Итак, инкарнация (воплощение) Ершалаима на московской карте прослеживается у Булгакова следующим образом: к скорбному пути (вдоль некрополей всех мастеров, погибших в схватке с дьяволом) прибавится еще резиденция Пилата, приехавшего на пасху в Ершалаим. В Москве это будет соответственно резиденция Воланда в доме по Садовой. Таким образом это не только, тайный дворец сатаны" но еще и дворец Ирода, стоящий в начале линии зла. Подвальчик 5 у Алоизия Могарыча, где писался роман о Христе, - дом скрытого служения мастера свету - это еще и дом Тайной вечери. Драмлит, МАССОЛИТ с рестораном, магазин Торгсина - это адреса подземного Гадеса, точки ада, из которых в конце концов вырвался наружу огонь. Ершалаимская Лысая гора, по закону дьявольской иронии, обернулась в Москве воронкой от храма Спасителя, так московской Голгофой стала могильная ямина. Страшная Антониева башня - дом Пашкова, это еще и евангельская гора, откуда Иисус соблазнялся дьяволом: "и показывал ему все царства мира и славу их". (Только у Булгакова на горе сам дьявол) Дворец Каифы, где велась следствие по делу Иешуа, - Учреждение, где шло энергичное следствие по делу воландовой шайки.
Как мы видим, инкарнация Ершалаима идет не только по романным точкам, но и по археологии самих евангельских событий, ассоциации выходят за рамки романа в романе. Инфернальный глаз автора читает в этих точках ершалимского пришествия знаки нового грехопадения, читает роковые буквы близкого конца: "мене текел фарес", взвешено, сосчитано, отмерено. Полное совпадение осей симметрий двух вавилонов греха приведет к гибели и апокалипсису... Что ж, инкарнированные города, в которых новое содержание выступает как антисодержание, находятся в критически неустойчивом состоянии. В человеческой истории такие примеры уже есть, взять тот же Иерусалим или Рим. В первом зародилось христианство и был разрушен ветхозаветный камень, во втором - языческая античность была повержена уже новозаветным камнем, а германец Одоакр, повергнув Рим, поставил точку в конце целого тысячелетия. Булгаков мрачно пророчествует - над Москвой нависла карающая мгла. Конец света близок.
По-разному можно отнестись к авторскому: ужо тебе! Но в одном пророчеству трудно отказать, во вдохновении.
В финале романа автор все-таки "пощадил" ненавидимый город. Сгинула с неба черным клубком дьявольская тьма, Москва стоит под луной живым, а не мертвым городом теней, ученик мастера бродит в дни полнолуния по московским переулкам, вспоминая прошлое. Этот финал придает "Мастеру и Маргарите" неожиданную жанровую окраску: перед нами роман-предупреждение.
Предупреждение о пришествии Сатаны?
Да, о нашествии зла и исходе последних праведников, после которых - конец. Один праведник пока еще остался - Иван Понырев, бывший поэт Бездомный. Но устоит ли город на одном столпе? Булгаковские сомнения остаются с нами, и не внять его предупреждениям нельзя, даже если во главе второго пришествия парадоксальным образом стоит дьявол-спаситель. Что ж... Булгаков, вторя богомильским идеям, создал волнующую и законченную жизнь дьяволобога, творящего наперекор всем христианским догмам, суд и прощение... Но не правда ли, красота этой картины отмечена каким-то мрачным изъяном? И озарены панорамы московской сатанианы не моцартианским светом, а неверным закатным 6 блеском солнечной крови да лягушачьими всплесками весенней луны? В порочной красоте дивного творения чувствуется усталость душевного надрыва, яд соблазна. Мысль уязвлена сомнением. На книгу ложится сначала легкая, почти шутовская, а затем все более густеющая тень смерти, которую Булгаков воспринимает как смерть чисел. Гибнет № 108 (мастер) из клиники, сгорает квартира № 50 по Садовой 305-бис, уходит в вечность 14 нисана. Зарницы апокалипсиса озаряют последние страницы романа: "И свернется небо, как свиток, и времени больше не будет". Густота финального мрака, лихорадка пьяной Луны, соблазны амбивалентности, смех на грани глумления - все эти порочные красоты сатанианы выдают пороки и тайные неправды авторского замысла. И пожалуй, главное наше возражение в том, что булгаковский дьявол лишен своего изначального онтологического признака, сути своей лишен, ведь он - антихрист. Он, отец наущений, не может быть отцом деяний. Нет, нет, Воланд совсем не Сатана, он скорее рыцарь ада, Дон Кихот тьмы, но не Белиал - отец и князь злобы. Создать положительного прекрасного дьявола не под силу даже гению.
Поражает в истории написания романа и ее финал - смерть самого Михаила Афанасьевича Булгакова, дважды предсказанная самим автором на страницах "закатного" романа, сначала гибелью Михаила Александровича Берлиоза (он тоже alter ego автора, его насмешливая "ипостась". Сравните инициалы автора и героя: М.А.Б. и смертью мастера, весной в полнолуние.
После всей чертовщины романа в этой внезапной смерти так и чудится что-то мистическое... И все-таки, что это: роковая случайность? фатальное предчувствие конца жизненных сил? самоубийство пророчеством? Каким бы ни был ответ - смерть стала доказательством своего же провидческого дара.
С самого начала автор сделал все для того, чтобы подать свой роман как свидетельство о реальном событии, и смерть в финале стала логической точкой столь настойчивой мистификации. Смерть автора придала "Мастеру и Маргарите" дополнительный парадоксальный импульс: читателю трудно отнестись к повествованию как к чистой фантазии, кроме того, евангельская история и московская оказались завязаны в столь прочный узел, что стоит только усомниться в визите Воланда, как неизбежно придется засомневаться и в посещении Христа.
Михаил Булгаков перестал править роман на 19-й главе, в том самом месте (отмечено М.О. Чудаковой), где описал похороны своего рокового двойника Берлиоза. Карандашная правка текста - рукой жены - обрывается там, где Маргарита на скамейке в Александровском саду спрашивает Азазелло: "Так это, стало быть, литераторы за гробом идут?"... здесь - на вопросе - булгаковский гений пресекся, ведь за гробом для него не было ничего, кроме сомнения.
Ранее мы отмечали, что в романных садах - Гефсиманском и Александровском - происходят встречи героев с приговором Провидения. Теперь настал черед приговора и самому автору.
На скорбном пути отечественной московской дьяволиады отныне стоят еще один, четвертый, некрополь - это дом, где умер М.А. Булгаков. Этот некрополь стоит всего лишь в сотне шагов от Гоголевского бульвара в сторону улицы Фурманова. Только некрополь этот незримый, тайный, совсем в булгаковском духе. Сам дом давно снесли. Так, описав столь долгий круг, мы возвращаемся к вопросу, поставленному в начале статьи: в чем же все-таки смысл такого вот нежелания русской литературы быть только лишь художественным вымыслом, в чем суть бегства писателя-фантаста (и не только фантаста) от нечестности творчества как такового? Сейчас ответ можно выразить кратко. Свифт, описывая свой выдуманный Лорбульгруд Бробдингнега, заключает негласный договор с читателем о праве на ложь. Читатель, конечно же, прекрасно понимает, что все описанное только художественный вымысел, за которым нужно уметь читать настоящую реальность, ту же Англию, например. В русской литературе тайный договор с читателем - "я лгу, и мы оба знаем об этом" - не заключается. Нет, я говорю правду! Тем самым вымысел становится парадоксальной правдой и истиной. Мощь фантастической реальности от этого возрастает во много раз и получает право стать действительно действительностью. Не выдуманный Лорбульгруд, а невыдуманный факт. А факт не может быть ложью. Так, дух получает неограниченные права над реальностью, над историей, и кощунственность вымысла снимается. Человечество не может выдумать неправды, говорит русская литература. Тем более это не под силу одному человеку. А раз так, значит, Булгаков в романе "Мастер и Маргарита" написал только правду и ни разу не солгал.
Зарождение будущей структуры романа "Мастер и Маргарита" видно в "Белой гвардии" не только во взаимоотношении реального и фантастического планов, но и в особенностях функциональной роли библейской тематики. Этот элемент поэтики рассматривается самостоятельно ещё и потому, что имеет иную природу условности: библейские мотивы и темы складываются в особую знаковую систему, заключающую в себе некие "вечные" категории, нравственные или культурно-исторические.
Булгаков обращается к библейской тематике уже в ранних произведениях, относящихся к 20-м годам. Обращение это происходит на уровне стиля. В тексте "Записки на манжетах" (1920-1921 гг.) встречаем зачин, многократно используемый затем в "Белой гвардии": "И было лето от Р.Х. 1920-е из Тифлиса явление." Торжественное звучание текста подчеркивает значимость описываемых событий. Рассказ "Похождения Чичикова" начинается с торжественного вступления, в котором возникает поэтический образ, заключающий в себе возвышенную оценку поэмы Гоголя: "… мерцает неугасимая лампада с надписью "Мертвые души".