Заключение.
В "Мелком бесе" Сологуб не претворяет жизнь в "сладостную легенду", но находит ей художественное соответствие в основном в грубой и бедной языковой фактуре, лишенной метафоричности, в нарочитой монотонности пейзажных и портретных характеристик. Скупость и лаконичность "Мелкого беса" позволяет сделать весьма любопытное замечание о том, что в романе "гоголизм" Сологуба имеет тенденцию перекрасить себя в пушкинизм".
Роман строится на нескольких многократно повторяющихся определениях. Мы уже отмечали роль слова "глупый". Нагромождению глупости соответствует в романе обилие веселья. В романе много смеются, хохочут, хихикают, короче говоря, веселятся как могут. Даже жандармский подполковник Рубовский и тот с "веселыми" глазами. Но это веселье производит гнетущее впечатление, и его апофеозом становится бал-маскарад, едва не стоивший Пыльникову жизни. Это бессмысленное, нелепое веселье чревато катастрофой.
Но, может быть, повествователь оказывается фигурой, которая преодолевает описываемый им хаос? Отметим, что повествователь многолик, причем его лики с трудом совмещаются или не совмещаются вовсе. Он грубо ироничен и прямолинеен в оценке городского общества, порою остроумен и саркастичен ("Классный наставник - молодой человек до того либеральный, что не мог называть кота Ваською, а говорил: кот Василий"), порою угрюм. Его сравнения бывают чересчур контрастны ("Только сравнить: безумный, грубый, грязный Передонов - и веселая, светлая, нарядная, благоуханная Людмилочка"). О его "наслажденческой" роли уже было сказано, но любопытно, что в своих оценках Передонова как "ходячего трупа", "нелепого совмещения неверия в живого бога и Христа его с верою в колдовство" повествователь близок позиции ортодоксального христианина. В своих лирических отступлениях и комментариях, особенно во второй части романа, повествователь выражает себя как идеолог символизма, причем в таких случаях его речь нередко становится столь высокопарна, что невольно закрадывается мысль: Надсон был любимым поэтом не только Саши Пыльникова. "...Воистину,- патетически восклицает повествователь,- в нашем веке надлежит красоте быть попранной и поруганной". Не менее патетически он пишет о детях как о "вечных неустанных сосудах божьей радости", однако реальные образы детей в романе мало соответствуют "неустанным сосудам": "уже и на них налегла косность... на их внезапно тупеющие лица".
Состоящий из разноцветных осколков, повествователь "Мелкого беса" сам воплощает собою хаос и в известной степени соответствует роману о вещном мире как мире хаоса. В этом его отличие от повествователя реалистической традиции, который, каким бы нейтральным он ни казался (повествователь Чехова), являет собой некую цельную фигуру, в своем сознании противостоит хаосу и открывает путь к надежде. Категория "надежды" в "Мелком бесе" заменена категорией неизбывной "тоски".
Сочинение Сологуба, разумеется, контрастно в сравнении, например, с рассказами Чехова, образчиком художественного совершенства. Но с точки зрения эстетики, имманентной "Мелкому бесу", роман о несовершенстве мира и должен был быть несовершенным. Однако налицо связь с эстетикой позднейшего модернизма; эта связь не случайна, в исторической перспективе она обладает символическим характером, ставит роман на грань разрыва с богатой традицией, предвещая новые явления литературы XX века.
Список используемой литературы.
1. Гоголь Н.В. Записки сумасшедшего // Н.В.Гоголь. Повести. Драматические произведения. – М.: Художественная литература, 1984.
2. Достоевский Ф.М. ПСС в 30-ти т. – Л.: Наука, 1972. –Т.1.
3. Сологуб Ф. Свет и тени. Избранная проза. – М.: Мастацкая література, 1988.