Мы же остановимся на образе русалки в произведениях А.С.Пушкина и М.Ю.Лермонтова.
4.1 Русалка в творчестве А.С.Пушкина
В старых пушкиноведческих работах, которые редко включаются ныне в научный оборот, мы можем встретить необычные для современных интерпретаций высказывания о присутствии в творчестве Пушкина «бодлеровских» и даже «некрофильских» настроений. Об этом писали В. Вересаев, Вл. Ходасевич; вероятно, близкие по смыслу наблюдения имел в виду В. Брюсов, намереваясь написать статью «Темное в душе Пушкина». Точно и ясно эта проблема была поставлена в блестящей и бесстрашной книге Д. Благого «Социология творчества Пушкина». Не смущаясь непривычным и даже эпатирующим характером своих наблюдений, исследователь последовательно развил тему «бодлеровских настроений» у Пушкина и глубоко проанализировал под этим углом зрения ряд пушкинских произведений.
Обратимся к одному из самых очевидных воплощений этой темы у Пушкина. В 1826 г. он начал писать странное стихотворение, оставшееся незаконченным.
Как счастлив я, когда могу покинуть
Докучный шум столицы и двора
И убежать в пустынные дубровы,
На берега сих молчаливых вод.
О, скоро ли она со дна речного
Подымется, как рыбка золотая?
Как сладостно явление ее
Из тихих волн, при свете ночи лунной!
Опутана зелеными власами,
Она сидит на берегу крутом.
У стройных ног, как пена белых, волны
Ласкаются, сливаясь ‹и› журча.
Ее глаза то меркнут, то блистают,
Как на небе мерцающие звезды;
Дыханья нет из уст ее, но сколь
Пронзительно сих влажных синих уст
Прохладное лобзанье без дыханья.
Томительно и сладко — в летний зной
Холодный мед не столько сладок жажде.
Когда она игривыми перстами
Кудрей моих касается, тогда
Мгновенный хлад, как ужас, пробегает
Мне голову, и сердце громко бьется,
Томительно любовью замирая.
И в этот миг я рад оставить жизнь,
Хочу стонать и пить ее лобзанье —
А речь ее... Какие звуки могут
Сравниться с ней — младенца первый лепет,
Журчанье вод, иль майский шум небес,
Иль звонкие Бояна Славья гусли.
(III, 36—37)
Стихотворение удивительно не своим фантастическим сюжетом, а реалистически точным и психологически достоверным воплощением этого сюжета. Этот подбор ласковых слов, эти оттенки ощущений придают немыслимой ситуации эмоциональную убедительность. Противоестественное воспевание любовных ласк как чего-то холодного, охлаждающего находит неожиданную параллель с утолением жажды в жаркий день и получает необыкновенную поэтическую силу. Эта женщина — русалка — живая, но в то же время и мертвая, и она влечет героя именно этой страшной двойственностью своего существа.
Вл. Ходасевич писал об этом стихотворении: «...соблазнительное ощущение мертвой как живой, ощущение горькое и сладострастное. Это одно из не самых светлых и безобидных пушкинских чувств, но оно подлинно пушкинское, — грозящее гибелью и сулящее „неизъяснимы наслажденья“». Ни в одном из произведений Пушкина образ мертвой возлюбленной не был воплощен в таком зримом, чувственно осязаемом облике; этот образ как бы ушел в подтекст его поэзии, но он мерцает, просвечивает то здесь, то там на протяжении всего пушкинского творчества.
Наиболее очевидно подразумевается он в стихотворении «Яныш королевич» из «Песен западных славян» и драме «Русалка», где незаконченный сюжет предполагает, по всей вероятности, аналогичное продолжение: встретив погибшую возлюбленную в облике русалки, князь влюбляется в нее с новой силой. Образ мертвой возлюбленной угадывается в «Заклинании» (1830):
Явись, возлюбленная тень,
Как ты была перед разлукой,
Бледна, хладна, как зимний день,
Искажена последней мукой...
(III, 246)
и в стихотворении «Для берегов отчизны дальней» (1830) с его спокойной и уверенной надеждой:
Твоя краса, твои страданья
Исчезли в урне гробовой —
А с ‹ними› поцалуй свиданья...
Но жду его; он за тобой...
(III, 257)
Говоря об этих двух стихотворениях, Д. Благой подчеркивает особый характер лирического чувства: в «Заклинании» поэт хочет видеть возлюбленную именно на грани умирания («как ты была перед разлукой»), а в элегии «Для берегов отчизны дальной» он вспоминает именно «незабвенный час» разлуки. Исследователь делает тонкое наблюдение, что в этой связи образов приобретает особый смысл эпитет «хладеющие» («мои хладеющие руки»). Нужно упомянуть и незавершенный отрывок 1823 г.: «Придет ужасный [час] ... твои небесны очи / Покроются, мой друг, туманом вечной ночи...», где поэт как будто не решился воплотить в слове волнующий воображение образ; но, обрываясь на загадочных фразах: «...буду ждать... [но чего?] ... Чтоб силою мечтанья моего...» (II, 296), стихотворение позволяет предположить тот же сюжет с мертвой возлюбленной. В стихотворении «Под небом голубым страны своей родной» (1826) летает над поэтом «младая тень» любимой прежде и забытой женщины. В черновом варианте «Воспоминания» (1828) возникали «два призрака младые, / Две тени милые», которые «говорят ... мертвым языком / О тайнах счастия и гроба» (III, 651). В «Бахчисарайском фонтане» (1821—1823), когда «по дворцу летучей тенью / Мелькала дева...», автор, гадая: «Чью тень, о други, видел я?», как бы проговаривается: «Я помню столь же милый взгляд / И красоту еще земную...» (IV, 170). Тот же образ витает в стихотворениях уже совсем далеких по сюжету: в элегии «Не пой, красавица, при мне» (1828), где неотвязен «призрак милый, роковой» некой «далекой бедной девы», представляющийся неизменно «ночью», «при луне» (III, 109); в «Прощании» (1830) («В последний раз твой образ милый / Дерзаю мысленно ласкать») (III, 233), где «могильный сумрак» вдруг окутывает живую женщину, и разлука с ней описывается и воспринимается как вечная разлука — смерть. И наконец, неудивительно, что одна из пяти сказок Пушкина это «Сказка о мертвой царевне». Итак, в целом ряде пушкинских произведений мы обнаруживаем образы и настроения, явно перекликающиеся с темой мертвой возлюбленной. Прежде всего это Инеза из «Каменного гостя». Дон Гуан вспоминает: «...Странную приятность | Я находил в ее печальном взоре | И помертвелых губах. Это странно ‹...› А голос | У ней был тих и слаб — как у больной...» (VII, 139). Дон Гуан находил ту же прелесть и в Доне Анне, лежащей в обмороке:
О как она прекрасна в этом виде!
В лице томленье, взор полузакрытый,
Волненье груди, бледность этих уст...
(VII, 314 — черновой текст)
Образ больной девушки, обреченной на смерть, но необыкновенно привлекательной для поэта, возникает в стихотворении 1820 г.
Увы, зачем она блистает
Минутной, нежной красотой?
Она приметно увядает
Во цвете юности живой...
Увянет!
и т. д.
(II, 143)
Этот образ затем будет развит в стихотворении «Осень» (1833).
‹...› любовник не тщеславный,
Я нечто в ней нашел мечтою своенравной.
Как это объяснить? Мне нравится она,
Как, вероятно, вам чахоточная дева
Порою нравится. На смерть осуждена,
Бедняжка клонится без ропота, без гнева.
Улыбка на устах увянувших видна;
Могильной пропасти она не слышит зева;
Играет на лице еще багровый цвет.
Она жива еще сегодня, завтра нет.
(III, 319—320)
Д. Благой справедливо придавал особое значение этому образу «Осени» — «умирающей возлюбленной»; в самом деле, Пушкин здесь открыто признается в своей приверженности этому странному идеалу.
4.2 Русалка в творчестве М.Ю. Лермонтова
Встречается русалка и в произведениях Лермонтова М.Ю.
Так в первой главе «Журнала Печорина» - «Тамань», герой, из-за своего любопытства, оказался втянут в опасное приключение.
Герой вмешался в простую жизнь "честных контрабандистов". Его привлекли загадочные ночные обстоятельства - слепой мальчик и девушка поджидали лодку с контрабандистом Янко. Печорину не терпелось узнать, что они делали ночью. Девушка, казалось, сама заинтересовалась Печориным и вела себя двусмысленно: "вертелась около моей квартиры: пенье и прыганье не прекращались ни на минуту". Печорин увидел "чудно нежный взгляд" и воспринял его как обычное женское кокетство ("он напомнил мне один из тех взглядов, которые в старые годы так самовластно играли моей жизнью"), то есть в его воображении взор "ундины" сопоставился со взором какой-нибудь светской красавицы, взволновавшей его чувства, и герой ощутил в себе прежние порывы страсти. В довершение всего последовали "влажный, огненный поцелуй", назначенное свидание и признание в любви. Герой почувствовал опасность, но все-таки был обманут: не любовь была причиной демонстративной нежности и пылкости, а угроза Печорина донести коменданту. Девушка была верна другому, Янко, и ее хитрость служила лишь поводом для расправы с Печориным. Отважная, наивно-коварная и ловкая, заманив Печорина в море, она едва не утопила его.
Романтический "русалочий" мотив трансформируется Лермонтовым, эпизод с "ундиной" обнаруживает внутреннюю слабость героя, чуждого естественному миру, его неспособность к простой, полной опасностей жизни. Интеллектуальный, цивилизованный герой вдруг теряет свои несомненные преимущества перед простыми людьми, не допускается в их среду. Он лишь может завидовать их отваге, ловкости.
Страсть Печорина к девушке из "естественной" среды здесь показана Лермонтовым в противоположном проявлении по сравнению с тем, что герой пережил с Бэлой. В "Бэле" герой играет душами простых людей, в "Тамани" он сам становится игрушкой в их руках. Контрабандистка, как и Бэла, цельная и сильная натура, от поцелуя которой у Печорина в глазах потемнело и голова закружилась, любя другого, дерзко посмеялась над его казалось бы подлинной страстью, чуть не утопив его. В столкновении с "ундиной" Печорин терпит поражение. Печорин не готов к столкновению со свободными и гордыми людьми на их "территории". Он обнаруживает свое интеллектуальное превосходство лишь в том случае, если "простой" человек оказывается в его руках.