По свидетельству самого Александра Дюма, он получил от Гризье рукопись, на основе которой он создал роман «Учитель фехтования».
Рассказчик (Гризье) говорит от первого лица. Он рассказывает одновременно правдивую историю (Луизы и графа Алексея) и свои впечатления о путешествии, климате, жителях и нравах того времени.
Главные герои романа – Иван Александрович Анненков (в романе граф Алексей) и француженка Полина Гебль (Луиза Дюпюи), ставшая после замужества Прасковьей Егоровной Анненковой.
Композицию этого романа Дюма формирует, сообразуясь с теми моментами из жизни героев, которые были зафиксированы Гризье. Богатая фантазия писателя придала хроникальному материалу форму художественного произведения, в котором историзм соседствовал с изрядной долей вымысла.
Действие всего произведения происходит в России. Рассказчик (Гризье) начинает повествование с того, что описывает свою поездку на «перекладной» повозке в Петербург:
1) «Il est inutile de dire que je ne dormis pas une heure de toute la nuit; je dansais dans mon chariot, comme une noisette dans sa coque. J'essayai bien de me cramponner au banc de bois sur lequel on avait étendu une espèce de coussin de cuir de l'épaisseur d'un cahier de papier; mais au bout de dix minutes j'avais les bras disloqués, et j’étais obligé de m'abandonner de nouveau à ce terrible cahotement, plaignant au fond du coeur les malheureux courriers russes qui font quelquefois un millier de lieues dans une pareille voiture» [Dumas 1997: 35].
2) «Дороги были…плохи… я катался по повозке как орех в скорлупе. Много раз я пытался уцепиться за деревянную скамейку, на которой лежало нечто вроде кожаной подушки толщиной в тетрадь, но поминутно скатывался с нее и должен был снова взбираться на свое место, жалея в душе несчастных русских курьеров, которым приходится делать тысячи верст в этих ужасных повозках» [Дюма 1992: 28].
Первое, о чем рассказывает Гризье – это дороги, которые действительно были в России большой проблемой: у экипажей постоянно ломались оси, отлетали колеса, они перевертывались, вследствие чего пассажиры могли получить серьезную травму.
Оказавшись в Петербурге, рассказчик торопится осмотреть город, вначале из окна гостиницы, в которой он остановился накануне вечером:
3) «…la premiere chose que je fis fut de courir à ma fenetre; j'avais devant moi le palais de l'Amirauté; avec sa longue flèche d'or surmontée d'un vaisseau et sa ceinture d'arbres, à ma gauche, l'hotel du Sénat; à ma droite, le palais d'Hiver et l'Ermitage» [Dumas 1997: 38].
4) «…я первым делом подбежал к окну: передо мной высилось Адмиралтейство со своей длинной золотой иглой, на которой красовался маленький кораблик. Адмиралтейство было окружено деревьями. Слева находился сенат, а справа – Зимний дворец и Эрмитаж» [Дюма 1992: 33].
Затем он спешит посмотреть на Петербург с Троицкого моста и, судя по всему, он не разочарован открывшимся видом:
5) «En effet, je ne sais pas s'il existe dans le monde entier un panorama pareil à celui qui se déroula devant mes yeux» [Dumas 1997: 38].
6) «Не знаю, есть ли в мире вид, который мог бы сравниться с развернувшейся перед моими глазами панорамой» [Дюма 1992: 33].
Описывая население, Гризье характеризует его следующим образом:
7) «tout est esclave à barbe, ou grand seigneur à décoration: il n'y a pas de classe intermédiaire» [Dumas 1997: 40].
8) «…здесь живут либо рабы, либо вельможи – середины нет» [Дюма 1992: 35].
При этом рассказчик удивляется, тому, что «ни в какой другой стране не встретишь среди народа таких спокойных лиц, как здесь».
Описывая город, автор повествования не забывает упомянуть о белых ночах, которые он застал во время своего приезда:
9) «La nuit n'était qu'un crépuscule doux et limpide, à l'aide duquel on aurait pu lire facilement, et qui permettait de voir à une distance considérable les objets, perdus dans un vague délicieux et revêtus de tons ignorés, même sous le ciel de Naples. La chaleur étouffante de la journée s'était changée en une charmante brise; qui, en passant sur les ailes, apportait avec elle une éphémère et suave odeur de roses et d'orangers» [Dumas 1997: 45].
10) «Ночь была мягкая и светлая. Можно было легко читать и прекрасно все видеть даже на большом расстоянии. Дневная жара сменилась вечерней прохладой, воздух был насыщен ароматом цветов. Весь город, казалось, высыпал на набережную» [Дюма 1992: 40].
Так как рассказчик имел звание учителя фехтования в императорском корпусе инженерных войск и кроме того давал частные уроки высшей знати, он был лично знаком со многими вельможами. Первое, что его поразило, было их гостеприимство:
11) «Ce bon accueil des Russes sert d'autant mieux les plaisirs des étrangers, que l'intérieur des familles est des plus animés, grâce aux anniversaires et aux grandes fêtes du calendrier, auxquelles il faut joindre encore celle du patron particulier de la maison. Aussi, pour peu que l'on ait un cercle de connaissances de quelque étendue, il se passe peu de jours sans que l'on ait deux ou trois dîners et autant de bals» [Dumas 1997: 93].
12) «Гостеприимство русских тем приятнее для иностранцев, что в русских домах бывает весело благодаря именинам, рождениям и различным праздникам, которых в России множество. Таким образом, имея более или менее обширный круг знакомых, человек может обедать по два-три раза в день и столько же раз бывать вечером на балах» [Дюма 1992: 88].
Кроме того, Гризье верно подметил отношение знатных семей к учителям, дающим частные уроки:
13) «Il y a encore, en Russie, un autre avantage pour les professeurs: c'est qu'ils deviennent commensaux de la maison, et en quelque sorte membres de la famille. Un professeur pour peu qu'il ait quelque distinction, prend au foyer, entre l'ami et le parent, une place qui tient de l'un et de l'autre qu'il conserve tout le temps qui lui convient, et qu'il ne perd presque jamais que par sa faute» [Dumas 1997: 94].
14) «У учителей в России есть еще другое весьма приятное преимущество: на них смотрят здесь почти как на членов семьи. Любой учитель быстро становится не то другом, не то родным своих хозяев, и такое положение сохраняется за ним до тех пор, пока он сам того пожелает» [Дюма 1992: 89].
Не менее, чем гостеприимство, автора поразила роскошь русских вельмож, которую он характеризует следующим образом:
15) «Il faut avoir vu un grand dîner chez un grand seigneur russe pour se faire une idée du point où peut être porté le luxe de la table. Nous étions à la moitié de décembre, et la première chose qui me frappa fut, au milieu du surtout qui couvrait la table, un magnifique cerisier tout chargé de cerises, comme en France à la fin de mai. Autour de l'arbre, des oranges, des ananas, des figues et des raisins s'élevaient en pyramides et complétaient un dessert, qu'il eût été difficile de se procurer à Paris au mois de septembre» [Dumas 1997: 113].
16) «Нужно отобедать у русских вельмож, чтобы иметь представление об их роскоши. Была середина декабря, и, когда я вошел в столовую, меня больше всего поразило великолепное вишневое дерево, усыпанное вишнями, которое стояло посреди стола. Можно было подумать, что находишься во Франции в середине лета. Вокруг этого дерева лежали горы апельсинов, ананасов и винограда – такой десерт трудно было бы найти в Париже даже в сентябре» [Дюма 1992: 109];
17) «Après le premier service, le maître d'hôtel entra, tenant sur un plat d'argent deux poissons vivants et qui m'étaient inconnus. Aussitôt tous les convives poussèrent un cri d'admiration, c'étaient deux sterlets. Or, comme les sterlets ne se pèchent que dans le Volga, et que la partie la plus rapprochée du Volga coule à plus de trois cent cinquante lieues de Saint Pétersbourg, il avait fallu, attendu que ce poisson ne peut vivre que dans l'eau maternelle, il avait fallu pendant cinq jours et cinq nuits de voyage, les maintenir dans une voiture fermée et chauffée à une température qui ne permit pas à l'eau du fleuve de se geler» [Dumas 1997: 115].
18) «После первого блюда в залу вошел метрдотель, неся на серебряном блюде двух неизвестных мне живых рыб… то были две стерляди. Так как стерляди водятся только в Волге, расстояние от нее до Петербурга не меньше трехсот пятидесяти лье, и могут жить только в волжской воде, пришлось везти их в течение пяти дней и пяти ночей в крытом и отапливаемом возке, чтобы вода в той посудине, где они помещались, не замерзла» [Дюма 1992: 110].
Мы видим, что Гризье довольно точно описывает стремление русских господ к показной роскоши. Он уловил то, что вельможи действительно шли на все, тратили огромные даже для них деньги только для того, чтобы пустить пыль в глаза своим гостям, особенно если это были иностранцы, чтобы похвастаться своим богатством. Автор даже упоминает, что Потемкин, славившийся своей расточительностью, «и тот не придумал бы ничего лучше».
Рассказчик уделяет немало внимания климату России, в частности погодным условиям зимой:
19) «…Les premiers jours ou Saint-Pétersbourg eut revêtu sa blanche robe d'hiver furent pour moi des jours de curieux spectacle, car tout était nouveau. Je ne pouvais surtout me lasser d'aller en traineau; car il y a une volupte extreme à se sentir entraine sur un terrain poli comme une glace par des chevaux qu'excite la vivacité de l'air, et qui, sentant à peine le poids de leur charge, semblent voler plutot que courir. Ces premiers jours furent d'autant plus agréables pour moi, que l'hiver, avec une coquetterie inaccoutumée, ne se montra que petit à petit, de sorte que j'arrivai, grâce à mes pelisses et à mes fourrures, jusqu'à vingt degrés presque sans m'en être aperçu; à douze degrés la Neva avait commencé de prendre» [Dumas 1997: 106].
20) «Одевшись в свою белую зимнюю одежду, Петербург предстал передо мной в любопытном, новом для меня обличье. А главное, я без устали катался в санях: испытываешь особое удовольствие, когда сани скользят по гладкому, как лед, снегу, и лошади, подбадриваемые холодом, не бегут, а летят, словно не везут никакой тяжести. Эти первые зимние дни были для меня тем более приятны, что зима этого года против обыкновения установилась исподволь. Морозы постепенно дошли до 20 градусов, но я их почти не замечал благодаря моей шубе и прочей теплой одежде. При двенадцати градусах Нева стала» [Дюма 1992: 103].
Большое впечатление на автора повествования произвели русские бани, о которых он много слышал на родине, но на самом деле они оказались не такими, какими он их себе представлял. Их описание занимает в романе почти целую страницу:
21) «…J’avais beaucoup entendu parler, en France, de ces sortes d’etablissements, de sorte que, passant devant une maison de bains, je resolus de profiter de l’occasion. Je me presentai à la porte; moyennant deux roubles et demi, c’est-à dire cinquante sous de France, on me remit une carte d’entrée et je fus introduit dans une premiere chambre ou l’on se deshabille: cette chambre est chaufée à la temperature ordinaire.