Мимо симеоновского окна проходили петербургские трамваи, конечная остановка которых манила Симеонова своим мифологическим звучанием: “Река Оккервиль”. “ Симеонов туда никогда не ездил. Край света, и ничего там ему было делать… не видя, не зная этой, почти уже не ленинградской речки, можно было вообразить себе все, что угодно: мутный зеленоватый поток, например с медленным, мутно плывущим солнцем, серебристые ивы,.. красные кирпичные двухэтажные домики с черепичными крышами, деревянные горбатые мостики – тихий, замедленный как во сне мир; а ведь на самом деле там наверняка же склады, заборы, какая-нибудь гадкая фабричонка выплевывает перламутрово-ядовитые отходы…Нет, не надо разочаровываться, ездить на речку Оккервиль, лучше мысленно обсадить ее берега длинноволосыми ивами, расставить крутоверхие домики, пустить неторопливых жителей…, а лучше замостить брусчаткой оккервильские набережные, реку наполнить чистой серой водой, навести мосты с башенками и цепями, выровнять плавным лекалом гранитные парапеты, поставить вдоль набережной высокие серые дома с чугунными решетками подворотен,… поселить там молодую Веру Васильевну, и пусть идет она, натягивая длинную перчатку, по брусчатой мостовой, узко ставя ноги, узко переступая черными тупоносыми туфлями с круглыми, как яблоко, каблуками, в маленькой круглой шляпке с вуалькой, сквозь притихшую морось петербургского утра, им туман по такому случаю подать голубой”. Так Симеонов “встраивает” Веру Васильевну в декорации Петербурга Серебряного века.
Чарующий голос Веры Васильевны, петербургская фантасмагоричность, странное загадочное название реки Оккервиль (так странно ее представить реальной) – все это дает возможность Симеонову чувствовать себя режиссером и мифотворцем одновременно: “Подать голубой туман. Туман подан, Вера Васильевна проходит, постукивая круглыми каблуками, весь специально приготовленный, удерживаемый симеоновским воображением мощеный отрезок, вот и граница декорации, у режиссера кончились средства, он обессилен… и только река Оккервиль, судорожно сужаясь и расширяясь, течет и никак не может выбрать себе устойчивого облика”.
Татьяна Толстая приводит своего героя к трагическому разрушению мифа. Оказывается, что Вера Васильевна жива и живет в Ленинграде, “в бедности и безобразии и недолго же сияла она и свое-то время, потеряла бриллианты, мужа, квартиру, сына, двух любовников и, наконец, голос, - в таком вот именно порядке, и успела с этими своими потерями уложиться до тридцатилетнего возраста”. Симеонов оказывается перед мучительным выбором: “Глядя на закатные реки, откуда брала начало и река Оккервиль, уже зацветавшая ядовитой зеленью, уже отравленная живым старушечьим дыханием, Симеонов слушал спорящие голоса двух боровшихся демонов: один настаивал выбросить старуху из головы…, другой же демон – безумный юноша с помраченным от перевода дурных книг сознанием – требовал идти, бежать, разыскать Веру Васильевну”.
“Буднично, оскорбительно просто – за пятак – добыл адрес Веры Васильевны в уличной будке; сердце стукнуло было: не Оккервиль? конечно, нет”. Такой же оскорбительно будничной оказалась и встреча с мифом. Вера Васильевна, Верунчик, как ее звали поклонники, оказалось толстой, шумной, грубой, здоровущей теткой – “волшебную диву умыкнули горынычи”. “Симеонов топтал серые высокие дома на реке Оккервиль, крушил мосты с башенками и швырял цепи, засыпал мусором светлые серые воды, но река вновь пробивала себе русло, а дома упрямо вставали из развалин”. И в рассказе Т. Толстой “маленький человек” Симеонов под влиянием города создает свой миф о Вере Васильевне. Не случайно Т. Толстая начинает рассказ с описания наводнения в Петербурге, так напоминающего нам судьбу “ маленького человека” из “ Медного всадника” Пушкина. Город отвергает Евгения, его принимает разыгравшаяся стихия, разрушившая его мечты, судьбу, жизнь. В рассказе Т. Толстой “ маленький человек” Симеонов живет в “ отвлеченном городе”, созданном в воображении героя, в городе-мечте, городе-мифе, который рушится при столкновении с действительностью. “Наводнение” происходит в душе героя, он сам “крушит, швыряет, засыпает мусором светлую мечту, НО …” этот противительный союз “но” и вторая часть предложения “река вновь пробивала себе русло, а дома упрямо вставали из руин” можно трактовать по-разному. Этот “самый умышленный и отвлеченный город в мире”, как считал Достоевский, погубил, разрушил еще одну судьбу “ маленького человека”, продолжая потрясать своим величием и красотой. Но мне хочется верить в оптимистический финал рассказа. Рушится один из мифов героя, миф о недосягаемой Вере Васильевне, но миф о городе на этой мифической реке Оккервиль, выдержит все наводнения и поможет герою обрести уют уже в реальной жизни, поможет увидеть, что рядом есть любящие его Тамара, работа, друзья.
Тему “маленького человека” в большом городе продолжает и М. Веллер в сборнике “Легенды Невского проспекта”, что сразу напоминает “Невский проспект” Гоголя. Повесть Гоголя начинается с восторженного гимна Невскому проспекту (“ Нет ничего лучше Невского проспекта…”), но чем дальше, тем отчетливее звучат сатирические ноты в этом праздничном описании ложно-призрачного столичного великолепия. Невский проспект для писателя – олицетворение всего Петербурга, тех жизненных контрастов, которые он включает в себя. Веллер, подобно Гоголю, начинает свое повествование с восторженного, несколько ироничного, гимна Невскому проспекту. “Первая и славнейшая из улиц Российской империи, улица-символ, знак столичной касты, чье столичье – не в дутом декрете, но в глубинном и упрямом причастии духу и славе истории, - Невский проспект. Царева першпектива, смольный луч в сердце государевом, и прочие всякие красивые и высокие слова, - Невский проспект, сам по себе уже родина, государство и судьба, куда выходят в 17 приобщиться чего-то такого, что может быть только здесь, навести продуманный лоск на щенячью угловатость, как денди лондонский одет и наконец увидел свет… усвоить моду и манеру, познакомиться, светский андеграунд - кино – театр – магазин – новости – связи – товар – деньги – товар – лица и прочие части тела, кофе и колесико, джинсы и сила, - короче, Невский, естественно, имеет собственный язык, собственный закон, собственную историю ( что отнюдь не есть все то, что общедоступная история Санкт-Петербурга и Ленинграда), собственных подданных и собственный фольклор, как и подобает, разумеется, всякой мало-мальски приличной стране”.
Ленинград Веллера столь же фантастичен, как Петербург Достоевского, хотя герои рассказов – люди известные и узнаваемые. У Веллера не встретишь описаний красот города и его природы, привычных черт “петербургского текста”, город предстает в реалиях быта, в ощущении “духа времени”. Достаточно посмотреть на оглавление: “Легенда о родоначальнике фарцовки Фиме Бляйшице”, “Легенда о заблудшем патриоте”, “Легенды “Сайгона””,”Легенда о морском параде”, “Баллада о знамени”, “Байки скорой помощи” и другие, чтобы понять, что анекдот, байка, случай – основа поэтики М. Веллера. Анекдот Веллера ориентирован на слушателя, понимающего с полуслова. Например, герой “Легенды о заблудшем патриоте” Макарычев с Карельского перешейка, где проводил день здоровья трудовой коллектив завода “Серп и молот”, случайно попал в Финляндию. Когда он после всяких приключений вернулся в Ленинград, то тут же им заинтересовались “с Литейного”, его уволили с работы, выселили с жилплощади, даже сняли с воинского учета. “ Что называется, “Родина-мать”раскрыла объятия, и в каждой руке у нее было по нокауту. Макарычев был не в той весовой категории, чтобы тягаться с матерью-родиной”. Веллер не уточняет, что находится на Литейном и воплощает собой “мать-родину”. В том ленинградском фольклоре, на который опирается Веллер, Литейный проспект и Большой Дом, ставший символом беззакония и террора, знаком беды, срослись. “Большой Дом - самый высокий дом в Ленинграде: из его окон видна Сибирь”, - так шутили горожане.
“Я никогда не вернусь в Ленинград. Его больше нет на карте. Истаивает, растворяется серый комок, и грязь стекает на стены дворцов и листы истеричных газет. В этом тумане мы угадывали определить пространство своей жизни, просчитывали и верили, торили путь , разбивали морды о граниты ; и были, конечно, счастливы, как были счастливы в свой срок все живущие…А хорошее было слово – над синью гранитных вод, над зеленью в чугунных узорах – золотой чеканный шпиль: Ленинград. Город-призрак, город-миф – он еще владеет нашей памятью и переживет ее. Пробил конец эпохи, треснула и сгинула держава, и колючая проволока границ выступила из разломов. Мучительно разлепляя веки ото сна, мы проснулись эмигрантами…Город моей юности, моей любви, моих надежд – канул, исчезая в Истории. Заменены имена на картах и вывесках, блестящие автомобили прут по разоренным улицам Санкт-Петербурга, и новые поколения похвально куют богатство и карьеру за пестрыми витринами – канают по Невскому”. В этих словах Веллера можно почувствовать грусть и сожаление. Он не случайно выбирает эти глаголы - прут, куют, канают, тем самым показывая несоответствие высокого названия города суетливой толпе с мелкими проблемами, в которой пропадает его величие, легендарность и призрачность.
Проведя данное исследование, я убедилась, что в изображении Петербурга современными писателями прослеживаются традиции русской классической литературы. Так же, как у Пушкина, Гоголя, Достоевского, в рассказах Пелевина, Т. Толстой, М. Веллера Петербург предстает городом-мифом, который часто враждебен “маленькому человеку”, живущему в нем. Писатели двадцатого века продолжают и тему “маленького человека” в большом городе. И Николай, И Симеонов, и герои Веллера пытаются выжить в этом городе, сохранив в себе человеческое достоинство, но Петербург подавляет их, разрушая его мечты и душу. И в этом тоже ощущаются традиции классики.
Таким образом, тема Петербурга по-прежнему волнует писателей. Этот город неоднозначен, противоположные оценки его сосуществуют. “Петербург любили и ненавидели, но равнодушными не оставались”, - нельзя не согласиться с этими словами критика серебряного века Н.П. Анциферова. Писатели показывали, что Петербург – это все-таки память и ассоциации. Город, живущий своей жизнью и диктующий свои правила всем, кто в него попадает.
Список используемой литературы:
1. Михаил Веллер “Легенды Невского проспекта”, “Лань” Санкт-Петербург,1994г.
2. Татьяна Толстая “Аврора” 1985г. №3
3. Виктор Пелевин “Желтая стрела”, “Вагриус” 1998г.