Love's Deity
I LONG to talk with some old lover's ghost,
Who died before the god of love was born.
I cannot think that he, who then loved most,
Sunk so low as to love one which did scorn.
But since this god produced a destiny,
And that vice-nature, custom, lets it be,
I must love her that loves not me.
Sure, they which made him god, meant not so much,
Nor he in his young godhead practised it.
But when an even flame two hearts did touch,
His office was indulgently to fit
Actives to passives. Correspondency
Only his subject was; it cannot be
Love, till I love her, who loves not me.
But every modern god will now extend
His vast prerogative as far as Jove.
To rage, to lust, to write to, to commend,
All is the purlieu of the god of love.
O ! were we waken'd by this tyranny
To ungod this child again, it could not be
I should love her, who loves not me.
Rebel and atheist too, why murmur I,
As though I felt the worst that love could do?
Love might make me leave loving, or might try
A deeper plague, to make her love me too;
Which, since she loves before, I'm loth to see.
Falsehood is worse than hate ; and that must be,
If she whom I love, should love me.
Божественность любви
Я долго беседовал с призраком одного влюбленного,
Который умер еще до рождения Бога Любви.
Я не мог себе вообразить, что он, так сильно любящий,
Окажется в бездне, любя ту, что насмехалась над ним.
Поскольку Бог высказал предназначение,
И порочная природа дает ей право на существование,
Я должен любить ту, что меня не любит.
Конечно, те, кто сделал его Богом, не подразумевали так много,
И он сам, только обретя божественную природу, не делал этого.
Но, когда огонь охватил два сердца,
Его долгом стало милостиво совмещать
Активное с пассивным. Соответствие
Только было его обязанностью. Это не может быть
Любовью, до тех пор, пока я люблю ту, что меня не любит.
Но каждый новый бог теперь расширяет
Свои полномочия до полномочий Юпитера.
Свирепствовать, вожделеть, предписывать, одобрять –
Все - полномочия Бога Любви.
О! Были ли мы разбужены этой тиранией,
Чтобы низвергнуть это дитя? Не может быть,
Что я вынужден любить ту, которая меня не любит.
Мятежник-атеист, почему ворчу я,
Даже испытав худшее, что могла породить любовь?
Любовь может отвратить от жизни с этим чувством, или же сотворить
Худшую напасть, заставив ее тоже полюбить меня.
Кого она любили до меня, я знать не хочу.
Вероломство хуже ненависти, но это будет оно,
Если та, что я люблю, будет вынуждена любить меня.
THE CANONIZATION
FOR God's sake hold your tongue, and let me love ;
Or chide my palsy, or my gout ;
My five gray hairs, or ruin'd fortune flout ;
With wealth your state, your mind with arts improve ;
Take you a course, get you a place,
Observe his Honor, or his Grace ;
Or the king's real, or his stamp'd face
Contemplate ; what you will, approve,
So you will let me love.
Alas ! alas ! who's injured by my love?
What merchant's ships have my sighs drown'd?
Who says my tears have overflow'd his ground?
When did my colds a forward spring remove?
When did the heats which my veins fill
Add one more to the plaguy bill?
Soldiers find wars, and lawyers find out still
Litigious men, which quarrels move,
Though she and I do love.
Call's what you will, we are made such by love ;
Call her one, me another fly,
We're tapers too, and at our own cost die,
And we in us find th' eagle and the dove.
The phoenix riddle hath more wit
By us ; we two being one, are it ;
So, to one neutral thing both sexes fit.
We die and rise the same, and prove
Mysterious by this love.
We can die by it, if not live by love,
And if unfit for tomb or hearse
Our legend be, it will be fit for verse ;
And if no piece of chronicle we prove,
We'll build in sonnets pretty rooms ;
As well a well-wrought urn becomes
The greatest ashes, as half-acre tombs,
And by these hymns, all shall approve
Us canonized for love ;
And thus invoke us, "You, whom reverend love
Made one another's hermitage ;
You, to whom love was peace, that now is rage ;
Who did the whole world's soul contract, and drove
Into the glasses of your eyes ;
(So made such mirrors, and such spies,
That they did all to you epitomize)
Countries, towns, courts beg from above
A pattern of your love."
Канонизация
Ради Бога, замолчи и дай любить;
Вмени в вину мне дрожь в руках или подагру;
Глумись над пятью седыми волосами или разрушенной судьбой;
Богатством улучшают статус в обществе, а ум – искусством;
Просвещайся, займи свое место,
Почитай судью или его Светлость
Настоящее лицо короля или же отчеканенное на монете
Созерцай, ты это точно сделаешь –
Позволишь мне любить.
Увы, увы, кому вредит моя любовь?
Какой корабль купца моя потопила тоска?
Кто говорит, что мои слезы затопили его землю?
Когда мои простуды прогнали грядущую весну?
Когда жар, наполняющий мои вены
Добавил еще одно очко в счет чумы?
Солдаты ищут войн, адвокаты –
Сутяг, не поделивших кров,
А она и я просто любим.
Как хочешь нас зови, мы такие из-за любви;
Ее зови одним, меня – другим мотыльком,
Мы свечи и сгорим в огне своей страсти,
Находим мы в себе орла и голубку.
Загадка Феникса намного остроумнее
Чем наша, ведь мы две половинки целого;
Так оба пола становятся чем-то средним.
Мы одинаково умираем и воскресаем и объясняем
Эту мистику любовью.
От любви мы можем умереть, если не живем ей,
И, коль не может с нами лечь в гроб и в могилу,
Наша легенда оживет в стихах;
И если ей не будет места в Летописях;
Построим мы сонета комнату;
Богато-украшенная погребальная урна становится
Пеплом в могиле в пол акра,
А этими гимнами мы объясним,
Что причислены к святым за любовь;
Чтобы взывать к нам: «Вы, чья любовь святая
Создала еще одну хижину отшельника;
Вы, для кого любовь была спокойствием, а теперь стала неистовством;
Кто объединил в себе души всего мира и заключил
В стекла ваших глаз.
(Так создайте такие зеркала или таких шпионов,
Которые сделают для вас все, чтобы вы узнали)
Страны, города, дворы rкоролей молят
Об образце такой любви!
LOVE'S DEITY
I LONG to talk with some old lover's ghost,
Who died before the god of love was born.
I cannot think that he, who then loved most,
Sunk so low as to love one which did scorn.
But since this god produced a destiny,
And that vice-nature, custom, lets it be,
I must love her that loves not me.
U–/U–/U–/U–/U– 5-ти стопный ямб с пиррихием во 2-ой и 5-ой стопе
U–/U–/U–/U–/U– Рифмовка концевая, перекрестная в первых 4-х строках и смежная
U–/U–/U–/U–/U– в последних трех (ababccc), точная, сильная.
U–/ U U /U–/U–/U–
U–/U–/U–/U–/ U U
The Canonization
For God's sake hold your tongue and let me love,
Or chide my palsy or my gout,
My five gray hairs or ruin'd fortune flout,
With wealth your state, your mind with arts improve.
U–/U–/U–/U–/U– 5-ти стопный ямб в первой и четвертой строке,
U–/U–/U–/U– 4-х стопный во второй и третьей.
U–/U–/U–/U– Рифмовка концевая, опоясываящая (abba), точная, а - сильная,
U–/U–/U–/U–/U–b – слабая.
«Историки литературы иногда сравнивают Лондон первых десятилетий XVII века с Афинами времен великих древнегреческих драматургов или с Флоренцией эпохи Медичи. В этом броском сравнении есть свой смысл. Начало XVII века - период замечательного расцвета английской культуры и прежде всего литературы. В первые десятилетия века Шекспир создал свои лучшие пьесы; в театр один за другим пришли его младшие современники. Весьма интересна философская и политическая проза тех лет. И очень богата и разнообразна лирика… У истоков английской лирики XVII века стоят два крупнейших художника - Джон Донн и Бен Джонсон, которые противопоставили свое искусство поэтической манере елизаветинцев»[1].
«Как это нередко случается, термин «метафизическая поэзия» был первоначально произнесен в осуждение, смешанное с насмешкой. Поэт и критик конца ХVІІ века Джон Драйден упрекнул поэта, основателя этого направления, Джона Донна за то, что в любовных стихах, где должна царить одна лишь «естественность, он смущает умы представительниц прекрасного пола тонкими философскими рассуждениями, в то время, как должен был бы обращаться к их сердцам, пленяя прелестью любви».
За этот просчет стиль и был назван «метафизическим», а еще спустя несколько десятилетий другой выдающийся поэт и критик – Сэмюэл Джонсон критически оценил этот же стиль как предающийся ложному остроумию и насильственно сближающий разнородные понятия. Было или нет остроумие ложным – это вопрос, но оно присуще европейской поэзии начала ХVІІ столетия. В Англии мастером сближать «далековатые идеи» был Джон Донн»[2].
«Донн происходил из небогатой, но гордившейся своей древностью семьи. По материнской линии он принадлежал к роду Томаса Мора. Семья оставалась католической, что создавало немалые затруднения в стране, где произошла Реформация. Учившийся и в Оксфорде, и в Кембридже Донн не мог получить степени, свидетельствовавшей об окончании университета, ибо это требовало произнесения присяги на верность королеве Елизавете, бывшей главой англиканской Церкви. Покинув университет, Донн путешествовал по Испании и Италии. В поисках карьеры и дальнейших приключений в 1596 и 1597 годах Донн участвует в обычных для того времени полупиратских экспедициях против Испании.
Возвратившись в 1597 году в Лондон, Донн получает место секретаря у Т. Эджертона, лорда-хранителя печати»[3]. «Но его карьера рухнула, не успев сложиться. Тайный брак с Анной Мор, племянницей сэра Джорджа Мора, сыграл роковую роль в судьбе поэта. Он потерял место и много лет тщетно пытался выбраться из нищеты и обеспечить пристойное существование растущей семье. Не имея ни собственного дома, ни постоянных источников дохода, Донн вынужден был сочинять стихи «на случай» для богатых покровителей в надежде на вознаграждение»[4].
Как пишет друг и биограф Джона – Айзек (Исаак) Уолтон, «Джон желания принять сан не испытывал, из скромности будучи несправедливым к себе и полагая, что его дарований для служения Богу недостаточно… Многие достойнейшие люди пытались содействовать тому, чтобы он получил место на государственной службе, не связанное с принятием сана»[5]. Но «в 1614 году король Яков I ответил отказом на последнюю попытку Донна получить место при дворе, сказав, что он не предоставит ему никакой должности, кроме церковной. 23 января 1615 года Донн был рукоположен в дьяконы и принял сан. Вершиной пути на этом призвании будет получение 22 ноября 1921 года должности настоятеля собора Святого Павла… Но этому повороту судьбы сопутствовали и немалые горести. Через два года после принятия сана, в возрасте 33 лет умирает жена Энн. Убитый горем Донн еще беззаветнее отдается своим обязанностям священника.