Поразительна концовка поэмы о Великом Инквизиторе. Христос тихо целует старика в "его бескровные девяностолетние уста", и тот его отпускает. Смысл этого поцелуя загадочен, но ясно, что в какой-то степени он перекликается с поцелуем Алешей Ивана. Алеша тоже не спорит с Иваном, но переполнен состраданием к нему за тот "ад в груди и в голове", с которым живет Иван, объявивший бунт против Бога.
Неклассическому подходу Достоевского к проблеме человеческой свободы соответствует новый способ изображения героев в его романах. В обычном романе образ героя строится автором из совокупности объективных качеств: социального положения, физической наружности, душевного облика, психологических характеристик, и сознание героя оказывается дополнительным элементом к этим объективным качествам. В романах же Достоевского все качества героя даются не внешним образом, но исключительно через сознание самого героя. Мы не видим, кем является герой объективно, но видим лишь то, как он осознает себя. Например, внешний вид Девушкина в "Бедных людях" дается через то, как он сам себя видит в зеркале. Даже окружающий мир дан в преломлении через восприятие самого героя: то угнетающее изображение Петербурга, которое мы видим в "Преступлении и наказании", определено болезненным состоянием Раскольникова.
Достоевский, по словам М.М. Бахтина, произвел как бы коперниковский переворот, превратив то, что ранее давалось твердым и завершающим авторским определением, в момент самосознания героя. Этот переворот связан с принципиальным отказом видеть в человеке лишь предмет, который можно внешним объективным образом более или менее окончательно познать и описать. В человеке всегда есть что-то, что только он сам может открыть в свободном акте самопознания и что не поддается окончательному определению. Поэтому человек никогда не совпадает с самим собой; он, скажем так, есть всегда больше, чем то, что он есть, и подлинная его жизнь совершается в этом несовпадении с самим собой, в выходе за пределы всего, что он есть, как вещное бытие, определимое помимо и независимо от его воли.
Такому воспринимающему мир и самого себя сознанию героя, противящемуся любым окончательным определениям, может противостоять в качестве чего-то другого лишь мир других, равноправных с ним сознаний. Отсюда возникает особая, полифоническая форма романов Достоевского, в которых герои выступают в виде множества самостоятельных, неслиянных голосов и сознаний, находящихся в диалогических личностно-нравственных отношениях. Сам автор уже не является по отношению к ним верховным носителем объективной и абсолютной истины, но становится участником равноправного диалога наряду со своими героями. При этом предполагается, что истина принципиально невыразима в пределах одного сознания, но порождается в точке соприкосновения двух или нескольких сознаний. Здесь уместна аналогия с платоновскими диалогами, в которых собеседники, обсуждая природу прекрасного, справедливости, добра, не открывают истину как нечто до этого разговора существующее “в себе”, хотя пока и неизвестное, но впервые создают ее в самом диалоге. И то, как диалог по обсуждению природы прекрасного, справедливости, добра сложился и пошел, определило дальнейший ход европейской культуры.
М.М. Бахтин пишет, что для Достоевского не существует идей и положений, которые были бы внеличностными или надличностными, даже истину, которая мыслится им в качестве идеала, он представляет в виде личности Христа, вступающего во взаимодействие с другими личностями. Таким образом, правда о мире становится неотделимой от правды о личности.
В романах Достоевского не только совокупность действующих лиц составляет полифонию голосов, но каждое отдельное сознание полифонично и диалогично внутри себя. В каждом голосе проступают два спорящих голоса, в каждом жесте присутствуют уверенность и неуверенность одновременно; открывается глубокая двусмысленность и многосмысленность каждого события. Все эти противоречия и раздвоенности развертываются как рядом стоящие или противостоящие, как согласные, но не сливающиеся, или как безысходно противоречивые, как вечная гармония неслиянных голосов или как их неумолчный и безысходный спор.М. М. Бахтин пишет об особой одаренности Достоевского слышать и понимать все голоса сразу и одновременно.
Для В.В. Розанова смысл легенды о Великом Инквизиторе в изначальной сущности человека, в его изначальной способности сделать правильный выбор: "Истина, добро и свобода суть главные и постоянные идеалы, к осуществлению которых направляется человеческая природа в главных элементах своих – разуме, чувстве и воле. Между этими идеалами и первозданным устройством человека есть соответствие, в силу которого она неудержимо стремится к ним. И так как идеалы эти ни в каком случае не могут быть признаны дурными, то и природа человеческая в своей первоначальной основе должна быть признана добротою, благою"[8].
Неверно, однако, трактовать философию Достоевского как философскую интерпретацию трагедии личностной, трагедии человеческого одиночества и человеческого выбора, хотя этот мотив в его творчестве был неоднократно использован экзистенциальной философией. Достоевский не меньшее значение придает социальной философии, той проблеме, которая занимает человечество со времен Платона – где идеальный образец человеческой общности? И со времен Платона ответ на этот вопрос формулируется в ущерб личной, индивидуальной свободе человека. Но как человек может быть счастливым в государстве, которое лишает его правды и свободы, прежде всего как свободы знать?
Н.А. Бердяев пишет: "Мы же гoвopим: cлoвo истины и cвoбoды дoлжнo быть пpoизнeceнo, xoтя бы oт этoгo pyxнyлo вce здaниe чeлoвeчecкoгo блaгoпoлyчия, пoшaтнyлиcь вce cтapыe и нoвыe ycтoи чeлoвeчecкoй жизни, вce цapcтвa зeмныe, xoтя бы вecь эмпиpичecкий миp oт этогo cлoвa пoлeтeл в бeзднy, pacпaлcя. Taк гoвopим мы вo имя aбcoлютнoгo дocтоинcтвa чeлoвeкa, вepя в cмыcл миpa, вepя в вeчнoсть, и нe xoтим пoддepживaть этoт миp лoжью и oбмaнoм. Дa и никoгдa, никoгдa нe пoгибнeт чeлoвeчecтвo, нe pacпaдeтcя миp oт cлoвa иcтиннoгo и cвoбoднoгo; чeлoвeчecтвo и миp cпaceт толькo этo cлoвo, тoлькo cлoвo этo пoвeдeт eгo к жизни вeчнoй, пoлнoй, cвoбoднoй и ocмыcлeннoй"[9]. Этим Бердяев полагает абсолютную необходимость свободы человека выбирать между добром и злом, и в этом утверждении – уверенность, что человек изберет добро.
В своей статье "Великий инквизитор" Н.А. Бердяев пишет: "…тeмa знaмeнитoй лeгeнды гopaздo шиpe, oнa yнивepcaльнa, в нeй дaнa цeлaя филocoфия иcтоpии и coкpыты глyбoчaйшиe пpopoчecтвa o cyдьбe чeлoвeчecтвa"[10].
Достоевский как ученый думает о прошлом и действует настоящим, его "Легенда" – предупреждение тем, кто стремиться строить общество на лжи во благо, стремиться ограничить естественное право человека знать и выбирать. Его предупреждение адресовано как действующей в России на тот момент власти, так и тем, кто желает эту власть изменить. Ведь именно современники Достоевского Н.А. Ишутин, С.Г. Нечаев призывали к немедленному революционному бунту, уверяя, что для революционера нравственно все, "что способствует революции". Стремление не считаться с человеческими жертвами, действуя во благо людей – вот что ужасает Достоевского.
Не случайно первые cлoвa, c кoтopыми Beликий Инквизитop oбpaтилcя к Xpиcтy, зaключeннoмy им в тюpьмy, были: "Дa Tы и пpaвa нe имeeшь ничeгo пpибaвлять к тoмy, чтo yжe cкaзaнo Toбoй пpeждe. Зaчeм жe Tы пpишeл нaм мeшaть? Ибo Tы пpишeл нaм мeшaть и сaм этo знaeшь". Как в современном Достоевскому, так и в современном нам обществе Христос, как носитель нравственного начала мешает тем, кто благодетельствует людей, отнимая у них их человеческую сущность. Предчувствие зарождения этой тенденции в современном Достоевскому обществе показывает социально-философскую зоркость Достоевского.
В.В. Розанов, анализируя "Легенду", восхищается зоркостью Достоевского, той духовной мукой, которой полны его герои. "Как это сделалось, что самое интересное очень скоро стало у нас самым неинтересным, – об этом произнесет свой суд будущая история. Несомненно только, что умственный индифферентизм, равнодушие ко всяким вопросам никогда еще не было так беззастенчиво, как в подрастающих на смену нам поколениях". Во многом расходясь в философской трактовке романа с Бердяевым, Розанов, тем не менее, признает актуальной поставленную Достоевским социально-философскую проблематику.
Таким образом, творческий опыт Достоевского, его осмысление идеи человеческой свободы – это непрерывный экскурс в человеческую историю, где сама свобода все время оказывалась лишней и ненужной. Настоящее для Достоевского – это мучительное осмысление человеком своей свободы, страх перед ее бременем и жажда независимости ото всех, в том числе и от Бога. Будущее, о котором Достоевский заботился – это наше настоящее, и оно подтверждает, что тревога Достоевского о том, как человек распорядится своей свободой не была напрасна.
Творчество Достоевского явилось предвосхищением цивилизационных и духовных катастроф ХХ века, которые еще совершенно не ощущались в спокойном ХIХ веке, верившем в непрерывный социальный прогресс на основе разума и развития наук. Достоевский показал, что действительность человеческой природы более трагична и противоречива, чем это представлялось прежде. И после его романов уже нельзя считать, что вопросы о Боге, бессмертии и свободе, о судьбе человека и человечества касаются лишь людей, профессионально занимающихся философскими абстракциями. А ХХ век подтвердил очень жестоким образом, что решение этих вопросов затрагивает жизнь миллионов мужчин и женщин.