Постановка и решение проблемы человека в мире абсурда у Гоголя и Кафки («Нос» и «Превращение»).
Реферат ученицы 11-3 (гуманитарного) класса
Афанасьевой Анны
Научный руководитель: Бельфер Марина Моисеевна
2003г.
Постановка и решение проблемы человека в мире абсурда у Гоголя и Кафки ( «Нос» и «Превращение»).
ПЛАН РАБОТЫ.
Задачи исследования.
Целью работы является исследование феномена, сближающего с безусловной для всех очевидностью художников разных культур и разных эпох, Гоголя и Кафку, на примере повести «Нос» и рассказа «Превращение»:
· Кризиса сознания как порождения социального кризиса ( его уникальность и универсальность);
· Способа организации художественного мира гоголем и Кафкой;
· Решения авторами проблемы человека в мире абсурда.
План работы.
I «Петербургские повести» Гоголя как испытательный «полигон проекта Просвещения—современности вещественного, замкнутой на себе и отделившейся от духовного» (С.Шульц). Крик отчаяния Кафки—ответ на кошмарный итог развития цивилизации. Эсхатологические мотивы в произведениях Гоголя и Кафки.
II Актуальность и родственность проблематики произведений Гоголя и Кафки:
· Проблема отчуждения человека в социально-иерархическом обществе у Гоголя;
· Проблема разобщённости человека с миром, покинутости, одинокости в условиях тотального кризиса первой четверти XX века у Кафки;
· Проблема взаимоотношения автора и героя (модус художественности);
· Проблема противостояния живого—мёртвому, человека—миру, гениальности—посредственности.
III Конфликт отдельно взятой личности с окружающей его «вывихнутой» реалией; абсурдный человек в абсурдной ситуации:
· Тема «маленького человека» и своеобразие её звучания в «Носе»;
· « «Превращение» является ужасной фантазией на тему этики ясности» (А. Камю);
· трагическая природа столкновения частного человека с миропорядком у Гоголя и Кафки.
IV Способ организации художественного мира (логика и абсурд):
· смешение реального и фантастического, комического и трагического, высокого и низкого. Гротеск.
· Трагедия через повседневность; абсурд через логику;
· Метафоризация—универсальный приём в художественном мире гоголя: центр драмы—отношения между целым и частью (синекдоха); Нос—сосредоточие телесности—статский советник.
· «Если Кафка кого-то во что-то и превращает, то лишь в чувственные метафоры духовных процессов» (Д. Затонский). Метафора—образ непоправимого человеческого отчуждения у Кафки;
· «физиологическая символизация» у Гоголя и Кафки;
· «фантастический реализм» гоголя и «экспрессионистический реализм» Кафки.
Выводы.
Исследуя феномен, сближающий Гоголя и Кафку, мы убедились в том, что великие идеи, однажды возникнув, уже не покидают мир, а ищут нового воплощения. Гоголевская тема распада человеческой личности на почве разрыва между телесным и духовным знаменует всё-таки слабое осознание Ковалёвым наличия в нём духовных возможностей, несоизмеримых с его нынешним пошлым состоянием. Но если у Гоголя—метаморфоза дискредитирует героя социально, то у Кафки читатель становится свидетелем полного перевоплощения и изменения сознания героя. Гоголевский герой действует, желая вернуть себе прежний облик-статус; герой Кафки—не такой как все—констатирует «фундаментальность абсурдности мира и неумолимого величия человеческого удела» (А.Камю)
Исследуя способ организации художественного мира Гоголя и Кафки, приходим к выводу, что решение авторами проблемы человека в мире абсурда при внешнем сходстве имеет качественные различия. Гоголь трагическое преодолевает посредством комического: смеясь, читатель освобождается от абсурда пошлости; у Кафки трагический абсурд бытия—«ужас - становится священным», «голый среди одетых». Герой Кафки бросает отсвет на социум, который заслуживает приговора. Прикованный личной болью к трагедии жизни, Кафка острее других ощущает абсурдную компоненту бытия.
Моя работа посвящена постановке и решению проблемы человека в мире абсурда у Гоголя и Кафки на примере повести «Нос» и рассказа «Превращение». Сопоставление этих имён в мировой литературе не ново и вполне закономерно. Можно для этого обратиться хотя бы к дневникам Кафки, где русский писатель упоминается неоднократно, для того, чтобы понять, что определённые точки пересечения в видении и восприятии мира безусловно были. Можно обратиться и к статье Ю. Манна и вспомнить о том, что выход Гоголя на авансцену мировой культуры совершился лишь во второй половине XX века, когда очевидной стала актуальность затронутой им проблематики, предвосхитившей тенденции иррациональности и абсурдизма. Целью моей работы является исследование феномена, сближающего с безусловной для всех очевидностью этих художников, принадлежащих разным культурам и эпохам.
Полноценный человек—это гармоничное слияние телесного и духовного факторов, и если оно нарушается, то возникает вопрос о состоятельности и истинности личности. Николай Васильевич Гоголь, обнаруживший острый разлад между внешним и внутренним в человеке, основанный на конфликте мнимого и подлинного, показал возможность отрыва вещественного, исключительно телесной материи (носа); отрыва, который не влечёт за собой никакой катастрофы, потому что перед читателем—мир искажённых ценностей. «И странно то, что я сам принял его сначала за господина. Но, к счастью, были со мной очки, и я тот же час увидел, что это был нос. Ведь я близорук, и если вы станете передо мною, то я увижу только, что у вас лицо, но ни носа, ни бороды ничего не замечу. Моя тёща, то есть мать жены моей, тоже ничего не видит». Эта цитата в высшей мере представляется мне интересной и важной. Оказывается, всё дело в очках—надел их, и всё встало на свои места. А если очков нет? Перед нами близорукий мир, неспособный сразу отличить настоящее от лживого и провести границу между возможным и сверхъестественным. Впрочем, сверхъестественного и нет—в подобном мире оно занимает законное место. Слепы все, а Ковалёв начинает прозревать только благодаря тому обстоятельству, которое нарушило привычный ритм его жизни. И ещё нельзя не обратить внимания на тонкую гоголевскую иронию: «но ни носа, ни бороды, ничего не замечу». Но ведь их и нет! А вот гладкое место между щёк даже не упоминается, хотя полицейский чиновник уже точно знает о том, что Ковалёву чего-то не хватает. Интересно и то, что близорукость—вещь в данном случае весьма условная. Гоголь утверждает, что полицейский чиновник оказался тем же, который в начале повести стоял в конце Исакиевского моста, и, если вспомнить, тогда он прекрасно разглядел Ивана Яковлевича, что уже противоречит здравому смыслу… Но здесь возможно всё!
Смещая грани привычного, на правах житейского парадокса Гоголь приводит нам, казалось бы, занятную, ни к чему не обязывающую историю, не претендующую на воплощение в реальность. Ведь заведомо известно по законам анатомии, что положенный в основу сюжета факт имеет право на существование лишь в художественном пространстве, заданном автором. Однако, суть сводится именно к тому, что не так важно, сможет ли подобная ситуация возникнуть, сколько опасения вызывает то, что последствия могут быть именно такими. Лёгким штрихом художник разбивает слаженную систему общественных связей и показывает, насколько неустойчиво и эфемерно то, что кажется незыблемым и гарантированным. В гоголевском мире нет и быть не может никаких законов, потому что правит иррациональная сила, а подвластные ей марионетки далеки от вопросов, касающихся бытия. Всё дело в том, что гоголевский мир — лишь отображение мира реального, а потому в нём нет выдуманного, есть лишь проекция, прогноз, который не может не насторожить. К чему ведёт путь чиновничьей России, лишённой души и каких бы то ни было чисто человеческих ценностей? Какое будущее может ожидать страну, автоматически двигающуюся по заданному туннелю? Эти и многие другие вопросы волновали Гоголя, наблюдавшего картину отмирания живого начала общества, где всё держалось на строго продуманном и тщательно выверенном стержне социально-иерархического фактора, где процесс подменял жизнь, а бумаги диктовали схему отношений. Жизнь, тождественная существованию, была невозможна для человека думающего и страдающего, поэтому Гоголь искал выхода из этой клетки, взывая к умному читателю. «Но между тем необходимо сказать что-нибудь о Ковалёве, чтобы читатель мог видеть, какого рода это был коллежский асессор…Он два года только ещё состоял в этом звании и потому ни на минуту не мог его позабыть; а чтобы придать себе благородства и веса, он никогда не называл себя коллежским асессором, но всегда майором.» Перед нами типичный «маленький человек», которого больше всего заботит то положение, которое он занимает. Но получается, что все гоголевские герои—люди маленькие, несостоятельные: «Но Россия такая чудная земля, что если скажешь об одном коллежском асессоре, то все коллежские асессоры, от Риги до Камчатки, непременно примут на свой счёт.» Подобное высказывание не может иметь места в нормальном мире, но только в том, где людей, а точнее человечков, ничто друг от друга не отличает, где нет за внешней оболочкой ничего, чтобы характеризовало только одного из них, выявляя его уникальность. Такого рода ситуация неизменно влечёт за собой трагедию: вначале на личностном уровне, о котором говорить здесь уже не приходится, а потом и на общечеловеческом, социальном. Всё повествование выдержано в одном настроении; единственное чувство, которое ещё имеет какую-то власть над героями—это даже скорее не чувство, а какой-то животный инстинкт: страх. Страх перед вышестоящими всё на той же иерархической лестнице; страх перед сильнейшим, перед тем, кто превосходит тебя по каким-то критериям. Но этот страх является не причиной, а следствием, и лишь подчёркивает ничтожность и мелочность всей той повседневной суеты, которая захлестнула героев, мнимость их реальности. Весь парадокс заключается в том, что жители гоголевского Петербурга не столько даже жертвы сложившихся обстоятельств или безнравственного окружения, сколько они предпосылки своего будущего—ведь всё развивается с их согласия и при непосредственном участии многих из них.