В начале повествования писатель задаться вопросом: «А спасет ли красота мир, как это утверждал Достоевский?» Это высказывание, с которого начинается рассказ (прием реминисценции – смутного напоминания, отголоска, отражения влияния чьего-либо творчества в художественном произведении), автор ставит под сомнение и пытается понять, что может спасти человека от разрушающего действия войны. «Возможно, в этом смысле красота и спасет мир. Она нет-нет и появляется как знак. Не давая человеку сойти с пути. … Заставляя насторожиться, красота заставляет помнить.»[22] Таков ответ.
Автор разделяет всех воюющих на два лагеря: русские и чеченцы, - и дает своеобразную оценку противнику: «…Пистолета не было. Падая, выронил его, тот еще боец!..»[23].
Также писатель показывает иерархию людей, созданную условиями войны. Домашний образ подполковника Гурова – «всесильного в этом месте» - дополняет систему образов рассказа.[24] Он находиться не в части (как это положено), а у себя дома в «подполковничьей усадьбе»: «Живет он с женой в хорошем деревянном доме, с верандой для отдыха, увитой виноградом; при доме есть и хозяйство.»[25] Подполковник, как никто, наладил свой быт. Он с лидером боевиков Алибековым, в котором нет ничего внешне агрессивного, занят мирным сытным обедом. Гуров понимает бессмысленность этой войны, ее нескончаемость и свое бессилие изменить ход событий. Две воюющие стороны противопоставлены друг другу, но и те, и другие хотят мирной жизни, поэтому Алибеков и Гуров (эти два давно знающие и уважающие друг друга человека) задаются вопросом: «…и чего мы друг в дружку стреляем?»[26] Но ответить не могут, так как в них нет ненависти друг к другу, скорее привычка ко всему происходящему: «…мы охотимся на них, они - на нас, так заведено не нами, не нам и прерывать традицию…» «Люди не меняются…»[27] - приходит к выводу Алибеков. «Жизнь сама собой переменилась в сторону войны (и какой дурной войны – ни войны, ни мира) – и Гуров, разумеется, воевал. Воевал и не стрелял. (А только время от времени разоружал по приказу. Или, в конце концов, стрелял по другому приказу; свыше)»[28] Он верен присяге и совершенно не похож на агрессивного командира. Поэтому они продолжают свой «нескончаемый разговор» об обмене провианта для солдат Гурова («Он, Гуров, должен накормить солдат.») на оружие для горцев («…меняй что хочешь на что хочешь…»[29]). Это подчеркивает в Гурове такие качества, как находчивость, предприимчивость. Этот человек относится к думающим о смысле происходящего людям. Солдаты относятся к нему уважительно, но побаиваются его, потому что «рассерженный, он велит обоим солдатам заняться песком… чтоб песок по всем дорожкам!.. пусть еще и с грядками… помогут!..»[30] Труд солдат используется в интересах подполковника. Он пользуется своим положением, устраивая свою жизнь, хотя бы чуть-чуть похожую на мирный быт.
Любви на войне нет места. К этому выводу приходит автор, описывая мимолетную связь Вовки-стрелка и женщины – «молодухи» с ребенком, никакого описания, имени которой автор не упоминает. Вовка-стрелок пристает к ней не потому, что она ему нравится, а потому что ему нужна бутылка портвейна, чтобы скрасить непосильный труд по разбрасыванию песка («…солдату в форме не продадут, а ей это пустяк…»[31]) Этим эпизодом писатель подчеркивает, что люди доведены войной почти до животных представлений о мире (появляется деградация личности). Сохранить в себе лучшие человеческие черты персонажи В.С.Маканина не сумели: война изуродовала их. Но несмотря на все ужасы войны, люди жаждут естественного и человеческого, а не умертвения души. «Вовка: - …тебе подарок куплю. Косынку красивую. Или шаль тебе разыщу. Она: - Ты ж уедешь. – Заплакала. Вовка: - Так я пришлю, если уеду!..»[32]
Автор обращает внимание читателей на разоружение – своеобразную охоту на чеченцев: «Операция по разоружению (еще с ермоловских времен она и называлась «подковой») сводилась к тому, что боевиков окружали, но так и не замыкали окружение до конца. Оставляли один-единственный выход. Торопясь по этой тропе, боевики растягивались в прерывистую цепочку, так что из засады – хоть справа, хоть слева – взять любого из них, утянуть в кусты (или в прыжке сбить с тропы в обрыв и там разоружить) было делом не самым простым, но возможным. Конечно, все это время шла частая стрельба поверх голов, пугавшая и заставлявшая их уходить.»[33] Это самая настоящая охота на людей. Парень, которого разоружил Рубахин, поразил его: «Он глянул на пойманного: лицо удивило. Во-первых, молодостью, хотя такие юнцы, лет шестнадцати – семнадцати, среди боевиков бывали нередко. Правильные черты, нежная кожа. … Скулы и лицо вспыхнули, отчего еще больше стало видно, что он красив – длинные, до плеч, темные волосы почти сходились в овал. Складка губ. Тонкий, в нитку, нос. Карие глаза заставляли особенно задержаться на них – большие, вразлет и чуть враскос.»[34] Здесь автор пишет по лжи: совершенно неверно изображает В.С.Маканин пленного юношу-горца. Дело в том, что «женоподобие» (хрупкость, нежность, слабость, присущие женщинам) презирается у горцев и даже карается. И того юноши «женоподобного», которого В.С.Маканин пишет как воина, никак и никогда не могло в боевом отряде горцев существовать - да ещё с оружием в руках. Горцы, с их почти обожествлением мужественности и силы, такого юношу, возьми он в руки, как и они, оружие, брось он на них хоть один самый безвинный взгляд, удушили бы раньше, чем тот русский солдат Рубахин. Это неправда или незнание, и они одинаково громадны, поскольку именно на этом факте и выстроил В.С.Маканин громаду своего кавказского замысла, свой философско-психологический шедевр. А.Латынина писала, что сцена удушения солдатом юноши - одна из потрясающих в русской литературе сцен. Но что может быть в том потрясающего, если питается он от лжи: если В.С.Маканин пишет не силой жизненного переживания и его правдой, а лепит безжизненно то, как должны бы этого «женоподобного» удушить[35].
Пленного Рубахин и Вовка решили обменять на грузовики, что были задержаны боевиками в ущелье (словно бы человек – валюта!). В то время как главные персонажи ведут юношу к ущелью, «Рубахин вдруг начинает за юношей ухаживать»: «Рубахин был простой солдат – он не был защищен от человеческой красоты как таковой. И вот уже вновь словно бы исподволь напрашивалось новое и незнакомое ему чувство.»[36] Но когда они сталкиваются с двумя отрядами боевиков на развилке троп, Рубахин, сочувствуя врагу как человеку, убивает существо, могущее представлять опасность для его жизни. Он боялся, что пленный выдаст их месторасположение. Рубахин хладнокровно расправляется с человеком, к которому успел привыкнуть. На войне законы двухтысячилетней цивилизации не действуют – только инстинкты. «Кавказский пленный» - рассказ о людях, изначально низких, о подлинности их взаимоотношений нет и речи: русский «герой» Рубахин испытывает влечение к пленному, тот же, двусмысленно ему подыгрывая, пытается все-таки обмануть, а после лежит убитый – оставив убийце переживать сложный комплекс чувств в духе «ненавижу - люблю»[37]. «…красота не успела спасти.» Нет места благородству и проявлению рыцарского духа на этой войне.
И все снова «без перемен: две грузовые машины… стоят на том самом месте.»[38] Здесь прослеживается символ кольца: кольцо гор, круг бессмысленного, ничего не изменившего «боевого рейда» Рубахина и Вовки, кольцо рук, сомкнувшихся на горле пленника – кольцевая композиция рассказа, начатого и завершенного мотивом красоты. Рубахин просто прошел круг испытаний, но ничего в нем не изменилось.
Характерный прием, наиболее часто встречающийся в «Кавказском пленном», - это обилие скобок. Скобки – повторный взгляд на одну и ту же точку, уточнение понятия красоты. Тревога вынуждает вглядываться, а вглядываешься – становится еще тревожнее. А повторный взгляд – признак не до конца изжитой Рубахиным человечности. Правда, после убийства, совершенного самим «героем», смерть Бояркова превращается в одну из сотен смертей на этой войне. Писатель рушит кавказский миф классической литературы. В сознании русского читателя Кавказ – горы, набеги, топот копыт и гортанная речь, романтика и героизм военных сражений, а «противник – объект восхищения, он поет дикие песни и точит свой кинжал». В.С.Маканин показывает цену кавказского мифа. Нет и никогда не было оправданий реальной кавказской войне. Она оплачена реальной кровью людей с обеих сторон. Чтобы ярче подчеркнуть эту мысль, автор использует немногочисленные метафоры («…крошево ребер…»), олицетворения («…лицо распадалось…»), сравнения («…домишки слепились, как птичьи гнезда…»), эпитеты («…хриповатый приказ…»), метонимию («…ком мускулов не мог развить скорость…»)[39] для создания образности, художественной выразительности путем скрытого сравнения и компактности в плане языковых средств. Эти средства выразительности также помогают выражать чувства автора к изображаемым предметам, создают живое представление о происходящем.