любовь Мисюсь к художнику связана именно с этими стремлениями: «Ей хотелось, чтобы я ввел ее в область вечного и прекрасного, в этот высший свет, в котором, по ее мнению, я был своим человеком, и она говорила со мной о боге, о вечной жизни, о чудесном» [22, стр. 177 ].