Всё отчётливее начинаешь понимать, что мы тогда, в 20-е годы, потеряли.
Мощный интеллектуальный потенциал оказался «там», а не в новой, преображённой стране, которой он был так необходим в её стремлении стать передовой державой. Многие уезжали и бежали, движимые классовой ненавистью, но большинство – из-за потери чувства уверенности в завтрашнем дне и, особенно, страха. Революция и ужасы гражданской братоубийственной войны дали таким людям достаточно веских оснований для принятия столь тяжёлого решения.
«Течёт и уносит река,
Родным берегам – простите!
И режет моя рука
Прошедшего прочные нити»,[4]-
пишет Елизавета Кузьмина-Караваева, ставшая олицетворением советской русской эмиграции.
Хребет русского зарубежья составила российская интеллигенция.
Деятели науки и культуры разных поколений достойно представили и ныне представляют в новых «отечествах» свою Родину, обогатили мировую науку и культуру. Авиаконструкторы Сикорский и Рябушинский. Нобелевские лауреаты – экономист Леонтьев и химик Пригожин. Герои европейского Сопротивления – Вика Обленская и Кирилл Радищев, Елизавета Кузьмина-Караваева и Тамара Волконская. Генералы – Яхонтов и Игнатьев. Художник Репин и Рерих. Певцы – Шаляпин и Геда. Звезды балета – Павлова и Нежинский, Фокин и Баланчич … Невероятные судьбы. Объединяет их всех одно – Россия.
Споры об эмигрантской литературе, разгоревшиеся в эмиграции в первой половине 20-х годов продолжаются и по сей день. Несколько проблем стоят долгие годы в центре дискуссий:
- завоевала ли право на всеобщее признание русская зарубежная литература 20 века как единственная наследница традиций великой русской литературы 19 века?
- какая из литератур – русская советская или эмигрантская – моднее и сильнее, претендует на главенствующую роль?
- возможно ли слияние этих двух потоков литературы?
Важнейший этап истории русского зарубежья – вторая половина 20-х годов – и до начала второй мировой войны.
Ветшают планы свержения «антихристов-большевиков». Заиграны уже до хрипоты пластинки с белогвардейскими именами. Быстро тает вера в мессианскую роль эмиграции – «спасительницы России». Происходит понимание того, что идея, зазывающая под одни знамена «монархистов, республиканцев, демократов, даже социалистов» для освобождения родной земли от «оккупировавшего ее третьего интернационала», - с самого начала была всего лишь идеей реставрационной, направленной на возрождение канувшей в лету самодержавно-помощичьей и капиталистической России.
Забота о жизненных, государственных интересах родины постепенно побуждала немало эмигрантов оставить свою «непримиримость». И многие уже согласились с А. Вертинским, выступившим в 1935 году с песней, взбудоражившей русское зарубежье:
Проплываем океаны,
Бороздим материки
И несем в чужие страны
Чувство русское тоски …
И пора уже сознаться,
Что напрасен долгий путь …[5]
Сороковые годы – кризисный этап русского зарубежья. Война поставила крест на большинстве его организаций. С победой советского народа в Великой Отечественной войне окончательно рухнули расчеты на крах Советской власти, поэтому вести речь о белоэмиграции как о сколько-нибудь значительной политической величине не приходится.
Революция властно разделила писательский стан на два лагеря. Сомневающимся, выжидающим, желающим переждать российскую бурю она не оставила много времени для выбора.
Период становления литературы русского зарубежья – 1920-1925 годы – отмечен рядом характерных особенностей. В первые годы пребывания на чужбине эмигрантский писатели усердно убеждали читателя и самих себя, что именно они представляют Россию. «Русская современная литература из России выплеснулась в Европу», - утверждала З. Гиппиус. Ее неразлучный спутник жизни Д. Мережковский кидает клич – лозунг: «Мы не в изгнании – Мы в послании!»[6]
Главенствующая тема эмигрантской литературы первой половины 20-х годов – апофеоз грядущей России. «Грядущая Россия» именно так назывался первый «толстый» литературный журнал русского зарубежья.
До 1925 года в зарубежной русской литературе воцарился «культ русской березки». Тоска по большой и малой родине, местам, с которыми связаны самые сильные, будоражащие сердце и ум воспоминания, вела многих изгнанников к культу прошлого. «Нет дня, - вспоминал К. Бальмонт, - когда бы я не тосковал о России, нет часа, когда бы я не порывался вернуться …»[7]
«Культ русской березки» привел многих писателей к истокам русской культуры, народной литературы, сказкам, былинам, песням. В этом коренится залог постоянного внимания читателей русского зарубежья к таким признанным авторитетам «бытописания русского благочестия», как Иван Бунин, Иван Шмелев, Александр Ремизов.
Незнание страны, давшей приют беженцу, ее культуры и традиций, часто языка, ностальгия, смутные перспективы на будущее – огромный комплекс неполноценности владеет эмигрантом. «Как всякий раненный зверь ползет умирать в свою нору, так и человек в тяжелые минуты жизни инстинктивно стремится в свою духовную берлогу. Темная же берлога духа – кровь, т.е. род, происхождение, заветы предков, память, детство. Для русской эмиграции в 20-е годы характерно массовое устремление в «берлогу» - в религию»[8]
Признанным и бесспорным литературным лидером русского зарубежья являлся журнал «Современные записки». Без этого издания невозможно представить ни русскую эмиграцию, ни её культуру и литературу. «Современные записки» открывают широко свои страницы для всего, что в области художественного творчества, или научного исследования, или искания общественного идеала представляет собой объективную ценность с точки зрения русской культуры»,[9]- подчёркивалось во вступительной реакционной статье вышедшего в ноябре 1920 года в Париже первого номера журнала.
Журнал был «внепартийным», в нём участвовали лучшие умы всех эмигрантских течений и молодое поколение литературной эмиграции.
Патриотически настроенные зарубежные русские писатели, учёные, деятели культуры, излечиваясь от антисоветского угара первых лет эмиграции, стали говорить о том, что «Россия – нам мать, а о матери плохо не говорят».[10]
Лучшее, что создано в литературе зарубежья, посвящено России: её культуре, природе, языку и оторвавшемуся от неё русскому человеку.
По мере приближения второй мировой войны объединяется литературная жизнь русского зарубежья.
К этому времени совершенно очевидным становится крах иллюзий зарубежья о возврате в Россию на «белом коне». Лишь наиболее оголтелые жаждали вернуться в родные места в фашистском обозе.
Разразившаяся война нанесла сокрушительный удар по русскому зарубежью, лишив его значительной самостоятельности, интенсивной культурной и литературной жизни, характерной для 20-30-х годов.
История русской литературы 20 века сложнее и шире мерок, предлагаемых политической географией. «Горький – эпоха, а Бунин – конец эпохи», так написала в 1933 году Марина Цветаева. В столкновении двух эпох гражданской и литературной истории родилась советская литература, но не она одна. Русская литературная традиция существовала и в эмиграции. Было бы слишком просто и главное – неверно представлять литературу русского зарубежья как медленное умирание «старого мира», как затянувшийся закат сформировавшихся до революции и попавших в эмиграцию литературных сил. Неверно – помимо всего прочего – потому, что в эмиграции выросло новое поколение писателей, пришедших в литературу уже после революции и гражданской войны. Становление этих писателей, выросших на почве классической русской литературы, неразрывно связано с судьбами русской эмиграции и общими тенденциями западноевропейской культуры 20-х – 30-х годов.
То, что до недавнего времени русской литературе зарубежья сопутствовали неведение и пренебрежительное отношение, совершенно очевидно и не требует доказательств. Русские поэты и писатели часто оставались в неизвестности не только в покинутой ими стране, но и в самой эмигрантской среде. Тем не менее, русская литература эмиграции по своим размерам, продолжительности и жизнестойкости может считаться уникальным явлением истории.
И именно поэтому пришло время для открытия и переоценки важной составной части современной культуры России. Поэтому же в список имена русских литераторов уже включены Бунин, Куприн, Цветаева, Бальмонт, а также Солженицын, Бродский, Максимов и др.
Писать о Гайто Газданове представляется особенно интересным и волнительным не только потому, что это крупный писатель, искусный новатор, великолепный стилист, современный писатель, но и потому, что он наш соотечественник.
Гайто Газданов – одно из самых ярких и значительный явлений литературы эмиграции. Имя это, известное всей Европе и миру, на родину вернулось не так давно, но по возвращении сразу нашло своего читателя.
Гайто (Георгий) Иванович Газданов родился 6 декабря 1903 года в Петербурге, в осетинской семье, и эта особенность – осетинское происхождение – сыграла большую роль в формировании его душевного склада, развивающегося в русской среде.
Во время рождения Гайто отец его Баппи (Иван) Сергеевич Газданов, учился в Петербургском Лесном институте; дед же писателя Саге (Сергей) прожил жизнь, полностью вписывающуюся в традиционный осетинский уклад, освященный древними порядками и обычаями. «Я помнил деда маленьким стариком, в черкеске, с золотым кинжалом. В девятьсот двенадцатом году ему исполнилось сто лет, но он был крепок и бодр, а старость сделала его добрым. Он умер на второй год войны, сев верхом на необъезженную английскую трехлетку своего сына, старшего брата моего отца; но несравненное искусство верховой езды, которым он славился много десятков лет, изменило ему. Он упал с лошади, ударился об острый край котла, валявшегося на земле, и через несколько часов умер. Он знал и помнил очень многое, но не обо всем рассказывал, и только со слов других стариков, младших его товарищей, я мог составить себе представление о том, что дед был умен и хитер, как змея – так говорили простодушные выходцы из середины девятнадцатого столетия».[11]